Лори появляется из облака запахов базилика и апельсина.

– Держи, – говорит она.

Я беру сверток в нарядной фиолетовой бумаге. Внутри маленькая коробочка для благовоний.

– Переверни ее.

Переворачиваю коробочку и вижу две даты, разделенные четырьмя годами.

– Это время твоей работы здесь, – произносит она, заканчивая мою мысль.

У меня сжимается горло.

– Значит, у меня нет шанса получить здесь работу на полставки летом? – спрашиваю я.

Она улыбается, и морщины вокруг ее глаз смягчаются.

– Тебе больше не место за этим компьютером, дорогая.

– Да и никому не место, – говорю я. – Эта штука давно умерла.

Она смеется.

– Просто не веди себя как чужая, ладно? Я могу смириться с тем, что ты стала звездой, но только если ты останешься такой же свойской.

– Обязательно.

– И передай своему Джейку, что он может оставлять здесь листовки, – говорит она.

Мне не хватает мужества рассказать ей о Джейке или Кассандре, которых я еще не видела, хотя вернулась из Сиэтла почти месяц назад. Я просто отсиживалась дома, и на самом деле на съемках нового фильма я делала то же самое. Отсиживалась. Была в спячке. Этот фильм так сильно отличался от «Запертых»: там было больше актеров, хотя я была самой младшей, и все очень сдружились. Там было уютно, тепло и светло – долгожданная передышка от давления «Запертых». И это давление теперь продолжается здесь. Меня узнают на улицах. Пора готовиться ко всей этой ерунде, связанной с продвижением нашего блокбастера, которое начинается в Лос-Анджелесе через две недели. Я должна лететь туда уже в конце следующей.

Райнер, Джордан и я после Гавайев виделись три раза. Райнер снимался в кино в Лондоне, а Джордан залег на дно в Лос-Анджелесе, хотя я узнала это только потому, что иногда следила за ним онлайн. Ладно, часто следила за ним онлайн. Я не говорила с ним, суть в этом. Даже несмотря на то, что я видела его, мне кажется, что мы закончили наши отношения на той горе. Держась за руки и сплетя наши пальцы. Даже Райнер был каким-то отстраненным. Наши поездки в Лос-Анджелес были настолько загруженными, что у нас не оставалось свободного времени. Фотосессия за фотосессией, интервью за интервью. Я не смогла побыть с ним наедине даже на полминуты, не говоря уже о времени, которое потребовалось бы нам для серьезного разговора. Мы переписывались по электронной почте, но он по большей части сообщал мне о съемках, о семейной поездке в Италию и о том, как хорош кофе в Лондоне. Он не пишет о том, что будет с нами, и я знаю, что он и не станет. Я все время думала о том, что для него, возможно, наша история закончилась, что он уже влюбился в кого-то другого. От этой мысли я впадала в панику, хотя понимала, что все логично. Он – Райнер, и он путешествует по всему миру, без меня. Но потом он прислал мне электронное письмо: «Я скучаю по тебе. Без тебя все не такое, как раньше». Я почувствовала дикое, огромное облегчение. И это неправильно. Я не должна чувствовать облегчения. По крайней мере, сейчас, когда впереди еще столько всего.

Но я все же не сняла его кулон. Ни разу, за исключением моментов, когда я должна была играть. И даже тогда я хранила его у себя в кармане, как напоминание о чем-то, что я только начинаю понимать.

Я смотрю на Лори.

– Спасибо. Я передам.

Она обнимает меня. Я помню, как раньше я отшатывалась от ее объятий. Не потому, что мне не нравилась Лори, она мне нравилась, а потому, что запах от нее настолько насыщенный, что, даже просто дыша с ней одним воздухом, ты можешь покрыться сыпью. Но на этот раз я позволяю ей обнять меня. Я даже не задерживаю дыхание. Что-то в этом ярком запахе розовой воды, ладана и чего-то еще – имбиря? – как ни странно, кажется мне успокаивающим. Словно ничего не изменилось, хотя это совсем не так. Забавно, что всю свою жизнь я ждала перемен, но теперь, когда перемены случились, я скучаю по тому, как все было раньше.

Оборачиваясь, я машу ей, а когда открываю дверь, слышу знакомый звон колокольчиков.

Сегодня четверг, а это значит, что все в школе. Я решаю не гулять рядом со своей старой школой – слишком угнетает, – и вместо этого иду туда, где точно смогу забиться в уголок и исчезнуть.

Я толкаю двойные двери Powell’s и поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Сценарии у них слева, в конце зала. Они разложены стопками в алфавитном порядке по названиям фильмов, я провожу рукой вдоль рядов и останавливаюсь на букве «П». У них здесь есть оригинальный сценарий «Поющих под дождем». Я читала его раз десять, но всё до отъезда. И последний раз, когда я слушала песни, был перед моими пробами. Я беру сценарий с полки и сажусь спиной к стопкам, прижав колени к груди.

Некоторое время я просто сижу и читаю. Мне так приятно снова оказаться здесь. Сколько вечеров я провела в этом магазине за чтением? Единственная разница в том, что сейчас здесь не появятся Кассандра и Джейк и что я не погружена в домашнюю работу по математике. Вместо этого у меня в голове крутится один и тот же вопрос. Он словно признание, оставленное самолетом в небе. «Ты готова? – вот как он звучит. – Это то, чего ты хочешь?»

И мне кажется, я знаю ответ. Все это время знала. Просто боялась потерять что-то, сделав выбор. Мы скоро встретимся, и я должна буду сказать Райнеру, что не могу на это пойти. Возможно, если бы мы не были кинозвездами, если бы мы не должны были демонстрировать себя всему миру, все было бы иначе. Но я пока не думаю, что могу сделать этот выбор. Я не думаю, что готова отказаться от одного в пользу другого.


Когда я прихожу домой, Аннабель и моей сестры нет, но машина мамы припаркована во дворе. Странно. Она никогда не берет отгул в школе и даже не уходит раньше. Мне кажется, она пропустила только два дня за всю свою карьеру. Первый – когда мы четверо заболели ветрянкой. Я тогда была еще ребенком. Этот день вошел в историю нашей семьи. Второй – когда родилась Аннабель.

– Мам? – Я кладу сумку на стол и поднимаюсь наверх, перепрыгивая через ступеньки.

Я обнаруживаю маму в ее комнате, она сидит на краю кровати со свитером в руках.

– Мам?

– Привет, милая. – Она смотрит на меня так, будто совсем не удивлена моему приходу, а возможно, даже ждала меня.

– Э-э, привет. А как же школа?

Она пожимает плечами.

– Я отпросилась с работы. Подумала, может, мы проведем время вместе.

– Прости, – говорю я. Я смотрю на свой свитер. – Я не знала.

Она кивает.

– Иди сюда, – произносит она.

Я медленно подхожу к кровати и сажусь рядом с ней.

– Мы давно не разговаривали наедине. – Она вздыхает и качает головой. – На самом деле, я не уверена, что вообще когда-то разговаривали.

– О чем ты?

Она смотрит на меня. Глаза у нее грустные. Усталые.

– К тому времени, как ты появилась, у нас уже была большая семья. Я всегда думала, что эта фишка с актерством была моей виной, и причина в том, что мы не уделяли тебе достаточно внимания.

Я чувствую, как мой пульс учащается. Просыпается злость.

– Это не фишка, – говорю я. – Это теперь моя жизнь.

– Я знаю, милая, – отвечает она. – Это то, что я и пытаюсь тебе сказать. Эта мечта…

– Это не просто эпизод моей жизни, – говорю я. – Я не собираюсь променять это на что-то другое, как сделала ты.

Моя мама смотрит на меня с болью в глазах.

– Ты действительно так думаешь?

– Я видела стопку твоих билетов и программок, – говорю я ей. – Я знаю, чего ты желала.

Она смотрит на меня искоса, а затем встает. Подходит к шкатулке и открывает крышку. Она вытаскивает конверт, тот, которого я касалась уже десятки раз. Пожелтевший сверху и обтрепавшийся сбоку.

Она возвращается, садится рядом со мной на кровати и открывает его. Достает билет на «Волосы» и протягивает мне.

– Самый первый спектакль, на котором я побывала, – говорит мама. – Мы с подругами пробрались в конец зала и простояли все выступление. Билет я нашла на полу и сохранила его.

Она достает второй билет. «Вестсайдская история». Она улыбается.

– Первое представление, на которое меня сводил твой отец. Это было наше третье свидание. И тогда мы впервые поцеловались.

Третий.

– На этой постановке я была в ту ночь, когда родился Том. Когда у меня отошли воды, твой отец хотел уйти, не дождавшись второго акта, но я настояла на том, что ребенок подождет.

Она протягивает мне билет за билетом: дни рождения и годовщины, а один раз – обычный летний вечер.

– Я пригласила няню и пошла в театр, – говорит она, в ее глазах сияет озорная искорка.

Отдав мне последний билет, она смотрит на меня.

– Теперь ты понимаешь?

Я ничего не отвечаю. Я не уверена, смогу ли что-то сказать из-за кома в горле.

– Я не храню все это, чтобы напоминать себе о том, чего у меня нет. Я храню это как напоминание о том, что у меня есть.

Я сглатываю. Чувствую, как слезы подступают к глазам. Слезы стыда, грусти, вины. И любви.

– Я не была такой, как ты, – продолжает она. – У меня не было такого таланта. И однажды я поняла, что у меня есть дети, которым я должна отдать свою любовь. Я хотела быть рядом, когда я нужна. И я не могу сделать этого, находясь на сцене. Школьный кабинет – вот где мое место. Иногда ты отказываешься от чего-то, потому что так правильно. И делать то, что правильно – приятно. Это приятнее, чем исполнение мечты. Потому что мечты нереальны.

– Как думаешь, моя мечта реальна?

Она вздыхает.

– Иногда я переживаю за тебя. Это тяжелый бизнес, и я стараюсь не слишком сосредоточиваться на этом и не говорить об этом, потому что больше всего на свете я хочу, чтобы ты поняла, что это не всё. Что есть вещи, которые намного важнее успеха.