– Какая-то инфекция. Врач говорит ерундовая, но пролечиться надо. Всё, не хочу больше об этом! Тем более что в понедельник уже выписать должны. Ты скажи лучше, этот-то твой папик – семейный небось?

Я пожала плечами, и Ленка с умным видом кивнула:

– Надо узнать. Только не в лоб, конечно. В идеале – паспорт посмотреть. Тогда ты будешь понимать, на что можешь рассчитывать. Но даже если семьи нет, не советую мечтать о замужестве. Лучше отнесись к нему, как к временным удобствам. Возьми с него всё, что можно, и иди дальше. Сколько их таких ещё будет!

– Я понимаю. Да, у него, кажется, есть семья, только он как-то так о ней… не очень-то тепло отзывался. Типа – достали они его, даже домой ехать не хочется.

– Ага. Уши только не развешивай! Они все так говорят. Жена – блядина и лентяйка, дети – неблагодарные сволочи. А он – плюшевый зайка. Пфф… Знаем, видали!

– Ну, вообще…

– Чего?

– Да так. Ничего.

– Нут уж, говори, давай. Чтоб потом сюрпризов не было, надо сразу всё понимать.

– Вообще он далеко не плюшевый. Если честно, мне кажется, он, возможно, даже бандит. Его батей называют и боятся до усрачки.

Ленка задумалась. Посмотрела на меня серьёзно:

– А может, на хрен его тогда? Серьёзно, Люд. Такие обычно за любую ерунду наказывают. Оно тебе надо?

Под ложечкой тревожно заныло. Я и сама подсознательно чувствовала этот страх, но гнала его, польстившись на возможную выгоду. Тем более что Денис, похоже, реально щедрый, а мне, возможно, в скором времени придётся срочно драть когти из общаги.

– Я буду для него хорошей девочкой, Лен, без единого замечания. Я готова, серьёзно. Хочу даже, чтобы он был первым.

Она в сомнении качнула головой.

– Как-то ты слишком серьёзно настроена… Смотри, влюбишься ещё! А он наиграется и выкинет тебя, как использованный презик. Согласись, не очень хороший финал для первых отношений.

– Подумаешь. Значит, мы разойдёмся без всяких обязательств, только и всего. Сама говоришь – сколько ещё таких мужиков у меня будет?

– Ну знаешь… Это бывает очень обидно и всегда неожиданно.

– Да и хрен с ним. Эта такая игра – кто кого. Ну? Твои же слова! Ты просто помоги мне хотя бы поначалу. Я боюсь, Лен. Ты даже не представляешь, как я боюсь! Я не понимаю, что надеть, как себя вести, боюсь облажаться и выглядеть лохушкой. Даже не знаю, как объяснить тебе… Ну вот ты, например, боялась в первый раз?

Она странно посмотрела на меня, и губы её дрогнули в кривой усмешке.

– Ты думаешь, меня кто-то спрашивал? Или я готовилась?

– Ну, ты же сама говорила, что у вас была нереальная любовь? Тебе четырнадцать, ему восемнадцать. Цветы, номер в гостинице… и… – я говорила и с каждым словом всё замедлялась потому, что глаза её вдруг подозрительно увлажнились.

– Ага. Мало ли чего я говорила… – она моргнула, и по щеке поползла скупая слеза. – Люд, на самом деле мне было тринадцать, и это случилось прямо у нас дома.

– В смысле?..

– В прямом. Педагог по фортепиано, я занималась с ним в дополнение к музыкалке. Вонючий мудак лет под пятьдесят. Он просто швырнул меня однажды на диван и изнасиловал.

– Но… У вас же стены… Чернов говорит, слышимость…

– Ты думаешь, я орала? – она усмехнулась. – Серьёзно? Да я молчала как партизан, потому что класс был выпускной, а этот козёл сказал: «Вякнешь – завалю на экзамене». А у меня тогда мозг был вынесен мамашей – если я съеду хотя бы до четвёрки, она не знает, что со мной сделает…

Повисла долгая пауза.

– Терять девственность не страшно, Люд. Страшно просыпаться каждую ночь и до самого утра думать – а что, если бы я закричала? А что, если бы сопротивлялась? А что, если бы рассказала родителям? А ответов нет. Потому что и «а что, если бы» не было. Так что… Просто сделай так, чтобы потом не жалеть.

– Но почему? Почему ты не сказала родителям?!

– И что тогда? Папаня мой бешенный, он просто убил бы этого мудака и сел. В чём смысл?

– А мать?

– Мать раскудахталась бы и рассказала отцу. А он убил бы этого мудака и сел. Всё. В случае с моими предками – другие варианты не предусмотрены.

– И что… Как ты потом?

– Да как… У меня красный диплом об окончании музыкальной школы. Мамаша гордится. Правда, за этот диплом гениальный учитель, лауреат международных конкурсов и лучший пианист нашего Мухосранска трахнул меня ещё раз пять. Но я молодец. Диплом-то с отличием! – Она спокойно посмотрела на капельницу: – Слушай, прибавь скорость, а? Не могу, уссусь сейчас.

Я невольно улыбнулась – вот Ленка! Откуда в ней столько жизнелюбия?

– А можно?

– Да можно, конечно. Какая разница, там немного осталось.

Но в этот момент в палату влетела медсестра. Замерла на мгновение, увидев меня.

– Прекрасно! Ты тут откуда? – и кинулась снимать капельницу.

В дверь сунулась сестра-хозяйка со стопкой чистого белья.

– Та-а-ак… Там, моя хорошая, мама твоя пришла, рвёт и мечет, требует, чтобы к тебе никого, кроме неё, не пускали, а у тебя тут посиделки. Ну –ка расходимся, живо! Давай вставай, постель тебе сменю, а то будет тут сейчас криков до небес…

Мы с Ленкой переглянулись, и я, даже не попрощавшись, выскочила в коридор, с другого конца которого, решительно чеканя шаг, уже неслась фурия. Я заметалась и влетела в первую же распахнутую дверь. Клизменная. Подперев дверь спиной, затихла. Минут через десять рискнула выглянуть – Ленкина палата была закрыта. Ну слава богу, обошлось!

***

Удивительно, но в этот раз мамин «повод» не превратился в запой и, хотя я и мыла за неё ещё в обед и после закрытия магазина, к вечеру она была практически в норме. Разговор у нас вышел короткий. Я мимоходом спросила, что там сегодня дядя Толя нёс насчёт помолвки, а мама вдруг заплакала, причём не демонстративно, как бывало во время попыток манипулировать мною, а тихо и даже как-то счастливо, что ли… и сказала, что любит его. Что бросает пить, будет искать другое место работы и вообще – всё теперь будет по-другому! В довершение всему обняла меня, утопив в запахе застарелого перегара, и глубоко вздохнула:

– Такая уж у тебя мамка непутёвая. Ты прости меня, доча…

Я обалдела настолько, что даже забыла спросить, где они собираются жить.

***

В пятницу на па́рах я всё смотрела на Барбашину и не могла понять, почему раньше она казалась мне нормальной? Или она действительно изменилась, но как-то вдруг? Типа – стукнуло шестнадцать и четыре месяца, и накрыло? Теперь от неё разило самолюбованием и скрытой сволочностью. Она без конца шушукалась с девчонками, громко, невпопад смеялась, мелко пакостила немногочисленным пацанам нашей группы, провоцируя их на конфликты, и при этом не выпускала из рук карманное зеркальце и губнушку, любовалась собою без устали и без устали же подкрашивалась.

На переменах она бегала на «пятачок» и возвращалась, окутанная табачным шлейфом. Неужели слащавая дурочка курить начала? Зачем? Чтобы был повод спросить у Савченко зажигалочку? Пф…

Но дурочка не дурочка, а меня это, если честно, подбешивало. Я не знала, приходил ли на пятак Лёшка, всё-таки я видела его курящим всего один раз в жизни, но по умолчанию казалось, что, конечно, он там – смеётся, поглядывает на девок, сводит их с ума своим румянцем. Ну а почему нет-то? Он же теперь сам по себе пацан.

Ну и хрен с ним!

Я курить не ходила, а на переменах листала какой-то модный журнал, найденный утром в гардеробе. Разглядывала макияжи, причёски, позы моделей, и меня распирало от желания действовать, пробовать, соответствовать совсем другим стандартам красоты и образу жизни, чем видела вокруг себя.


По дороге домой за мной увязалась Барбашина. Так посмотреть – милая, домашняя девочка: помаду и стрелки стёрла, волосы снова собрала в аккуратный хвост, вид приняла скромный. А за щекой огромный комок мятной жвачки. Видно, всё-таки курит.

– Люд, ты решила по поводу новогодней дискотеки? Пойдёшь?

– Не знаю.

– Фу, да что тут не знать? Приходи, будет кайфово!

Я с трудом сдержала усмешку.

– Это почему ж? Решили всё-таки технологов позвать?

– Ну да…

Она заботливо стряхнула какую-то невидимую грязь с моего плеча и затихла, суетливо подстраиваясь под быстрый шаг. Прям мышка-норушка. А у самой на лбу во-о-от такенными буквами: «Мне от тебя кое-чего надо!»

– Ну и продавцов позовите тогда, там девчата весёлые. Попросите, я не знаю, чтобы не в аудитории, а прямо в холле вам разрешили дискотеку устроить. Тогда все поместятся.

– Думаешь, разрешат?

– Если вы придёте большой толпой просить сразу за все курсы – должны разрешить.

– Ну да, наверное…

И снова повисло тягостное молчание. Меня так и подмывало спросить, где ж это она, зараза такая, видела, как меня на крутых тачках катают? Так спросить, чтобы стало понятно, что я обо всей её брехне знаю, и нет смысла строить передо мной тихоню. Но я молчала, и она продолжала ломать комедию:

– Но всё равно у нас в технаре одни девчонки почти. А пацаны, какие есть, все страшные. – Мечтательно вздохнула. – Везёт физкультурницам…

О! Это уже интереснее. Я приняла сокрушённый вид и поддакнула:

– И не говори! Но это надо было не на экономиста, а на физрука поступать. А теперь чего уж.

Наташка вцепилась мне в рукав:

– Погоди! А ведь можно к нам на дискотеку физкультурников пригласить, как думаешь?

Ну-ка, ну-ка? Я прикинулась дурочкой:

– А как ты их пригласишь? Ты знаешь там кого-нибудь лично? А то позовёшь абы кого, а они напьются и весь этаж разнесут, и что тогда? Ты же будешь отвечать, не они.

– Ну да…

– А ты с девчатами с других курсов поговори, там же много кто с физкультурниками дружит, может, через них как-то.