«Господи, вот это истинный ад…» — вихрем пронеслось у меня в голове, заставляя голову мучительно закружится.

Именно тогда я осознала всю масштабность произошедшего и судорожно вскочила с места… Точнее, попыталась вскочить, но что-то железное впилось мне в руку, заставляя обессиленно упасть на кровать, давясь непрошеными слезами…

Мне срочно нужно было увидеть Роберта. Как дышать. Смотреть. Думать. Жить. Черт, да он просто необходим мне, как воздух, и я не хочу искать в этом второе дно! Я не хочу просыпаться и знать, что его больше нет в этом мире. Я не смогу улыбаться, зная, что больше никогда не увижу редкую, от того наиболее ценную, улыбку этого мужчины. Я не буду никого любить, мое сердце навсегда занято! Заниматься сексом? Да другие мужчины мне противны! И так сильно ненавидеть я тоже не смогу, ведь познала истинную сладость этого противоречивого понятия и суть любимого, непостижимого для меня человека… Роберта Шаворского… Он показал мне мои пределы, грани, черты и теперь я просто не смогу понизить планку… Получается, я не смогу жить? Да я, собственно, и не хочу…

Виола восприняла мою истерику по-своему и, снова сжав мою руку до онемения костяшек, грозно обратилась к незнакомцу:

— Господи, вы думаете, что она настолько идиотка, что принесла и оставила свои вещи, там где их точно найдут?! К тому же, многие сотрудники говорили вам о Павле, бухгалтере, что-то устанавливающим на месте взрыва… Какого хрена вместо того, чтобы ловить РЕАЛЬНОГО преступника, вы приковали к кровати беззащитную девочку без сознания? — под конец голос женщины сошел на крик, угрожающий не меньше чем нож, приставленный к ребру, и я бы многое отдала, дабы увидеть в этот момент лицо ее оппонента, только вот довольствовалась голосом, глядя на извечный белый потолок, — Это все, на что вы способны? Скажите спасибо, что Роберт пока спит, иначе вы давно бы забыли, какого это разговаривать с людьми — в одиночной камере тюрьмы, похуже Пентагона!

— Мы его ищем и отлично понимаем, что главным зачинщиком мог быть непосредственно Павел, но это не отменяет реальных улик против вашей «беззащитной девочки без сознания», проигнорировать которые мы не можем. Слишком важная персона ваша Полина, особенно, если господин Шаворский все же не очнется! — жестко, без тени былой вежливости, заявил мужчина и более грозно добавил: — Если вы хотите говорить откровенно, хорошо. Если Полина Мышка на самом деле окажется причастной к покушению на Роберта Шаворского, то завещание последнего аннулируется…

— …Из чего следует, что права на компанию передаются… кому? — немного нервно уточнила Виола и мое сердце забилось быстрее, так как я отчетливо понимала, что он сейчас кажет.

— Если вас интересует именно это, хорошо… Права переходят к немецкой фирме «Privat». На самом деле это очень сложный момент и я, увы, не юрист, чтобы пояснить вас все детали и нюансы. Но, так как живых родственников у господина Шаворского не осталось, но небезызвестная фирма вполне может получить полные права на компанию через суд.

Подняв желейные руки к лицу, я слегка промокнула глаза. Черт, теперь я понимала, зачем Роберт переписал на меня компанию. У него нет родственников и близких людей. Только я. И казалось бы, какая разница, что будет после твоей смерти? Но он возложил на меня определенную надежду и я буквально услышала его голос у себя в голове: «Я тебе доверяю самое дорогое, что у меня есть». Это ли не «больше, чем любовь»?

И теперь я подводила его. Все шло не по плану. Все разваливалось к чертям.

Дни сменяли ночи. Ночи сменяли дни. Ничего не менялось. Гнетущая паутина ожидания захлестнула меня с головой. Ну, во всяком случае, меня не посвящали во все подробности… После моего пробуждения Виолу перестали пускать в палату и я стала отрезана от любой возможности узнать о самочувствии Роберта хоть что-то. Иногда мне в голову приходила ужасающая мысль, что он мог быть уже мертв, а я даже не знала об этом… Ни оплакивала, ни горевала, ни страдала… В тот момент я могла зависнуть и часто ловила себя на том, что уже около часа смотрю в одну точку, не имея при этом никаких мыслей и идей.

Кроме того, мою палату быстро превратили в комнату для допросов закрытого типа. Каждый день ко мне наведывались только медсестра, доктор и Семен Петров, следователь по делу Роберта и «Кашемира», который излишне умничал в день моего пробуждения после пожара. Его постоянный черный костюм выводил меня из себя, а коричневая кожаная сумка, как у Свидетелей Иеговы, в которой он носил ноутбук и блокнот для записи показаний, медленно вводили в затяжную депрессию. Хотя умом я понимала, что дело не в Семене и его одежде, а сама ситуация обреченности и неизвестности медленно превращала меня в полуживой овощ, зависший в режиме ожидания.

Видимо, Семен хотел подловить на вранье, но мое душевное состояние требовало разрядки и с каждым днем я все больше открывалась ему, ударяясь в философские рассуждения на тему тщетности бытия. Видимо препараты, которые медсестра колола мне с завидной периодичностью, или ощущение подвешенной в воздухе проблемы «жизнь-или-смерть» сыграли свою роль. Под конец очередного допроса он всегда тяжело выдыхал сквозь стиснутые зубы, словно ничего полезного из разговора вытянуть не удалось, и уходил с недовольным лицом, но только до следующего дня и новых идентичных вопросов.

— Скажите, Полина… Кем вам приходится Роман Усачев? — в один из своих визитов наиграно-равнодушно спросил мужчина, слегка пригладив длинноватые черные кудрявые волосы, а затем возвращая свои тонкие пальцы к клавишам белого ноутбука. Как ему удавалось так громко стучать по клавиатуре, словно на дворе начало девяностых или техника переживала тяжелый спад в развитии, было представить трудно.

В этот момент я сидела в легкой бесформенной розовой хлопковой пижаме около окна и рассматривала птичек, расхаживающих по широкому больничному подоконнику за, (внимание!) железной решеткой на десятом этаже. По плану сейчас должен был быть вопрос о моем местонахождении в «Кашемире» на момент взрыва и такое отклонение от графика заставило вернуться в реальность и немного непонимающе посмотреть на мужчину, будто вместо привычной овсянки на завтрак мне внезапно подали суп из щавеля.

— Да, я тоже могу удивлять, — немного иронично заметил голубоглазый следователь, одарив меня пронзительной, немного косой улыбкой, показав неестественно белые зубы. На меня это не произвело никакого впечатления и, когда я снова вернулась к созерцанию птиц, услышала сдержанное напоминание о себе, — Полина, кажется мы уже прояснили, что горло ваше в приемлемом состоянии, чтобы отвечать членораздельными предложениями, поэтому я все же жду от вас рассказ о неком Романе, названивающим вам регулярно в течение двадцати дней подряд.

— Роман Усачев… — распробовав два уже давно не новых для меня слова, вновь погрузилась в гнетущие воспоминания, но, тут же одернув сама себя, немного пафосно ответила Семену первое, что пришло на ум, — Это моя неудачная попытка завести семью.

— У вас слишком много неудачных попыток, — спустя целую вечность гробового молчания Петров удивил меня фразой, которая почему-то ударила в самое сердце. Мои перепуганные глаза посмотрели прямо на него, но мужчина почему-то воспринял мой взгляд как вопросительный, — Ваша подруга Вероника предала вас и вместе с другом Артемом зачем-то пытались закрыть в машине с газом. Ваша «попытка завести семью» вновь закончилась фиаско. Ваш роман с миллиардером привел вас на скамью подсудимых и в больницу. Ваш коллега зачем-то оставил ваши вещи на месте взрыва…

— К чему вы клоните? — немного хрипло из-за подступающих слез, спросила я у мужчины, у которого загорелись глаза в тот миг, как он увидел первые проблески влаги в моих глазах.

— К тому, что либо все вокруг почему-то сговорились против вас (прямо какой-то вселенский заговор!), либо дело непосредственно в вас, как эпицентре бедствия… Ведь дело не в пассажирах «Титаника», а непосредственно в средстве передвижения, который не поправимо поврежден. Как бы люди не его борту не кричали и не выяснили причины крушения, факт остается фактом — корабль идет ко дну, — немного философски сказал Семен и тут же, захлопнув ноутбук, принялся складывать вещи для того, чтобы вновь уйти.

— Хотите сказать, что именно я причина всех неудач? Что не будь меня, все бы жили себе припеваючи? — на последнем слове я осеклась, из-за предательски осипшего голоса, и замолчала, увидев проблеск понимания во взгляде почему-то едва скрывающего счастье мужчине.

«А ведь этот чопорный следователь прав… Не будь меня, Вероника не сломала бы себе жизнь и не пошла на поводу у недоброжелателей Роберта. Не будь меня, даже сам Роберт бы сейчас не лежал в больнице в предсмертном состоянии, ведь именно я впустила в «Кашемир» Павла. Не будь меня, Роман Усачев бы никогда не попал в тюрьму»… — шептало мне и так прибывающее в глубочайшей депрессии подсознание, не дающее включить здравый рассудок. Посему я немного испугано посмотрела на внимательно изучающего мою реакцию Семена и спросила:

— Даже если так, что тогда?

— А это вам решать. Вариантов много. «Отелло» или «Анну Каренину» читали? — наигранно-участливо сказал мужчина и, как бы случайно, достал из сумки два небольших томика со словами, — Очень сомневаюсь, так что ознакомьтесь, Полина. И подумайте, что вам лучше: гнить в тюрьме или найти другой, более легкий и заманчивый выход из ситуации. Очистить душу от бренного мира, так скажем…

В тот момент, когда дверь хлопнула, сознание прояснилось окончательно, как и мотивы этого Семена: не за что посадить — нужно свести в могилу. Ведь если по сюжету второй предложенной им книги главная героиня добровольно заканчивала жизнь самоубийством, то по первой книге — ей помогли. Он предоставлял мне выбор?

И, допустим, руки я на себя накладывать не собираюсь, как бы хреново и опустошенно я себя не чувствовала, какие бы ярлыки на себя не вешала и как бы не убивалась по прошлому и будущему, но… Кто гарантирует мне, что следующий «план Х» не включает в себя мое насильное устранение? Мне кажется, именно на это и намекал Петров.