Стася Андриевская - Порочная невинность

– Зашибись… Тогда какого хрена ты вообще на неё полез?!

Лёшка обречённо покачал головой.

– Ты не слышишь? Я был пьян! Разговорились о жизни, об отношениях, мне захотелось показать ей, что я приготовил для тебя на даче. Ну, просто по-человечески как-то, по-дружески, понимаешь? Взяли такси, поехали…

Повисла тишина.

– То есть ты трахал её на постели, которую приготовил для меня? – Это было больно. Очень. Даже спустя три месяца после разрыва. – Охренеть… Ну и как? Хорошо тебе было?

– Мне потом было хреново, Люд! Ты даже не представляешь как! Я в глаза тебе смотреть не мог, а тут ещё Барбашина эта проходу не даёт. Говорит, что ты ночами дома не ночуешь, и что тебя на крутых тачках катают… – он замолчал вдруг, озадаченно сведя брови. – Погоди, ты говоришь, на такси приехала?

– Барбашина, значит…

– С каких это пор у нас таксисты на «Чероки» гоняют?

Вот блин…

– Какой «Чероки», что ты несёшь? Это была «Нива»! Ты бы сначала глаза спросонья продрал нормально, а потом уже наезжал!

Мы замолчали. Не знаю, о чём думал он, а меня вдруг осенило – а ведь если следовать Ленкиному толкованию, то я реально целка-невидимка. Во всех смыслах причём. И в том, что целка, и в том, что, считай, проститутка. Деньги за минет возле клуба получила? Получила. В баню, как последняя шаловень, поехала? Поехала. Денчику этому… Костику… Хотя Костик, пожалуй, не считается, ведь он был уже, когда мы с Лёшкой расстались… Или нет? Да блин, без разницы, если честно! Ведь я успела изменить ещё до того, как Лёшка на сборы уехал. А потом… Ну он реально был расстроен, пьян. Да и Ленка, зараза, знает, как в оборот брать. Хотя при чём тут она – это Барбашина, с-сучка… А Лёха, получается, и правда почти не виноват. Ну, во всяком случае, не больше, чем я сама.

И, положа руку на сердце, мне было плохо без него все эти почти три месяца. Я настолько привыкла к тому, что он всегда рядом, к его вниманию и трогательной заботе…

Нестерпимо захотелось прикоснуться к нему. Захотелось, чтобы он обнял. Мы действительно, оба хороши. Счёт один-один, и на хрен всё!

– Не хочу тебя терять, Люд. Я виноват, конечно, и пьянка не оправдание, но… поверь, мне до Машковой нет никакого дела!

– А ты сам-то веришь, что у меня никого ещё не было? Или хочешь сначала убедиться?

Он ухватил меня за рукав, осторожно потянул к себе. Я поддалась.

– Верю. Да и пофиг мне на самом деле. Ты мне любая нужна.

– А ты знаешь, что Ленка беременна?

Лёшка удивлённо вздёрнул бровь.

– Да не бойся, она уже аборт сделала. Я просто думаю… не от тебя ли?

– Нет. Не от меня, точно. Я же все разы с презиками был.

Я вздрогнула.

– То есть… В смысле – все разы? – Отстранилась, чтобы лучше видеть его лицо. – И сколько? Сколько раз вы…

– …Три.

– Скотина! – ладонь моя прилипла к его щеке так звонко, что у меня самой в ушах зазвенело. – Ты… скотина!

Наплевав на боль в боку, рванулась из его объятий. Три раза! Это что – случайность? О чём он распинался только что – о какой пьянке, о какой обиде? Три раза – это уже отношения!

– Люд, стой…

– Не трогай меня!

– Люд…

И тут из-за угла коридора, опираясь на стену, медленно вышла его мама. Сощурилась от яркого света, присмотрелась.

– Людочка… – голос её был тихий-тихий, да и сама она уже почти растаяла. Похудела буквально до скелета и стала похожа на восковую куклу. – Людочка, как я рада, что ты пришла! – Если днём она обычно ходила в косынке, то ночью спала без неё, и сейчас я видела её редкие-редкие волосы, а под ними – глянцевую кожу черепа. Рак груди. Химия, метастазы, операции… – Тебе так давно не было, я так переживала, думала, вы с Лёшкой поругались. Ой, сынок, а чего ты чайник не поставишь?

Она, покачиваясь без опоры на спасительную стену, добрела до плиты. Лёшка кинулся к ней:

– Мам, давай я.

– Нет-нет… Вы болтайте. Я сейчас. Что у нас… Печенье овсяное было, вроде… Вы не обращайте на меня внимания. Я сейчас заварю и пойду… Не обращайте…

Я едва не заревела. Ещё год назад тётя Света была бодрой, жизнерадостной хохотушкой-физкультурницей, и всего-то на четыре года старше моей матери! Мы бегали с ней по утрам на одном стадионе, она так легко доверяла мне свои радости и горести, словно я была ей родная. И вдруг диагноз… В конце мая была какая-то из очередных химиотерапий, и вроде улучшение, надежда… Но за два месяца нашей с Лёшкой ссоры она изменилась до неузнаваемости. А я, самовлюблённая дура, ведь даже ни разу не вспомнила о ней за всё это время! А она всегда так радовалась за нас с Лёшкой!

Он стоял теперь рядом и, воспользовавшись моим замешательством, осторожно сжал в ладони мои пальцы. Я словно обожглась. Отдёрнула руку, глянула ненавистно, так, чтобы понял наконец – ничего уже не исправишь! Три раза! Три! А говорил, что ему наплевать на неё! Как верить теперь?

Мне пришлось задержаться ещё ненадолго. Тётя Света выспрашивала о матери, о бабушке, об учёбе, о планах на будущее. Я послушно цедила чай, как последняя дрянь врала в её усталые, помутневшие глаза, что у нас с Лёшкой всё хорошо, и хотела только одного – поскорее сбежать. Отныне для меня этот дом был полон боли. В то же время я остро почувствовала, как тяжело теперь Лёшке, и это словно обязывало меня остаться с ним из жалости, и ещё больше злило. Чёрта с два! Ни за что не останусь!

Наконец мы распрощались с тётей Светой, и я, едва сдерживая слёзы, выбежала в подъезд. Следом выскочил Лёшка.

– Люд, стой! Я провожу тебя!

Я не остановилась. Наоборот, возникла идея рвануть вперёд и затаиться в соседнем подъезде, например, чтобы он потерял меня из виду и вернулся домой.

– Да постой ты, Кобыркова! – догнав, схватил меня за локоть и, протиснувшись чуть вперёд, открыл передо мной подъездную дверь. – Время – час ночи уже! Куда ты одна?

Мы шли на приличном расстоянии друг от друга, и выглядели, должно быть, как случайные прохожие. А когда до общаги остался один квартал, я замедлила шаг, и Лёшка быстро меня догнал. В повисшем между нами молчании, казалось, сверкали молнии. Идеальный момент.

– Насчёт «Чероки», Лёш… Ты был прав. Я приехала к тебе не на такси.

Он замер.

– Врёшь. – На лице растерянность, едва ли не паника. Уши и нос красные от морозного ветра. Смешной, неуверенный в себе пацан! Денис рассмеялся бы мне в лицо и, сказав что-то вроде: «вокруг полно сговорчивых девчонок», развернулся и ушёл, а этот… Он упрямо мотнул головой: – Я тебе не верю…

– Да, я заметила, что с доверием у тебя туго, но это не мои проблемы, если честно. Не веришь мне, послушай Барбашину, она хорошая девочка, никогда не врёт, ага. И, между прочим, уже больше двух лет сохнет по тебе! Вот её и бери, не прогадаешь! Захочешь – будет стирать носки, варить борщ и рожать детей. Не захочешь – не будет. Ты для неё предел мечтаний! И даст она тебе по первому требованию, хоть завтра, причём можешь даже с обогревателем не заморачиваться. А если скажешь, что так надо, то будет тебя с другими бабами делить и помалкивать. Классно же! Я, например, так никогда не смогу, так что не спеши отказываться. Тем более что со мной ты уже в пролёте, и дело вовсе не в Машковой.

– Ты врёшь!

– Да если бы! Нет, я не проститутка, конечно, но у меня действительно есть богатый любовник, который возит меня на крутых тачках, и вообще – я скоро переезжаю жить к нему. Всё, Лёш! Моя жизнь налаживается гораздо быстрее, чем ты планировал. Институт, армия… Пфф… Барбашина тебя подождёт, только намекни! А я пас!

Он так и остался стоять посреди тротуара, и мне до последнего казалось, что я затылком чувствую его умоляющий вернуться взгляд. Но когда, забегая в подъезд, я не выдержала и мимолётно оглянулась, оказалось, что Лёшкина спина маячит уже далеко позади, и даже отсюда было видно, как твёрд и решителен его шаг.

Просто взял и ушёл… Скотина. Ненавижу!

Несмотря на усталость, я долго не могла заснуть – сначала пьяная мать храпела на всю комнату, потом вдруг с новой силой заболел бок. Ну и мысли, конечно. Барбашина – сволочь. Жаль, что заловить и начистить морду не получится – тупо из уважения к её родителям. Да и вообще, выгодно ли с ней сейчас ссориться, если учесть, что она – моя счастливая возможность принимать душ каждый день? А это ведь не только чистые подмышки и прочее, но и гладкие ноги, например. А Ленка… Она, конечно, та ещё зараза, но по большому счёту виноват Савченко. Не её, так кого-нибудь ещё нашел бы. Расстроился он, напился… Ага. Скотина. Изменил при первой возможности. И ушёл-то как… Даже не окликнул…

Вопрос собственной виновности уже не рассматривался, так как оказалось, что это по-прежнему наша с Ленкой тайна, а значит, как бы и не было ничего.

Но в груди всё равно зияла дыра от теперь уже официального разрыва с Лёшкой, и я, страшась маячившего в ближайшем будущем горького раскаяния, пихала в эту дыру всё, что только могла: старательно раздутые обиды, молодую пока ещё ненависть и разочарование в первой любви. И, конечно, Дениса. Блин, какой он… конкретный. Уверенный такой, властный! К такому на сивой кобыле не подъедешь… Но целоваться-то полез? Да и встречу всё-таки назначил. Неужели понравилась? От этой мысли горечь расставания  с Лёшкой притуплялась, и где-то в глубине души даже начинало шириться счастливое предчувствие чуда.  Что называется – клин клином.

И на фоне всех этих сердечных переживаний я даже ни разу не вспомнила привокзальную заварушку.

Во сне я была в травмпункте. Доктор, посмотрев карандашный набросок моего скелета, сказал, что нужна срочная операция. Я ехала на своём кособоком кресле-кровати в операционную, смотрела на вмятые внутрь грудины рёбра и думала – поверит Денис на слово что я сходила к врачу или надо взять справку?