Сделав красивую паузу, чтобы мои слова успели дойти до него, я на всякий случай уточнил направление:

— Вот Ваши штаны, дружище…

В этот миг у меня на столе истошно заверещал мобильник. В тот же миг Порочестер, взглянув на свою «капэкашку», издал сдавленный возглас. Из её нижнего правого угла медленно всплыло что-то оранжевое: Яндекс-Бар сообщал, что от Елены Нечаевой пришло 1 сообщение.

5

Золотая осень, под которую мы так старательно подгадывали наше путешествие, взяла да и обманула нас: первый же небольшой дождик с порывами ветра повернул её к нам изнанкой — противной серо-коричневой слякотью. Сидя в электричке напротив моего друга, я видел в его лице те же краски — он был бледен, то ли оттого, что не выспался, то ли от волнения. Вдобавок его периодически начинала сотрясать мелкая дрожь. Было и впрямь промозгло, и я, пожалуй, пересел бы к бедняге, чтобы пристроить его под бочок и пригреть, если б не понимал, что этот озноб — совсем не телесного свойства. Так-то Порочестер неплохо утеплился: на нём был длинный (относительно его роста) серый плащ, под которым — я знал! — поддет первый в его жизни джинсовый костюм.


Розовый.


Я закончил изделие точно в срок — за день до намеченной даты, — и даже остался почти доволен своей работой. Спина, правда, немного волновалась, да морщил воротничок, но Порочестер, надев готовую вещь и осмотрев себя в трельяже со всех сторон, заявил, что это — лучшая одежда в его жизни, и никакой Армани или Версаче со мной и рядом не валялся. Едва ли мне, впрочем, стоило принимать эти восторги на свой счёт. Он пребывал в эйфории с самого получения письма от Елены, причём, судя по всему, это состояние не прерывалось ни на минуту, потому что и в скайпе (а связь у нас в эти дни была почти постоянной!) он был таким же. И только теперь, в электричке, на него, как говорится, напал мандраж.


Это было вполне понятно — честно говоря, не хотел бы я быть на его месте. В сущности, думал я, мой друг — один из самых храбрых людей, которых я знаю. Впрочем, я понял это уже давно.


Меж тем ему на глазах становилось всё хуже и хуже — я начинал бояться, как бы нам не пришлось повернуть назад. Его крупное пористое лицо стало совсем землистым и глаза — тоскливыми, как у тойтерьера, страдающего животом. Выглядел он сейчас лет на десять старше своих лет, что тоже нам было не на руку. Теперь я даже пожалел, что полчаса назад не разрешил ему хватить коньячку для храбрости — совестился перед Еленой, — но менять что-то было поздно: напитками, что могли предложить нам в пристанционном баре, недолго было и отравиться.


Чтобы хоть немного развлечь беднягу, я обратил его внимание на проплывающие за окном виды, а, точнее — тянущуюся вдоль путей невысокую бетонную стену, которую повсеместно украшало яркое, сочное, слегка даже аляповатое граффити: числа, буквы, названия любимых групп, зубастые микки-маусы, разнообразные «котэ» и портреты носатых мужчин с гитлеровскими усиками. Эта современная наскальная живопись — постоянный предмет моего восхищения. Когда я вижу её, мне всегда думается, что со времён нашей молодости жизнь всё-таки заметно изменилась к лучшему. Хотя бы внешне, о чём можно судить, в частности, и по этому дорожному антуражу: лет пятнадцать назад цветовая гамма его была куда более скудной, это серое полотно украшали разве что надписи белой и чёрной краской «Ельцин — жид», да иные неудобосказуемые выражения. По-видимому, с тех пор творческое начало простого человека сильно усугубилось.


Порочестер, однако, не разделял моих восторгов.


— Не люблю я все эти… граффито, — брезгливо перекосив большой рот, сказал он. — Какие-то они… ээээ… Что-то в них эээ… не того…


— Да Вы посмотрите, дружище, какая красота! Так запросто это не нарисуешь, тут поработал настоящий художник!


Карлик хмыкнул.


— Да, красивенько, конечно, но… не наше это всё-таки, чужое… Не русское, — неожиданно пробудились в нём его исконные семь восьмых.


Я хотел едко заметить, что эта нелюбовь, скорее, носит не так национальный, как возрастной характер, но вовремя спохватился и промолчал. Мой бедный приятель сейчас нуждался в том, чтобы его подбадривали, а не гасили.


От станции предстояло ещё минут пятнадцать ехать на рейсовом автобусе. Елена предусмотрительно выслала нам расписание — слава Богу, оно действовало, — но мы ухитрились припереться раньше и теперь ждали под козырьком какого-то красного кирпичного здания, с тоской разглядывая унылые безлюдные окрестности сквозь мелкий секущий дождь. Мой смиренный попутчик дробно постукивал зубами, да и сам я потихоньку начинал подмерзать — пока мы шли по лужам к остановке, у нас изрядно промокли ноги. Зайти же в близлежащую кафешку, обаятельную своей облезлой староформатностью, мы не отваживались — вдруг автобус придёт раньше срока.


— Дружище, а Вы, вообще, машину водите?.. — вдруг спросил Порочестер, покосившись на меня выпуклым карим глазом.


Я сделал грустную гримасу и помотал головой — с чем-с чем, а уж с автомобилями-то я не имел дела никогда.


— А почему?..


Как-то не задумывался над этим: я никогда столько не зарабатывал, чтобы позволить себе приобрести автомобиль.


— Жаль, — мечтательно сказал Порочестер, отгибая рукав и вглядываясь в свой модный, похожий на детский, огромный розовый пластиковый циферблат. — Сейчас ехали бы себе в комфортных условиях, слушали какую-нибудь милую попсятину… В будни должна быть вполне пристойная дорога…


Я горько рассмеялся:


— Дружище, так тачки-то у нас с Вами всё равно нет!..


— Есть, — вдруг сказал Порочестер, по-видимому, начавший понемногу приходить в себя. — Купил год назад по случаю — левый заработок подвернулся. Дэушка, красненькая такая… В гараже стоит. Только вот водить так и не научился. Ноги коротки…


— Шофёра наймите, — праздно заметил я. Но Порочестер, видно, уже серьёзно думал об этом:


— Шофёр больно кусается. Да и не люблю я эти отношения: барин — холоп. А вот если б хороший друг какой-нибудь… Вы, например… Я б и доверенность на Вас выписал… Так-то машина, она в Москве ни к чему не нужна. А вот за город мы с Вами так бы хорошо катались…


Я только хотел развести руками и сказать, что тут уж я не виноват — что б ему раньше меня предупредить, лет эдак на двадцать, — но тут случилась радость: подошёл автобус. Порочестер так был упоён комфортом, пусть даже третьесортным, что позабыл о том, какие грандиозные у него на меня планы.


Сойдя на нужной остановке, мы сверились с заботливой Елениной схемкой: если верить ей, до заветной цели оставалось минут десять пешком, не больше. Вот только тропинка, ведущая меж сетчатых и деревянных заборов, от дождя неимоверно размокла, и нам приходилось прилагать чудовищные усилия, чтобы вконец не выпачкать наши тщательно начищенные перед выходом ботинки и — главное — штанины нового Порочестерова костюма. Несчастный преодолевал препятствия очень мужественно и даже, кажется, порозовел от улучшившегося настроения, пока в один прекрасный момент не оскользнулся на полусгнившей листве, не протанцевал на одной ноге жуткий данс-макабр, — и только усиленные взмахи коротенькими ручками удержали его от падения, зато сам он не удержался от крепкого словца.


— Нет, учитесь водить машину, дружище!!! — в сердцах крикнул он, причудливо изгибаясь, чтобы в очередной раз оглядеть свои брюки сзади.


— Опомнитесь, голубчик, я старик! — не выдержал я, которому, в конце концов, было ничуть не легче преодолевать этот крёстный путь. При том, что Порочестер-то шёл налегке, а я, как дурак, тащил за ним пакет с подарками для Елены: бутылкой дорогого красного вина, баночкой красной же икры и огромной глянцевой коробкой шоколадных конфет с вишнёвым ликёром. (Порочестер подумывал купить ещё и алые розы, но по здравом размышлении мы отказались от этой затеи — бедные растения могли бы и не выдержать такого переезда).


— Да Вы на целых два года меня моложе! — вспылил Порочестер, чья храбрость увеличивалась пропорционально приближению опасности (ожидание смерти хуже самой смерти). — Я вот, например, себя стариком не считаю! Мне бы Ваши данные, я бы… я бы… да Вам просто лень задницу лишний раз от компьютера оторвать…


Не знаю, чем бы всё это закончилось — боюсь, нам ничто бы не помешало поссориться в очередной раз, — если б мы, наконец, не вошли в перекошенную калитку, которая, судя по всему, была предтечей места назначения. Достав мобильник, я набрал Елену и сообщил, что через минуту, не больше, мы подойдём к её воротам. И вот — не успели мы ещё остановиться у сетчатой двери забора, а из домика уже выскочила долговязая блондинка с небрежным узлом на затылке и лёгкой, почти девичьей припрыжкой побежала нам навстречу. Жаль, фигуру я разглядеть пока не мог — наша хозяюшка, боясь замёрзнуть, набросила на плечи «дутую» курточку.


— Она?.. — с опаской, недоверчиво спросил меня Порочестер, следя её неумолимое приближение покрасневшими, слезящимися от ветра глазами.


Спустя миг Елена — конечно же, это была она! — уже отпирала нам дверь, морщась и старательно возясь с тугим замком, чтобы не глядеть на нас раньше времени. Ну, а у меня отлегло от сердца: не знаю уж, как Порочестеру, но на мой непритязательный взгляд она выглядела очень даже симпатично и молодо. Эдакий ностальгический тип вредной девчонки — небольшие юркие глазки под светлыми ресницами, продолговатое лицо, песочные кудряшки надо лбом — забавная, но чертовски уютная. Я только надеялся, что и мы не вызовем у неё сильного отвращения. Впрочем, миг спустя, пропуская нас в калитку, она широко и радостно улыбнулась, показав острые зубки, и улыбка у неё оказалась хорошая, искренняя, глаза, сощурившись, стали медовыми, — очевидно, фейс-контроль мы прошли.