Алла все чаще задавала себе вопрос: зачем жить дальше? Ради чего или кого?

И окружающие заметили перемену: она стала невпопад отвечать на вопросы, невпопад улыбаться — да и улыбка выходила такой же бледной, какой была теперь она сама, она возвращала плохо вычитанные тексты, и замредактора был вынужден сделать ей не одно замечание. Она ловила на себе встревоженные и вопросительные взгляды коллег, Валентины, но объяснить им ничего не могла: услышав про застывшее на месте время, ей, может, вслух и не посоветовали бы обратиться к психиатру, но подумали бы об этом точно.

А потом вдруг время пошло опять — словно кто-то подтянул гирьки и качнул маятник стоявших часов.

Алла поставила фото Ника на тумбочку.

Зачем жить дальше? Этого вопроса для нее больше не существовало.

Потому что теперь она знала — зачем.

34

После обеда Захарченко зашел в гостевую комнату, находившуюся на втором этаже посольства. В руках у него было несколько листков бумаги. Бывший заложник лежал на кровати поверх одеяла, прикрыв полотенцем лицо, и, похоже, дремал. Тихо жужжал потолочный вентилятор.

Услышав шаги, Зданович сбросил полотенце и сел. Потер лицо. Выглядел он по-прежнему плохо. Сунул ноги в свои расшнурованные армейские ботинки.

— Ну, как, отдохнули немного? — спросил Захарченко.

— Да, спасибо, — Зданович повесил полотенце на спинку кровати и указал на единственный стул. — Садитесь.

— Поели? — посол заметил на тумбочке тарелку с недоеденной яичницей и куском хлеба, стакан, бутылку воды. Чрезмерным аппетитом гость явно не страдал.

— Да. Поел. Ваш э… не Сергей, а другой…

— Это наш завхоз, он же по совместительству и повар, Александр Дмитриевич.

— Да… — Зданович помолчал. — Ну, задавайте вопросы.

— Просто расскажите, что с вами произошло, — предложил посол.

— Я сам из Беларуси, геолог по профессии, работал в Лахоре на проектировании плотины «Калабах». Вместе со мной было еще двое российских консультантов. Нас подкараулили по дороге на работу э… двадцать шестого февраля. Водителя застрелили, нас троих взяли в заложники. Ночью вывезли из города. Привезли в Вазиристан, приграничный с Афганистаном район. Держали там в какой-то деревне почти месяц. С нами сидел еще один заложник, голландец. Фамилии не помню, мы звали его просто Саймон. Потом пакистанская армия провела операцию. Не знаю, хотели ли они освободить именно нас или случайно наткнулись на дом, где нас держали.

Захарченко понимающе кивнул. В конце февраля средства массовой информации многих стран действительно немало говорили и писали о похищении трех российских специалистов в Пакистане. Досюда рассказ незнакомца выглядел вполне правдоподобно. Послушаем, что он скажет дальше.

— Как раз за минуту или две до атаки меня вывели в туалет. Да какой там туалет… Просто яма в дальнем конце двора. Спецназовцы бросили во двор дымовые шашки. И Мусса — тот пакистанец, что вывел меня, — воспользовался этим и смог убежать. Вместе со мной. Если бы я пытался сопротивляться, он бы пристрелил меня.

«А вот это уже вызывает вопросы», — подумал посол.

Примерно месяц спустя СМИ сообщили о гибели всех троих при попытке освобождения. И вот теперь перед ним сидит человек, который утверждает, что остался в живых? Гм… Как это понимать? Недаром американцы заподозрили что-то. В одном можно не сомневаться — это действительно русский, вернее, белорус. То, что у его собеседника белорусский акцент, Захарченко знал точно: он с юности помнил это энергичное «г», звучащее почти как «хэ», и очень твердое «ч» — один из его близких друзей, сокурсник по МГИМО, с которым он три года делил комнату в общаге, был родом из Белоруссии.

Захарченко осторожно кашлянул.

— Значит, вам удалось спастись? Вас не преследовали?

— Нас не преследовали. Вероятно, потому, что было обнаружено три трупа заложников — именно столько, сколько они разыскивали и пытались освободить. О четвертом, об этом Саймоне, по-видимому, не знали. Но третий труп принадлежал именно ему.

— И после этого вас переправили в Афганистан? Зачем?

— Мусса искал место, где меня можно было спрятать. В той деревне сделать это было уже невозможно: там, как он выразился, завелся предатель.

— Он, этот Мусса, говорил по-русски?

— Да, и довольно неплохо. Рассказывал, что в афганскую войну научился у пленных советских солдат. Так вот: он решил на время оставить меня в отряде афганского полевого командира э… Абдул… короче, какого-то там Абдуллы. Они, Мусса и этот Абдулла, были хорошо знакомы, когда-то воевали вместе. Отряд находился на пакистанской территории, но Мусса не ожидал, что Абдулла уйдет через границу так скоро: в том районе готовилась какая-то крупная операция пакистанских войск. Мусса остался в Пакистане, уж не знаю, зачем, но наверняка рассчитывал, что Абдулла сохранит меня для него, так сказать, в целости и сохранности, — Зданович криво усмехнулся.

Через несколько дней отряд был атакован американцами. Большая часть моджахедов ушла, оставили лишь несколько человек для прикрытия. Им было не до меня, уходить надо было быстро, шел бой. Силы, конечно, были неравные, и скоро американцы перестреляли моджахедов, прикрывавших отход. Нашли меня, перевезли в военный госпиталь. Все, пожалуй.

Воцарилось молчание. Захарченко с каким-то брезгливым сочувствием смотрел на своего собеседника. И тот понял это. Налил полстакана воды, достал из кармана своей военной куртки пачку каких-то таблеток, достал одну, положил на язык, запил.

— Вы мне не верите?

Посол вздохнул.

Почему он лгал, этот белорус? Зачем выдавал себя за убитого Здановича? Может, он бывший солдат-«афганец», дезертир, боявшийся все эти годы вернуться на родину? По возрасту как раз. Этому сорок четыре, значит, во время войны он вполне мог служить солдатом, прапорщиком или даже офицером. Или он воевал против американцев на стороне талибов? Ведь были же сообщения, что в Гуантанамо попало и несколько россиян? Но тогда почему американцы так легко расстались с ним?

Загадки, загадки, кругом загадки…

— Вас допрашивали э… я имею в виду, беседовали? С вами беседовали американцы?

— Да, — кивнул Зданович.

— Вы им рассказали то же самое?

— Да.

— И они вам поверили?

Зданович пожал плечами.

— Почему они не должны были поверить мне, если я сказал правду? А вот вы, я вижу…

Посол вздохнул — коротко, раздраженно и сунул в руки своего собеседника листок бумаги.

— Правильно видите. Читайте, господин Зданович. Если вы — Зданович.

— Что это?

— Сообщение о ваших похоронах. С новостного сайта «Интерфакт. Ру». Впрочем, на других сайтах то же самое. Так что я бы и рад вам поверить, но, увы…

Мужчина взял лист, повертел его и проговорил:

— Я без очков не вижу.

— Дайте, — Захарченко забрал листок и начал читать: — «Минск, 4 апреля. Сегодня в столицу Беларуси было доставлено тело бывшего заложника, белорусского гражданина Николая Здановича, 44 лет, погибшего в Пакистане. Н. Зданович и еще двое российских консультантов, работавших на проектировании плотины «Калабах», были захвачены пакистанскими террористами в Лахоре в конце февраля и провели в плену около месяца. За это время российской стороне не удалось добиться их освобождения. В конце марта пакистанские силы безопасности предприняли попытку освободить заложников, однако в ходе боя все трое были убиты. После идентификации тела россиян и белоруса были переправлены самолетом МЧС в Россию». Ну и так далее. Как вы это объясните?

— Из России, конечно, видней, что происходит в Пакистане, — зло проговорил Зданович. — Они же там были, во время боя в той деревне…

— Дело в том, — перебил его посол, — что и пакистанские газеты писали только о трех заложниках. И о трех трупах. Я выходил на сайт их самой популярной газеты «Ньюз-интернешнл», смотрел сообщения на эту тему. Сделал пару распечаток. По-английски читаете? Ах, да, у вас же нет очков… — с насмешкой проговорил он. — Ну а что вы скажете по поводу идентификации? Тоже ошибка?

Зданович молчал. Не верит, этот Захарченко ему не верит. С другой стороны, как он может верить, если все интернетовские сайты, по словам посла, писали о его, Здановича, похоронах? Но кого похоронили вместо него?.. Саймона? Волоху? Или Зимина? Наверняка их перевозили в цинковых гробах, которые обычно не открывают.

Ему захотелось лечь, закрыть глаза, забыть обо всем. Обо всем — кроме Аллы. Его отделяло от нее совсем немного: часов пять полета до Москвы, там ночь на поезде — и Минск. Пройти через весь этот ад, попасть к нашим — и наткнуться на стену холодного недоверия.

— Не знаю, зачем вам понадобилось выдумывать эту историю, — продолжал посол. — Не сомневаюсь только в одном: вы действительно русский или белорус. Но вряд ли вы имеете отношение к тем событиям. Впрочем, — сухо добавил он, — вам не о чем беспокоиться: я выполню свой долг и отправлю вас на родину. А там пусть с вами разбираются ваши белорусские органы. Завтра прилетает самолет МЧС с гуманитарной помощью, и вы улетите на нем в Россию.

— Но… у меня нет никаких документов. И денег.

Захарченко на минуту задумался.

— Я могу выдать вам справку на посольском бланке, — наконец произнес он. — Хотя, с другой стороны, какое я имею право делать это, если вы не являетесь гражданином Российской Федерации? А, — он махнул рукой, — бумага, как говорится, все терпит. Теперь деньги. Здесь сложнее. Даже если вы напишете расписку, которую я мог бы потом переслать в ваш МИД или посольство, где гарантия, что вы все-таки тот, за кого себя выдаете? Но и бросать вас в таком положении будет не по-людски. Поэтому мы сделаем так: по прилете в Россию вы обратитесь в посольство Белоруссии в Москве. Это, если не ошибаюсь, на Маросейке. Я попрошу, чтобы вас довезли на каком-нибудь транспорте из «Раменского». Больше ничего обещать не буду.