— Вы не так холодны, какой притворяетесь, — хриплым голосом сказал лорд Варкур.

— Я никогда не притворялась холодной, — возразила Эм. — Я, возможно, обещала плотские удовольствия, но никогда не говорила, что я холодна.

— Я говорю не об этом, и вы это понимаете. Я говорю о том, что вы холодны вот здесь, — и он поднес палец к ее лбу, — и здесь. — И он передвинул палец на ее левую грудь, как раз над сердцем. — Вы не всегда были равнодушной.

— Что вы знаете о моем сердце? — презрительно спросила Эм, хотя внутри вся сжалась. — Судя по вашему утверждению, его у меня вообще нет, если помните.

— Откуда вы явились, Мерри? — спросил он, как будто она ничего не сказала. — Вам не идет роль пресыщенной и опытной куртизанки.

— Ниоткуда, — прошептала она, отгоняя мысли о Форсхеме, мечты о Линкрофте, о золотых днях, которые исчезли во мраке. От этих воспоминаний голова у нее, кажется, слегка закружилась, и она тряхнула ею, чтобы снова оказаться здесь и сейчас.

— Руки у вас мягкие — они никогда не занимались грубой работой. Ваше лицо говорит о том, что вы из хорошей семьи, — сказал он. — Как вы могли пасть так низко?

Она невесело рассмеялась и решила выдать ему крошечный кусочек правды и тем заставить его поверить, что когда-нибудь она предложит ему большее.

— Я пала не так низко, как вы могли бы подумать. Многие могли бы сказать, что в моем случае кровь сама себя выдает. — Есть небольшая разница между ублюдком и шлюхой, и ее воспитывали как ублюдка. Поздно, слишком поздно она поняла, как несправедливо это клеймо, когда уже ничто не могло спасти ее.

Лорд Варкур протянул руку. Эм уставилась на нее, пытаясь определить, что стоит за этим жестом. Он не шевелился, и в конце концов она без всякой охоты взялась за нее.

Твердо и настойчиво он заставил ее встать. Она была высокого роста, но он был еще выше, так что, стоя совсем рядом с ним, она была вынуждена откинуть назад голову, чтобы видеть его глаза. Она увидела в этих глазах нечто, заставившее ее пожалеть, что она вообще посмотрела в них, особенно потому, что вуали на ней не было, и она не могла скрыть, как подействовал на нее этот взгляд.

— Вы не позволите мне вернуться домой этой ночью, — спокойно произнесла она, и это спокойствие не соответствовало учащенному биению ее сердца.

— Нет. Не позволю, — сказал лорд Варкур. Жар, исходящий от его тела, вдруг показался ей невыносимым, и она с трудом удержалась, чтобы не отойти от него.

— Вы знаете, что я безумна. Я вполне могу убить вас в постели.

— Я искренне сомневаюсь в этом.

— Вы не сомневаетесь, — возразила она. — Вы всячески стараетесь не думать об этом, потому что все еще хотите меня.

Некое подобие улыбки мелькнуло на его лице.

— Вы проницательны. Я не собираюсь позволить вам уйти отсюда сегодня, так почему бы мне не получить удовольствие?

Она думала, что ей не выдержать целую ночь его ласк так, чтобы не повредиться в уме, но она не посмела открыто отказать ему. А часть ее существа, та часть, которая наполняла ее стыдом и яростью, вообще не хотела отвергать его. Эта ее часть оказалась более сильной, чем следовало. Она вносила раздор в ее мысли и вынуждала ее собрать свои мысли силой воли.

Она сказала резко, желая уколоть его:

— Вы можете смеяться над тем, что называете претензиями на опытность, но одной вещи вы никак не поймете. — Она вздернула подбородок, заставила себя подойти к нему ближе, так что ее грудь прикасалась к его груди. — Вам следовало бы бояться.

— Это почему?

—Даже когда вы насмешничаете, вы вожделеете. Вопреки всякому здравому смыслу. Вы не можете устоять передо мной. — Улыбка ее была жесткой. — Ваши грубые ласки не вызвали у меня желания дать вам то, чего вы хотите. Почему бы вам не попробовать соблазнить меня как-то нежнее?

— А почему бы мне не заниматься этим просто ради собственного удовольствия? — возразил он.

Но было что-то в его глазах, в его голосе, что заставило ее удивиться… Ей становилось все труднее думать, какая-то дымка затуманивала голову, и Эм почувствовала, как по ее телу пробежала тревога, и неестественная вялость этой тревоги показалась ей вдвойне пугающей.

Она отпрянула от него и повернулась к зеркалу, висевшему над камином. Оттуда на нее смотрело ее лицо с узкой радужной оболочкой глаз, похожей на зеленые ободки вокруг черных колодцев зрачков. Такие расширенные зрачки она видела довольно часто у леди Гамильтон, чтобы понять, что это значит.

Ее опоили наркотиком.

— Вот ублюдок! — прошипела Эм, схватила с полки подсвечник и, круто повернувшись, занесла его для удара. Но он ударил ее тяжестью своего тела, отбросив назад, и ее юбки взметнулись к углям. Запахло паленым шелком. Она с размаху ударила его по голове. Его тело внезапно обмякло, и Варкур рухнул на ковер.

Она подошла, нетвердо ступая, и пнула его кончиком туфли. Он не шевелился.

— Надеюсь, ты мертв, — сказала она ему, но страх, сжавший ее внутренности, говорил об обратном. Если он мертв, ее запросто могут повесить за это, и даже если он не мертв… Ну что же, этот человек — беспринципен и груб, но он не сделал ничего, чего, вероятно, не сделала бы она на его месте. Точнее, она сделала бы гораздо больше, обладай она такой силой, она не стала бы держаться так неосторожно и не позволила бы взять над собой верх какому-то ничтожеству.

Это потому, что у тебя нет хороших манер, сказала она себе с глубочайшей иронией. Но на самом деле это произошло потому, что она была в отчаянии — в гораздо большем отчаянии, чем мог понять этот аристократ. Она наклонилась пощупать пульс. Пульс был на месте, сильный и ровный, и, быстро прикоснувшись к его лбу, она нащупала распухающую шишку. Вряд ли она проломила ему череп.

Эм быстро порылась в его карманах и нашла ключ от двери. Взяла его и, проходя мимо шкафчика со спиртными напитками, задержалась и заглянула туда. Да, вот оно. Полпузырька настойки опия. С нечестивым удовольствием она откупорила бутылку бренди и вылила туда остаток настойки, глядя, как более светлое облако настойки растворяется и становится невидимым в золотистом напитке.

— Ублюдок, — повторила она. Или скорее попыталась повторить, потому что слова не шли с языка. Внезапно охваченная страхом, она поставила обратно опиум и бренди. Глаза и руки не слушались ее. Потом она закрыла шкафчик, повернулась — ноги почти не повиновались — и пошла к двери. В ее голове — казалось, где-то очень далеко — звучали тревожные колокола, но звук их становился все более и более глухим в окутывавшем его тумане. Она схватилась за дверную ручку и потянула. Ничего не произошло, и она немного постояла, покачиваясь и тупо глядя на дверь.

Надо выбраться отсюда. Эта мысль появилась как из тумана. Потом возникло слово «ключ». Она посмотрела на свою руку. Рука была обмотана носовым платком, а поверх платка лежал ключ.

Она неловко взяла его и попыталась вставить в скважину, но никак не могла попасть. Она поняла, что скользит куда-то, и мгновение спустя мир съехал вбок, и она упала. Ощутила запах воска, которым был натерт пол.

— Проклятие, — отчетливо выговорила она.

А потом тьма охватила ее рассудок и утянула куда-то вниз.


Глава 7


Томас открыл глаза и увидел совсем рядом с собственным носом ножку опрокинутого стула красного дерева. Потребовалось мгновение, чтобы сложить вместе эту ножку, пульсирующую боль в голове и воспоминание о подсвечнике, взлетевшем в воздух.

Он попытался встать на ноги и сразу же пожалел об этом, потому что его окатило волной боли и головокружения. Он схватился за решетку камина и пошарил в кармане. Ключ исчез.

Мысленно проклиная стук в голове, он пошел к двери. Он так старался добраться до двери, что чуть не споткнулся о неподвижное тело Эсмеральды. На мгновение он смешался: неужели ее тоже ударили по голове? Но потом понял, что сочетание бренди и опиума подействовало на ее пустой желудок так же, как удар подсвечника на его голову.

Он не собирался оглушить ее до потери сознания. Он даже не собирался давать ей сильную дозу. Тем не менее он усмехнулся, представив себе, как оба они лежат без сознания на полу, и от этого новая волна боли пронзила его голову. Идеальная справедливость, но достигнута ли она в результате его бессознательного состояния или бессознательного состояния Эсмеральды, он не мог сказать.

С недовольным ворчанием Томас поднял на руках ее обмякшее тело, голова моталась из стороны в сторону, конечности бессильно болтались в воздухе. При виде этого беспомощного тела он ощутил укор совести, но сразу же с возмущением заглушил его. Он немного постоял, решая, что с ней делать. Потом направился в комнату своего камердинера — Уильяму она некоторое время не понадобится.

Ногой распахнув дверь, он положил Эсмеральду на кровать. Теперь, когда она лежала без сознания, ее лицо было совершенно гладким, и Томас понял, что она гораздо моложе, чем ему представлялось. Он думал, что ей… сколько? Двадцать восемь? Или даже тридцать, Горький цинизм ее слов и холодный, пресыщенный вид, который она напускала на себя, придавали ей такой вид, словно она по меньшей мере кое-что повидала в этой жизни. Но теперь, когда она лежала здесь и сознание не оживляло ее лица, он решил, что ей вряд ли больше двадцати.

По крайней мере она не ребенок, подумал он с дрожью отвращения к себе. Он не знал, что бы стал делать, будь ей шестнадцать лет. А так и могло случиться — она была под вуалью, и он узнал ее возраст только недавно.

— Кто вы, Эсмеральда? — прошептал он, и впервые ответ был очень важен для него.

Она проснется от боли, если проведет всю ночь, затянутая в корсет. Жесткая логика этой мысли пробралась в его раздумья. Часть его сознания напомнила ему о пульсирующей боли в голове и сочла, что она только этого и заслуживает. Как глупо, что мысль об этом неудобстве так сильно беспокоит его, в то время как он только и делал, что причинял ей неудобства с тех пор, как пригвоздил ее к стене в библиотеке. Но мысль эта тем не менее никуда не делась.