Девятый лот был продан за сто девяносто тысяч долларов, и голос аукциониста вдруг возбужденно повысился, привлекая внимание сидящих за первым столом.

— Следующий лот не нуждается в комментариях, — произнес он, предвкушая интересные торги и выходя на середину помоста.

Аукционист сдернул бархатную драпировку со скульптуры Клайнмана, и по залу пронесся вздох восхищения. Беседы прерывались, предполагаемые владельцы во все глаза глядели на громадную бронзовую фигуру и прикидывали, сколько смогут за нее предложить.

— Этой минуты многие из вас ждали с нетерпением: вероятно, единственный раз в жизни вам предоставляется возможность приобрести великолепную скульптуру мастера, уже покинувшего сей мир. Торг открывает сумма в двести тысяч долларов, поднимать цену разрешается не менее чем на пять тысяч долларов. — Брови аукциониста выгнулись, самодовольная улыбка заиграла на губах, пока он оглядывал возбужденную аудиторию, а затем отчетливо произнес:

— Кто желает открыть торг? — В зале немедленно поднялась рука, и аукционист кивнул:

— Мистер Селфер открывает торг суммой в двести тысяч долларов. Кто… да, двести пять предлагает мистер Хиггинс. Двести десять — мистер Олтур, благодарю вас…

— Двести пятьдесят! — крикнул Франклин Митчелл. Коул подавил ухмылку, услышав такое, — самому ему ни за что не пришло бы в голову выложить такую сумму за четырехфутовую груду металла, напоминавшую гибрид бронзовых бананов и частей человеческого тела.

— Двести семьдесят, — торопливо предложил еще кто-то. Аукционист буквально сиял. Он вопросительно взглянул на Митчелла.

— Триста! — выпалил Митчелл, опускаясь все ниже в глазах Коула.

— Триста тысяч долларов, и это только начало! — воскликнул аукционист, оценивая новый прилив лихорадочной активности в зале с точностью сейсмографа. — Не забывайте, мы проводим благотворительный аукцион, леди и джентльмены…

— Триста десять, — заявили из задних рядов.

— Мистер Лэси предлагает триста десять тысяч долларов, — объявил аукционист и быстро добавил:

— А мистер Селфер перехватывает инициативу, предлагая… — Он помедлил в ожидании сигнала и одобрительно кивнул:

— Четыреста тысяч долларов! Кто готов дать четыреста десять? Всего четыреста десять тысяч долларов? — Он окинул взглядом зал. — Четыреста долларов — раз… — Он тут же перебил себя самого быстрым кивком и с улыбкой воскликнул:

— Четыреста десять тысяч долларов! За этот лот предлагают четыреста десять тысяч! Кто даст четыреста двадцать?

В конце концов скульптура Клайнмана была продана за четыреста семьдесят тысяч. Пока зал ликовал, новый владелец выписал чек и вручил его одному из помощников аукциониста, а затем поднялся и направился к переднему столу, чтобы пожать руку Коулу. Это рукопожатие было не просто жестом благодарности, а одним из обычаев, сохранившихся с давно минувших балов Белой Орхидеи: оно символизировало переход собственности и ответственности за нее от бывшего владельца к новому.

Когда новоиспеченный владелец гордо удалился, прежний хозяин скульптуры взглянул на часы и попытался скрыть скуку и нетерпение, перелистывая красочный каталог выставленных на аукцион лотов. Коул сразу заметил, что осталось всего четыре наиболее значительных из них да с десяток дорогих украшений и меховых изделий, представленных в разделе «Для дам». На обороте обложки содержался двухстраничный экскурс в историю и традиции столетнего бала Белой Орхидеи, и, забавляясь, Коул прочел воодушевленное повествование.

Оказывается, прежде балы посещали лишь избранные представители наиболее известных техасских фамилий. Наряду с любопытными фактами в статье содержалась информация о том, что с первого аукциона до нынешних дней лоты, предназначенные для прекрасной половины человечества, всегда демонстрировали дамы.

В попытке искупить вину перед миссис Кэнфилд и Делбертом, Коул придвинул к ним каталог и ткнул в него пальцем.

— Судя по всему, с этим балом связано немало интересных обычаев, миссис Кэнфилд.

Мать Делберта восприняла внезапную перемену его настроения опасливо, но с надеждой. На вид ей было лет восемьдесят, кожа лица казалась нежной, как у китайской статуэтки, а грудь надежно придавили несколько нитей жемчуга.

— Многим из этих традиций не менее ста лет, — сообщила она.

Коул ободряюще кивнул:

— Здесь говорится, что лоты, представляющие особый интерес для женщин, показывают не на манекенах — их демонстрируют гостьи аукциона.

— Этот обычай вполне оправдан, — кивнула старуха, с девическим удовольствием хватаясь за знакомую тему. — Видите ли, когда балы еще только затевались, предполагалось, что для тех женщин, которые демонстрируют меха или драгоценности, мужья выкупят эти веши.

— Похоже на хитроумное вымогательство. — с легкой усмешкой заметил Коул.

— Вот именно! — без малейшего стеснения подтвердила его собеседница. — Благодаря этому цены повышались, что и требовалось для благотворительного аукциона. Когда мы с отцом Делберта только что поженились, я выбрала для показа на аукционе огромную рубиновую брошь. Естественно, я предполагала, что Харольду известна традиция, но увы — я ошиблась. Я была так разочарована и смущена!

— Сожалею, — произнес Коул, не сумев придумать ничего другого.

— Гораздо сильнее об этом сожалел Харольд на следующий день, — заметила миссис Кэнфилд с коварной улыбкой. — А мне целую неделю было стыдно появляться в кругу подруг.

— Так долго? — пошутил Коул. Она кивнула:

— Именно столько времени понадобилось Харольду, чтобы найти точно такую же рубиновую брошь в Нью-Йорке и выписать ее сюда.

— Понятно…

С этими словами Коул прекратил бессмысленный разговор. Он вновь открыл каталог и принялся рассматривать еще не распроданные предметы, пытаясь вычислить, сколько пройдет времени, прежде чем он сможет покинуть бальный зал и вернуться к кипе корреспонденции, ждущей его в номере. Под заголовком «Для дам» он насчитал двенадцать лотов — сплошь драгоценности и меха. Рядом с наименованием каждого из них стояла пометка: «Демонстрирует такая-то».

Последний предмет в этом списке привлек его внимание — он был пожертвован местным ювелиром, а «демонстрировать» его предстояло мисс Диане Фостер. В каталоге говорилось, что этот лот — «великолепное ожерелье и серьги из идеально подобранных темно-лиловых аметистов, окруженных белыми бриллиантами чистой воды в пятнадцать каратов, оправленных в золото. Из коллекции покойной графини Вандермил, около 1910 г.».

Коул поднял глаза от каталога и взглянул на Диану. Она беседовала с Кори и выглядела совершенно спокойной, но была заметно бледнее, чем прежде. Он знал, с каким трудом далось ей появление в зале, а теперь понял, сколь ужасна для нее перспектива демонстрации ожерелья.

Мисси Десмонд, разглядывая собственный каталог, очевидно, пришла к тому же выводу.

— Бедная Диана Фостер! — воскликнула она. — Странно, почему она не попросила показать это ожерелье кого-нибудь другого?

Сидящая напротив Хейли Митчелл, которая, по-видимому, испытывала легкое раздражение оттого, что Коул Гаррисон вспомнил прежнюю дружбу с Дианой Фостер, но не подал и виду, что помнит ее саму, проследила за его взглядом. Ее примеру последовал муж, который пил не переставая с тех пор, как начался ужин.

Склонившись к жене, Питер прошептал:

— Похоже, Диана одержала новую победу. Гаррисон с нее глаз не сводит.

— Как и ты, — огрызнулась Хейли, разъяренная тем, что ее супруг посмел упомянуть при ней имя Дианы, но еще больше — тем, что предположение насчет Коула оказалось верным. Повернувшись к Мисси Десмонд, она произнесла:

— Диана Фостер не позволила сегодня никому другому представлять это ожерелье по той причине, что она вечно старается быть в центре внимания — пусть даже на пять минут. — Обернувшись к своей подруге Мэрили Дженкинс, она попыталась вовлечь в разговор и ее:

— Ты заметила, как умело она разыгрывает мученицу? Только взгляни на эту страдальческую и такую мужественную улыбку!

— А мне жаль ее, — призналась миссис Кэнфилд. — То, как обошелся с ней Дэн Пенворт, непростительно.

— Нет, неизбежно, — поправила Хейли. — Диана камнем висела у него на шее. Он не любил ее, пытался расстаться по-хорошему, но она не соглашалась. Люди считают ее милой и доброй, но на самом деле она занята лишь собой и этим нелепым журналом рукоделия, который она издает.

Мэрили Дженкинс поддержала подругу:

— Дэн ни в чем не виноват!

Коул ждал, что кто-нибудь за столом выскажется в защиту мисс Фостер. Миссис Кэнфилд выглядела встревоженной, Мисси Десмонд — ошеломленной, но никто из них не вступился за Диану. Аукционист представил первый лот из раздела «Для дам», и Коул намеренно отвернулся от своих соседей.

Из-за столика неподалеку под несмолкающие аплодисменты поднялась стройная рыжеволосая женщина с великолепным бриллиантовым ожерельем на груди. Она держалась свободно, с апломбом красавицы, твердо знавшей — она рождена для поклонения. Пробираясь сквозь толпу, женщина ослепительно улыбалась, и ее муж открыл торг. Но едва он назвал цену, его сосед предложил больше, усмехаясь и явно заставляя мужа рыжеволосой красавицы раскошелиться. Затем последовал быстрый торг, сопровождаемый взрывами смеха в зале, из чего Коул сделал вывод, что друзья мужа добродушно подшучивают над ним, набавляя цену.

Коул наслаждался, наблюдая за игрой, в которой с удовольствием участвовали все жены и дочери, показывающие вожделенные украшения и меха, а также мужчины, вынужденные поднимать цену благодаря вмешательству друзей. Коул то и дело поглядывал на Диану, гадая, как она относится к происходящему, но по мере того, как все больше лотов оставалось у дам, демонстрировавших их, Диана мрачнела и напрягалась.

Приближалась ее очередь показывать ожерелье, и она нервно теребила его длинными пальцами, медленно поглаживала, словно желая спрятать или сорвать. На миг она словно застыла, когда аукционист провозгласил: