Решили пробиваться в Сорренто, в надежде, что там остались суда, а если и не остались, то подойдут из Мизены.

Добирались долго, очень долго. Оказалось, что спускаться с горы, тем более засыпанной мелкой пемзой, ничуть не легче, чем подниматься на нее. Если бы Марк не помнил проходов, которые помогли избежать долгого плутания по горам, не сумели бы выбраться.

Но главное — Марк помнил пастушьи хижины, которые они оставляли друг для друга с небольшим запасом еды, кресал и трута для разведения огня и самых простых вещей вроде ножа и крепкой веревки.

Умения бывшего пастуха помогли им выжить, хотя временами казалось, что не смогут. Даже пережив страшную трагедию, побывав в аду, еще несколько дней они были вынуждены по-настоящему бороться за жизнь.


На первую хижину Марк вывел их уже в первый день нелегкого пути. Он лучше других понимал предстоящие трудности, но не только потому, что знал горы и то, через что им придется пройти. Он достаточно долго жил пастушеством и охотой, а потому сразу понял, что звери и птицы покинули эти леса и вернутся не скоро. Тогда чем питаться?

Охотиться не на кого, рыбы в реках тоже нет, все убил вулкан, ягоды собирать нельзя, даже дикий виноград, которого полно. Авл попробовал и долго не мог промыть рот, ведь буквально на всем лежал слой пепла и осевших газов, а потому все было горьким и опасным для жизни.

Их спасла заблудившаяся овечка. От какого бы стада она ни отбилась, путники радовались искренне. В хижине обнаружилась соль, это позволило приготовить роскошный ужин, может, все и не было таким вкусным, но после трех дней голода таковым казалось.

Мясо хорошенько прожарили, потому что не были уверены, что скоро снова удастся развести костер, потом нарезали тонкими полосками, от которых можно было отщипывать кусочки и держать их во рту. Постоянное присутствие пищи создавало иллюзию сытости.

Шли тяжело, особенно Фульвия и Тит. Но если женщина просто капризничала, потому что не привыкла к физическим нагрузкам, то у Тита распухла вывихнутая еще в Стабиях нога, он сильно хромал и дышал все тяжелей. Стало ясно, что до Сорренто он не дойдет. Сказывался возраст, все же Тит был рабом старым. На ночевках (теперь днем появлялось солнце, и они могли считать дни и ночью даже видеть звезды) его старались устроить поудобней, кормили получше, но ничего не помогло, на четвертое утро Тит не проснулся. Он умер тихо, как и жил. Одна радость — успел увидеть солнце. Тит все время твердил, что поверит, что все обошлось, только когда увидит солнце.

У них не было возможности устроить погребальный костер, такое не делается в лесу, можно сжечь все. Пришлось заложить тело раба камнями. Авл мрачно пошутил:

— Как у христиан… А вообще, откуда он родом?

— Не знаю, — призналась Юста, вдруг осознав, что даже ни разу не поинтересовалась у Тита, где тот родился.

— Галл, — заявил Марк.

— Откуда ты знаешь?

— Он говорил, что галл. Только все уже забыл о родном доме.

Следующей жертвой оказался Авл, тот попросту пренебрег безопасностью и сорвался с кручи. После этого они снова пошли в связке… Это было неудобно и замедляло движение, зато надежно.

Наевшись каких-то ягод, за несколько часов погиб Непот. У него шла пена изо рта, всего корежило и выгибало, а потом глаза стали стеклянными, и он больше не дергался.

Марк утверждал, что ягоды ни при чем, это все пепел и пыль, которая на всем.

Теперь их оставалось четверо — двое мужчин и две женщины, а до Сорренто немыслимо далеко.

Марк чертил для Гая на земле план, как добраться до Сорренто в обход горы, потому что карабкаться вверх у них не было сил. Юста пристраивалась рядом, делая вид, что ей просто любопытно, а в действительности, чтобы понимать, как долго еще осталось ползти по этим горам или вокруг них. Марк смеялся:

— Завтра выйдем к морю.

Двигались медленно, казалось, они никогда не только не дойдут до Сорренто, но и не обогнут эту большущую гряду… Обогнули и даже на берег моря вышли.

Неаполитанский залив еще не пришел в себя, на поверхности воды плавала пемза, пена из пепла, но ни лодок, ни кораблей, как раньше, не видно. Вдали чернела махина Везувия. Конус горы был словно срезан, наверное, теми самыми взрывами, которые уничтожили не только Везувий, но и города вокруг него.

Та сторона залива была черной или серой, но безжизненной. А здесь пели птицы! Впервые за столько времени услышав в предрассветной тишине птичьи голоса, Юста даже расплакалась. Римлянки не плачут, слезы презренны, но они столько пережили, что никто ее не осудил. Гай прижал ее голову к себе, гладил по спутанным волосам, уговаривая:

— Успокойся, все прошло. Мы живы, это главное.

Конечно, еще было далеко не все, и не прошло, но уже светило солнце и пели птицы. После того ада, из которого они выбрались, это казалось счастьем. Юста во сне то и дело вздрагивала, потому что снился рев вулкана, грохот падающих камней, дикий вой ветра и крики отчаянья людей, которые не знали, что им делать и куда бежать.

Ложиться на землю, по-прежнему засыпанную пеплом, не стоило, потому спали полусидя. Обычно Юста устраивалась в теплых объятьях Гая, прижималась к нему, как ребенок, и тихонько посапывала, уткнувшись носом в грудь. Гай замирал, словно боясь спугнуть такое хрупкое счастье.

Он обращался с Юстой как с сестрой, не дело пользоваться тяжелым положением и брать у женщины свое. А вот Непот с Фульвией занимались любовью, презрев опасности. Может, тогда он и наглотался пепла, а ягоды действительно лишь повод?

Между ними была близость иная, которая куда крепче простых занятий любовью.

У мужчин отросли бородки. Все перестали быть похожими на самих себя, но борода Гая Юсте очень нравилась, она даже убеждала его сохранить эту бородку в память о пережитом.

Когда наконец миновали горные отроги и вышли к морю, Марк показал:

— Вон Сорренто, завтра будем там.

— А там вообще живут? — усомнилась Фульвия.

Сомнения были логичными, потому что лишь пара огоньков обозначала место города.

— Наверняка у них просто не осталось масла для ламп.

Они даже не подозревали, насколько права в своем шутливом предположении Юста. В Сорренто не хватало не только масла, там не было ничего. Неудивительно, дороги на побережье, как и все остальные, завалило пеплом и камнями, туда все доставляли через залив, а в последние дни такой возможности больше не было.

Но освещенный или темный, Сорренто казался панацеей от всех бед. Сколько раз за время пути они произносили эту фразу: «Вот придем в Сорренто…» И теперь он был совсем рядом. Завтра Сорренто, а там через залив, и они в Мизене, Неаполе и Риме…


В последний вечер перед Сорренто они долго не могли заснуть, смотрели на звезды, Гай рассказывал, где какое созвездие. Он хорошо знал небо. Юста старалась запомнить. Потом договорились: где бы ни были, время от времени смотреть вон на ту яркую звезду. Говорят, если два человека одновременно смотрят на одну звезду, то начинают разговаривать между собой с ее помощью…

Они словно предчувствовали расставание, причем расставание долгое.

Но ведь впереди лежал Сорренто, крошечный городок, столько дней символизировавший для них окончание кошмара под названием «Извержение Везувия».


Однако и в Сорренто их беды не закончились. Таких пострадавших оказалось много, кто-то все же сумел добраться из Стабий на лодке, кто-то, как и они, пришел через горы пешком, многие пострадали и в самом Сорренто, городку тоже немало досталось, сюда докатилась страшная волна, пусть на излете, но принесла смерть и разрушения.

Пострадавших много, а едва живое суденышко одно на всех. И плыть страшно, и не плыть нельзя — в Сорренто ни еды, ни крыши над головой. На суденышко решили посадить только женщин и детей, а мужчинам добывать себе пищу самим и ждать следующего. Капитан обещал, как только достигнет Мизены, тут же прислать за оставшимися другой корабль.

Фульвия решила плыть, а вот Юста противилась:

— Гай, пока ты рядом, мне ничего не страшно. Ты только посмотри на эту развалину, она попросту потонет посреди залива, а я проплыть больше десяти миль не смогу.

Но капитан честно признался Марку, что никакой надежды на скорое появление второго судна нет, часть галерного флота, который Плиний Старший вывел из Мизены к Стабиям, погибла, то, что осталось, в плохом состоянии, от Везувия перепало и Мизене тоже.

— Я постараюсь довезти ваших женщин и детей, но вы выбирайтесь сами. Да помогут нам боги!


— Юста, — Гай взял ее лицо в ладони, — ты доберешься до Мизены и до Рима тоже.

— Гай, у меня в Риме никого нет…

— Пойдешь к моему отцу, он на Палатине, спросишь, подскажут. Скажешь от меня три слова: «Победа будет за нами!» Это наш с ним девиз, отец поймет и поможет. А я постараюсь добраться до Рима к открытию новой арены Флавиев. Не могу же я пропустить такое событие! До встречи, и постарайся все же доплыть до берега, если эта посудина развалится посреди залива. Ты у меня все можешь, выживи, прошу тебя.

— И ты выживи, иначе и мне выживать ни к чему.

Гай улыбнулся, хотя в глазах тревога, смешанная с нежностью.

— Вот видишь, у нас есть такая причина, чтобы выжить вопреки всему. А выживать мы умеем, ведь поборолись с самим Вулканом. Я люблю тебя и женюсь на тебе, только для этого ты должна добраться до Рима. Договорились?

— Я тоже люблю тебя, Гай, и повторю это в Риме перед твоим отцом.

Их прощальный поцелуй был жарким и долгим, Марку даже пришлось тронуть Гая за плечо:

— Юста опоздает…


Она смотрела на удаляющийся берег и пыталась убедить саму себя, что все получится, что эта развалина продержится на плаву до самой Мизены.

Не получилось, может, богов плохо молили, а может, боги вовсе забыли тех, кто живет на Неаполитанском побережье, но суденышко до берега не дотянуло. Капитан честно предупредил, что течь в днище такая, что если немедленно не броситься за борт, то тонущий корабль утащит на дно за собой.