Лидия Джойс - Порочные намерения

Лондон, 1 августа 1866 года

«Дорогой мистер Келли,

ищите упорнее. Если понадобится, обшарьте каждую грязную конуру в Сент-Джайлсе. Вы должны найти эту девушку и привести ее ко мне.

Я уверен, что она в Лондоне. Одно из тех самых ожерелий, которые вам не удалось обнаружить, я два дня назад видел на шее одной знатной дамы. Меня крайне тревожит, что вы не можете найти ее, и это заставляет меня усомниться в вашей преданности.

У вас есть две недели. Либо доставьте ее мне, либо предоставьте доказательства ее смерти. Если вам не удастся это сделать, вы об этом пожалеете.

Олтуэйт».

Двумя днями ранее…

Пышные бархатные, занавеси были плотно задернуты, чтобы не пропускать в комнату ночь, но Томас Хайд, лорд Варкур, ощущал, как тьма сгущается в углах гостиной, вокруг затененных шелком газовых ламп; превращая их желтое пламя в оранжевое. Угли мрачно мерцали в камине, а холод ранней осени проникал в старые камни города.

В новом парламентском дворце, уже отсыревшем и поросшем лишайниками, бушевали дебаты.

Томас стоял в углу гостиной Рашуорта, в стороне от гостей, и наблюдал за происходящим. В приглушенном свете драгоценности сверкали одинаково — и на лебединых шеях, и на морщинистых запястьях. Мужчины, походившие на тени в тончайшем сукне, двигались между широкими дамскими юбками, нашептывая что-то в изящное ушко или притягивая к себе бледное ухо, чтобы с суровым видом обменяться новостями. Мир создавался и пересоздавался как раз в таких гостиных, и Томас уже мог разобраться во всех хитросплетениях, что движут миром. Скоро у него в руках окажется достаточно нитей, и тогда можно будет потянуть за них и посмотреть, как запляшут эти люди…

Внезапно над приглушенным бормотанием взлетел громкий и ясный смех. Казалось, кто-то разбил бокал. Сестры Томаса, двойняшки, стояли у фортепьяно с миссис Кристофер Редклифф. Они не представляли для Томаса никакого интереса. Так же, как и снующие взад-вперед слуги. Гораздо больше его интересовал лорд Эджингтон. Мимо лорда все проходили с неуверенным и смущенным видом, ведь репутация этих стойких тори была поколеблена год назад в результате перехода Эджингтона на сторону вигов.

Шепотом сообщалось, что возможной причиной такого демарша стал заключенный два года назад брак с никому не ведомой Маргарет Кинг. Впрочем, Томас так не думал. Сейчас эта маленькая женщина сидела в кресле прямо перед ним. Густые черные завитки волос обрамляли ее изящное личико, такое же замкнутое и непроницаемое, как у сфинкса.

Только еще одна женщина сидела так же спокойно, как она, — и даже более неподвижно. Временами Томас задавался вопросом, вздохнула ли она хотя бы раз с тех пор, как мужчины, выкурив свои послеобеденные сигары, присоединились к дамам. Она была одета в платье такого темно-красного цвета, что оно казалось почти черным, прозрачная черная вуаль скрывала лицо.

Она называла себя Эсмеральдой, хотя одному Богу было известно ее настоящее имя. Она была одной из тысячи шарлатанов, притязающих на общение со сверхъестественными силами. Эти люди морочат головы доверчивым гражданам, среди которых и простолюдины, и монархи. Это массовое безумие хлынуло в Англию с континента; Томас сразу же отнесся к медиумам с недоверием и презрением. Они были непредсказуемы. Продажны. Потенциально полезны, конечно, но слишком ненадежны, чтобы им доверять. Эта женщина была очаровательна. Трудно было в этом признаться, конечно, но он точно так же не остался неуязвимым перед ее плотской привлекательностью, как и любой другой. Хорошо, что он был достаточно взрослым, чтобы устоять.

Он должен устоять, черт побери.

Томас увидел, что его мать, леди Гамильтон, остановилась у стула Эсмеральды и коснулась ее руки. Медиум медленно склонила голову со своей обычной лисьей грацией, а потом выпрямилась и застыла в прежнем положении, как если бы она никогда не двигалась.

Эсмеральда утверждала, что слышит голоса мертвых. У нее бывали видения, и она, как жемчужины, собирала тайны знатных женщин. Спустя всего лишь год после ее внезапного появления жалким считался вечер, который не мог похвалиться ее присутствием, точно статуей, стоящей в углу и свидетельствующей о связи хозяйки дома с незримыми мирами.

За кем она наблюдала из-под своей вуали? Чьим орудием была она в этой игре империй? И сколько женщин из присутствующих здесь, вдобавок к его матери, уже подпали под ее чары? Этого не мог узнать даже Эджингтон со всеми своими шпиками. И даже Томас со всеми своими способностями вызывать людей на откровенность.

Леди Гамильтон пошла дальше. В ее ушах сверкали рубины, абсолютно неподходящие к ее темно-сиреневому платью и новому смелому ожерелью, — верный знак, что она находится в полном подчинении у Эсмеральды. Эта женщина учила, что рубины охраняют от вредных мыслей, изумруды — от зависти, бриллианты — от духов, а топазы — от болезней души. Сердце Томаса сжалось, но пока его отец держится и за жизнь, и за титул, он ничего не может сделать с пристрастием матери к медиумам и духовным руководителям, обещающим воссоединить ее с сыном, которого она потеряла лет десять назад. Сына, к убийству которого, по мнению многих, находящихся в этой комнате, Томас приложил руку.

А рука леди Гамильтон смущенно трепетала у шеи. Весь вечер она теребила свое новое ожерелье, всячески привлекая к нему внимание других гостей. «Интересно, какие чары напустила на это ожерелье Эсмеральда?» — цинично подумал Томас. Или это ее видения направили его мать в определенный ювелирный магазин, с владельцем которого эта спиритка — совершенно случайно, разумеется — оказалась знакома?

Леди Джеймс Эшкрофт перехватила его мать, когда та проходила недалеко от Томаса, не заметив его. Графиня дернула за ожерелье почти конвульсивным рывком, и взгляд леди Джеймс послушно скользнул на ее шею.

— Как великолепно ваше новое украшение! — воскликнула леди Эшкрофт, и ее рука поднялась к тяжелым бриллиантам, висящим у нее на шее и в ушах, — воспоминание об индийских приисках, которые так обогатили ее мужа. — Оно восхитительно средневековое. Скажите мне, пожалуйста, кто его сделал?

— Его не сделали, — сказала леди Гамильтон голосом, исполненным глубочайшей таинственности. — Его нашли. Эсмеральду несколько недель посещали видения, связанные с ним, и хотя она объясняла мне значение каждого, ни в одном не было никакого смысла, пока она не увидела некий предмет, в котором я узнала один необыкновенный камень в круглом саду за Гамильтон-Хаусом. Я приказала поднять камень, а под ним, в маленькой шкатулке, почти сгнившей от времени, лежало это необыкновенное ожерелье!

Эти легкомысленные слова вызвали надлежащие восторги у леди Джеймс, а по телу Томаса пробежал холодок. Так ожерелье не куплено, а найдено? Если эта крупная жемчужина настоящая, ожерелье должно стоить по меньшей мере три сотни фунтов. Где взяла его Эсмеральда? Кто уговорил ее спрятать это сокровище у них в саду и с какой целью?

Леди Гамильтон повернулась так, чтобы показать украшение во всей красе. Ожерелье сверкало, словно смеясь над Томасом. Это, конечно, хитрая уловка, прекрасный жернов, который привязали на шею его матери, чтобы утопить всю семью. В таком тщательно сотканном замысле не может быть ничего хорошего.

Томас хотел, чтобы эта вещица исчезла, а вместе с ней и Эсмеральда.

Леди Джеймс пустилась рассказывать о других видениях Эсмеральды — на этот раз они касались ее младшей дочери. За Флорой, как она надеялась, будет ухаживать некий джентльмен, но оказалось, что у того тайный и страстный роман с замужней дамой. При помощи осторожных намеков Эсмеральды эта связь стала достаточно ясной, чтобы все могли ее увидеть, и леди Джеймс отринула первые осторожные попытки джентльмена приблизиться к юной дочери.

Томас с трудом удержался от горькой улыбки. Он знал, на кого намекает леди Джеймс, — на лорда Гиффорда. Не нужно быть медиумом, чтобы обнаружить, что у этого графского сына есть замужняя любовница, а точнее, две любовницы.

Леди Джеймс отвлек знак, поданный ее старшей дочерью с другого конца гостиной, и вскоре она отошла, испуская ядовитые испарения розовой воды. Томас воспользовался этой возможностью и перехватил свою матушку.

Он шагнул вперед, взял ее за локоть. Леди Гамильтон вздрогнула от его прикосновения, и он с трудом удержался, чтобы не бросить возмущенный взгляд на застывшую, словно статуя, Эсмеральду.

— Мадам, — тихо проговорил он, — вы не сказали мне, что это Эсмеральда подарила вам ваше ожерелье.

Его мать смутилась, свела свои темные подведенные брови.

— Подарила его мне? Нет, это я велела садовнику выкопать его…

— И тем не менее, — оборвал ее Томас, — это подарок. Вы говорите, что вас привели к нему ее видения — как легко было бы для нее хранить о них молчание и оставить ожерелье себе. Но нет, ей хотелось, чтобы оно оказалось у вас, и я не верю в ее резоны.

Лицо леди Гамильтон стало каменным.

— Вы руководствуетесь просто-напросто вашими предубеждениями.

— Я просто не доверяю иностранке, у которой нет никаких оснований проявлять такую щедрость. К тому же у нее могут быть мотивы, о которых вам ничего не известно, — возразил он, забыв в своем раздражении, что надо потворствовать иллюзии матери, будто бы эта спиритка обладает сверхъестественными способностями. — Разве вам не приходило в голову, что эту вещь могли украсть? Представьте себе, какой вред это может нанести вашему мужу в парламенте, если наша семья будет замешана в краже. Мадам, я бы попросил вас снять это ожерелье и спрятать его, пока мы не вернемся домой. А затем вы уберете его и сделаете вид, что не можете его найти. — Он посмотрел на нее, безжалостно пользуясь ее неуверенностью, которая под влиянием Эсмеральды превратилась в страх. — Не носите его и даже не говорите о нем, пока эта спиритка не уедет.