Стася Андриевская - Порочная невинность

Все эти догадки прокручивались в моём сознании, как новые тяжёлые сны и каждый раз Лёшка задвигал целые речи на пространные темы… И всё не то!

Проснулась я ещё затемно. И тут же вспомнила, что он сказал мне в том сне в Сочи: «Ты нужна мне, Люд. Очень» И было это как раз около девяти утра.

***

В магазин я пришла ещё до открытия и столкнулась там с Доркой – маминой сменщицей. Оказалось, что по графику первые два дня после праздников моет она. Ну и отлично! Дождавшись Раису Николаевну, я сообщила, что до конца каникул уезжаю к бабушке, что мыть за нас некому, а поэтому – если хочет, пусть оформляет мамке «за свой счёт». Как вернёмся – разберёмся.

Автобус на Разгуляевку отправлялся в девять сорок. Сомнений ехать или нет, больше не было. Был только страх не успеть и раскаяние, что не поехала сразу. Ведь самое непоправимое, как оказалось, происходит с нами и нашими близкими как-то вдруг…

Несмотря на ранний час, по дороге из магазина я завернула к Лёшке. Сначала стояла у подъезда, набираясь решимости подняться, потом долго звонила ему в дверь… Но он так и не открыл.

Я могла бы, конечно, пройтись и до стадиона на Ленина и была почти уверена, что застану Лёшку на утреннем кроссе, но время поджимало и пришлось выбирать. И я выбрала бабушку.

Бабушка – человек старой, военной ещё закалки, всё хотела делать сама, ворчала, что не может целыми днями лежать, что ей надо разрабатывать ноги, руки и заставлять шевелиться мозг. Ругалась с врачами, что не пускают её домой, грозилась сбежать.

Она глянула на меня в первый же день, как я приехала, сощурилась пытливо, но промолчала. А когда мать отправилась в село – приглядывать за курами и гусями, сразу, прямо в лоб, выдала мне, что у меня кто-то появился.

Конечно, я не рассказала ей всего, но всё же… Было приятно поговорить об этом с кем-то, кто не выспрашивает подробности интима и не завидует.

Я давно уже знала, что за судьбу мамы бабушка винит себя – за то, что сама развелась с мужем, который бил, лишив дочку – своего позднего ребёнка – отца. За то, что не давала моей маме шага спокойно ступить, блюдя её нравственность, гоняя жениха. А в итоге – только подтолкнув ко встречам с ним тайком. А потом, когда случилась беременность – очень уж рьяно заставляла делать аборт, предсказывая испорченную молодую жизнь…

Мама тогда сбежала со своим женихом в наш Мухосранск. Мой отец был всего на три года старше неё, стал работать грузчиком, содержать её. Но долго не выдержал – захотел обратно в Разгуляевку. Мама отказалась, боясь, что бабушка снова примется принуждать её к аборту, сказала – рожу, тогда вернусь. А уже через месяц отец, будучи слегка «навеселе», попёрся на тракторе в райцентр, да напрямки через реку. А дело было в марте…

Трактор достали из воды только в июле, а отца так и не нашли, утащило течением.

Бабушка с мамой сильно разругались и долго не общались, хотя это она, бабушка, собрав все свои сбережения и продав трёх коров, купила маме комнату в общежитии. Уж какую смогла – лишь бы у дочери был свой угол, раз уж не хочет возвращаться домой.

Потом, конечно, помирились. Я до семи лет жила в Разгуляевке, а мама «налаживала» жизнь в городе и, кажется, не собиралась меня забирать. Но когда пришло время, бабушка проявила твёрдость, настояв на том, что ребёнку нужна нормальная, городская школа. Так я попала в общагу и «села маме на шею» – это если говорить её же словами.

Бабушка всегда рассказывала мне об этом открыто, спокойно. Я видела, что она всё осмыслила, приняла, раскаялась. Она всеми силами помогала нам с мамой выживать, но как наполнить дырявое ведро? Разве хватит денег, присылаемых из деревни, яиц, овощей и кур, если всё это оседает в холодильнике и кошельке тёти Зины и других самогонщиц?

И в Москву меня хотела послать учиться бабушка, так, чтобы сразу и высшее образование и столица… но с начала девяностых жизнь вдруг пошла наперекосяк, с деньгами стало совсем туго. Я это понимала и ничего не требовала. А вот к бабушкиным советам интуитивно прислушивалась.

По поводу Дениса, о котором я рассказывала, конечно, не как о дядьке «за сорок» с сомнительной репутацией, а как о парнишке слегка за двадцать – короче, как о Лёшке я о нём говорила, чего уж там – бабушка сказала одно: «Знай себе цену и головой думай, а не этим местом. И мужика заставляй головой думать, а не этим местом. Уважайте друг друга, уступайте, будьте честны – тогда и жизнь будет ладная, а не через это место…»

***

Ближе к вечеру восьмого января я вернулась домой. Мать хотела оставить меня вместо себя, но бабушка настояла, что мне нужно возвращаться к учёбе. И я действительно, словно какой-то живой воды хлебнула – воспрянула духом. Хотела учиться, найти подработку и даже… даже завязать с Денисом. Рядом с бабушкой казалось – это странные, глупые отношения и в них нет ни смысла, ни будущего. Порвать, забыть и идти дальше.

Но чем ближе я подъезжала к городу, тем больше понимала, что скучаю по своему Стройбату отчаянно, так же сильно, как и боялась новых встреч, обильно приправленных ложью. А уж когда добралась до общаги – и вовсе, не могла уже думать ни о чём, кроме как о желанной встрече, а дальше – будь что будет! Вот только когда она произойдёт, эта новая встреча и произойдёт ли вообще?

Меня тошнило. Жутко болела грудь – прям как в детстве, когда она только начала расти. Но в инструкции к таблеткам было написано, что такое возможно. Ещё было написано, что возможно повышение массы тела, головные боли и внезапные кровотечения. И вообще, целый перечень каких-то жутких побочек. Но я была к ним готова. Мне так хотелось порадовать Дениса тем, что можно без резины!

Кстати таблетки, те самые, что втюхивала мне врачиха из женской консультации, я нашла ещё в день отъезда в Разгуляевку в привокзальной аптеке, куда забежала за лекарствами для бабушки. Та же голубая упаковочка, только у врача всё было написано на иностранном, а в аптечной версии по-нашенски: «Марвелон». И цена в аптеке – чуть не вполовину дешевле! Удачно совпало и то, что в этот день у меня как раз начались месячные, а это, согласно инструкции – самое время начинать приём.

После приезда так и подмывало сразу пойти к Лёшке. Не для того, чтобы увидеть его самого, а словно отдать какой-то долг тёте Свете, ведь ей сегодня было девять дней. Но я так и не смогла. Не решилась.

***

Общага встретила меня пронзительным запахом мочи. Кажется, даже глаза заслезились. Из кухни выглянула тётя Зина:

– А, молодёжь! Как бабушка?

Пришлось рассказывать.

– Ну ничего, ничего, – хозяйски кивнула соседка, – раз уже оклемалась, значит, всё хорошо будет. Мать-то, когда приедет?

– Не знаю.

– Ох, я бы на её месте поспешила! Такого мужика разве можно надолго одного оставлять? Уведут ведь, Люд! Ты хоть теперь приглядывай за ним, что ли. Танюхе же такой и нужен – чтоб и руки в доме и… – понизила голос: – Сама понимаешь, мать твоя молодая же баба ещё! Надо чтоб и присовывал кто-то, хоть иногда – это ж здоровье!

– А чем воняет, тёть Зин? Канализацию прорвало?

– Типун тебе на язык! Элексир варю.

– В смысле?

Я правда не поняла. На языке тёти Зины «элексир» – это самогон. Когда она ставила аппарат на плиту, то так и заявляла всем соседям: «Пошли вон с кухни, элексир варить буду!» Но хлебный запах первача кто не знает? А теперь…

– А воняет, как будто обоссался кто-то. Давно и много.

– Ну так, урина же!

Я даже сумку с плеча уронила.

– Урина? Вы… погодите, вы варите дяди Толину мочу?

Она заржала так, что стены завибрировали. До слёз, до пунцового цвета морды.

– Дяди Толи… А у меня что, своей нету что ли? Уж чего чего, а этого добра…

И, так же хохоча, скрылась в кухне.

А меня и так тошнило. Очень. Поэтому, я просто подхватила сумку и закрылась в своей комнате. Брезгливо, стараясь не касаться подоконника с пятью трёхлитровыми банками мочи разных оттенков, открыла форточку. Что за нахрен? Как здесь можно жить?!

И только после того, как лица коснулся свежий воздух, я обратила внимание на то, что в комнате бардак и грязь. Сначала возмутилась, потом присмотрелась… Ого!

Угол комнаты, там, где внешняя уличная стена давно уже дала трещину в палец шириной, в которую мы с матерью исправно запихивали всякие тряпки, чтобы не дуло – был ободран от старых обоев и оббит от старой штукатурки. Щель замазана цементом, да так аккуратненько… А бардак в комнате – так это просто все мелкие вещи перенесены куда придётся из под рабочей зоны.

Я обалдела. Вот прямо до глубины души. Появилось какое-то странное чувство уважения к Толику – брезгливое, робкое… но всё-таки уважение и даже благодарность.

Когда переодевалась, дверь распахнулась. Я взвизгнула и прыгнула в угол, за шифоньер.

– Нет, нельзя заходить! Стоп!

Лихорадочно путаясь в рукавах, натянула халат.

– Можно…

– О, Людка! А Танюшка где?

– Здрасти, дядь Толь.

– А привет…

– Она ещё немного задержится.

Он разочарованно ссутулился.

– А ты вообще на что? Не могла за мать остаться?

– А мне учиться надо и работу искать, вы же сами велели?

– Ну, тогда ладно. А теперь, раз приехала, вымой-ка тут всё. – С гордым видом посмотрел на отремонтированный угол. – Пока пусть так будет, а весной, как потеплеет, можно обои переклеить. Только форточку закрой, иначе полопается всё. Ну? Пригодился дядя Толя?

Я вымученно улыбнулась.

– Да, спасибо, конечно… только дядь Толь, пожалуйста, стучитесь, прежде чем входить, ладно?

Пару слов об «эликсире». Оказалось, что своей уринотерапийной философией Толик заразил ещё трёх соседок из нашего крыла. Итого – четыре человека собирают мочу в банки, а потом томят это, периодически помешивая, на медленном огне на общей кухне. И это за каких-то без малого пять дней моего отсутствия. То есть, чисто теоретически, ещё дней через десять адептами «урины-чудотворной» вполне может стать всё наше крыло, и тогда зараза постепенно поползёт дальше. И это в лучшем случае! А в худшем – за следующие пять дней каждый элексировар завербует себе по три последователя, те, в свою очередь, ещё по три и через десять дней мы получим…