Но Мэри никак не могла расслабиться. Она была напряжена до предела, сильнее, чем в первую ночь, проведенную в больнице в Батавии. Там она следила за крысами, здесь же люди следили за ней.

Подали ужин. Он выглядел и пахнул великолепно, но чуть ли не каждый раз, когда ей удавалось наколоть кусок на вилку так, как это делал Босвелл, кто-то подходил к столу, похлопывал его по плечу и говорил о том, какой выдающийся успех то, что ему удалось получить для Мэри помилование.

Они были настроены по-доброму, их улыбки были теплыми, и они желали ей долгой и счастливой жизни. Но язык Мэри прилип к гортани, и все, что ей удавалось, — это выдавить улыбку и пролепетать несколько слов благодарности.

— Вы не можете их винить за то, что они хотят встретиться с «девушкой из Ботанического залива», — сказал Босвелл после того, как отошел очередной его знакомый. — О вас говорит весь Лондон.

Мэри было стыдно жаловаться. Она подумала, что он вправе гордиться тем, чего достиг, и купаться в лучах восхищения своих друзей. Поэтому Мэри притворилась, что счастлива не меньше, чем он, и не проговорилась, что хочет уйти домой.

Когда же они в конце концов ушли, Мэри немного нетвердо стояла на ногах. Она выпила гораздо больше, чем съела, но чувствовала, что смогла пережить этот вечер, не подведя Босвелла.

— Спокойной ночи, моя дорогая, — сказал он, когда госпожа Вилькс открыла им дверь. — Спите спокойно и наслаждайтесь вашей обретенной свободой. Я зайду к вам завтра.

Мэри не могла дождаться, когда госпожа Вилькс зажжет свечу, чтобы посветить ей на лестнице. Несмотря на это, едва закрыв за собой дверь, Мэри почувствовала страх. Почти год она жила в одной камере с четырьмя мужчинами, часто ругая их за то, что они храпели или кашляли по ночам. Но теперь эта сладко пахнущая комната с удобной кроватью показалась ей такой жутко зловещей при свете свечи и слишком большой для нее одной.

— Не будь дурой, — сказала она себе. — Здесь наверняка лучше, чем в Ньюгейте.

Глава двадцать первая

Однажды днем, через месяц, после того как Мэри освободили из тюрьмы, она прогуливалась с Босвеллом по залитому солнцем парку Сен-Джеймс.

Посещение лондонских парков доставляло Мэри огромное удовольствие. Было так приятно удалиться от шума и грязи городских улиц и смотреть на траву и деревья. Мэри встречала здесь оленей, а еще тут были овцы и коровы. Она находила забавным, что коров в парке Сен-Джеймс во второй половине дня отводили обратно в Уайтхолл, чтобы подоить, и за один пенс можно было купить стакан молока.

В течение недели аристократы, разодетые в самую красивую одежду, ходили в парк, чтобы встретиться с друзьями. Но по воскресеньям они здесь не появлялись, потому что в этот день парк заполняла толпа простого народа. Девушки, изготавливающие корсеты, шляпницы и продавщицы имели возможность насладиться своим выходным и, возможно, встретить какого-нибудь симпатичного молодого клерка или даже бравого солдата.

Парк Сен-Джеймс был, безусловно, любимым местом Мэри, в нем разрешалось ездить только всадникам и экипажам, принадлежащим королевским семьям. В озере плавали утки, лебеди и гуси, а цветочные клумбы поражали обилием красок.

— Я думаю, мне нужно найти какую-нибудь работу, — сказала задумчиво Мэри, когда они с Босвеллом остановились посмотреть, как дети кормят уток черствым хлебом. — Эти деньги когда-нибудь закончатся.

Они шли рука об руку, и он похлопал ее по плечу.

— Да, моя дорогая, они когда-нибудь закончатся, но их хватит еще очень надолго, и вы должны решить, чем хотите заняться и куда вы хотите поехать в первую очередь.

Мэри была готова поспорить с Босвеллом, может быть, даже сказать ему, что ей не очень нравится то, что она все больше начинает от него зависеть. Но после всего того, что он для нее сделал, это показалось бы невежливым.

Мэри уже не верилось, что она испытывала страх сразу после освобождения. Теперь она просыпалась каждое утро и благодарила Господа за его милосердие и за то, что он послал ей Джеймса Босвелла. Но в течение первой недели она неоднократно думала, что лучше ей вернуться в Ньюгейт.

Конечно, было чудесно чувствовать себя чистой, свободной, иметь удобную постель и есть вкусную еду. Тем не менее свобода пугала Мэри, особенно когда Босвелл окунал ее в эту свободу с головой, как он сделал это во время их первого ужина, не принимая во внимание то, что Мэри недостаточно знала мир, в котором он жил.

Все друзья Босвелла были аристократами, и, когда он брал Мэри с собой, нанося кому-нибудь из них визит, она в глубине души предпочитала остаться под лестницей со слугами, чем стать предметом изучения, будто какой-то курьезный экземпляр, привезенный из-за моря.

А еще Мэри испытывала чувство вины. Долгими ночами она лежала в своей удобной кровати и не могла заснуть, и все ее мысли были об Эммануэле и Шарлотте. Мэри казалось несправедливым то, что она теперь живет так хорошо, а их краткая жизнь оказалась такой тяжелой. Даже сейчас, месяц спустя, она не могла отделаться от этой мысли. Воспоминания снова и снова овладевали ею, чем бы она ни занималась. Мэри вспоминала жизнь своих детей, шаг за шагом, ничего не пропуская и пытаясь понять, что она сделала такого, что привело к их смерти. И она все время приходила к одному выводу: если бы они остались в Порт-Джексоне, возможно, они бы выжили.

Эти мысли приходили к ней не только тогда, когда она была одна. Она могла ехать в кэбе с Босвеллом, увидеть мать с ребенком и почувствовать резкую боль в сердце. Когда Мэри видела маленьких девочек возраста Шарлотты в лохмотьях на улицах, в ней поднималась волна возмущения против общества, которое так мало заботилось о своих самых маленьких гражданах.

А еще ей безумно не хватало Джеймса, Сэма, Ната и Билла, не только из-за их поддержки и объединявших их воспоминаний, но и из-за положения, которое она занимала в их группе. Она была лидером, и друзья ценили ее ум, практичность и знания. За стенами Ньюгейта Мэри производила странное впечатление, и люди смотрели на нее сверху вниз, будто бы она была слабоумной.

Но дни шли, и Мэри постепенно приспосабливалась. Она смирилась с тем, что ей придется научиться снова жить с нормальными людьми, вести светские беседы и освоить особенности женского поведения.

Мэри нашла в себе смелость переходить оживленные дороги, петляя среди экипажей. Она научилась пользоваться вилкой, тренируясь дома, и укладывать наверх волосы, как научила ее госпожа Вилькс. Она даже освоила самостоятельное зашнуровывание корсета.

Госпожа Вилькс была такой доброй, хорошей женщиной. В свои сорок лет она была достаточно старше Мэри, чтобы относиться к ней по-матерински, но и молодой, чтобы понимать, какой неполноценной и сверхвосторженной Мэри иногда себя чувствовала. Госпожа Вилькс призналась, что временами находила господина Босвелла слишком высокомерным, но объясняла это его воспитанием и славой писателя. Она иногда заваривала чай и приглашала Мэри посидеть с ней в кухне, чтобы расспросить ее обо всех тревогах.

Госпожа Вилькс объясняла Мэри все, о чем той было неудобно спросить у Босвелла. Она понимала, почему Мэри не нравилось быть забавным экспонатом для его друзей, и подсказала пути, с помощью которых Мэри могла бы дать ему это понять. Но прежде всего, госпожа Вилькс понимала, как странно было для Мэри вдруг оказаться в несвойственном ей общественном положении.

— Это не должно вас погубить, — предостерегла она. — Учитесь как можно большему, наблюдая и слушая. Пользуйтесь своей славой, не думая о том, как долго это продлится. После того, через что вы прошли, вы этого заслуживаете. Но прежде всего, Мэри, не теряйте вашей храбрости, именно это делает вас такой привлекательной.

Госпожа Вилькс угощала Мэри чаем и советами, пичкала ее солодом, заставляла пить лимонный сок, чтобы отбелить цвет лица, и ходила с ней по магазинам за одеждой. Босвелл думал, что он единственный, кто учит Мэри, как стать тем, что он называл «средним классом». Это было большим шагом вперед по сравнению с ее бедными, но уважаемыми корнями. Но на самом деле главной учительницей Мэри была госпожа Вилькс.

И все-таки наряду с приступами боли и неуверенности Мэри испытала много радостных, счастливых моментов. Мэри побывала в Тауэре и видела там львов, она посетила Сен-Поль и Памятник, рассматривала королевские дворцы и была у речки, ведущей в Гринвич. Ей полюбились парки, переполненные магазины в Стрэнде и рынки, и ей просто нравилось смотреть на все эти красивые строения. Обычно именно Босвелл возил ее осматривать достопримечательности, но она и сама любила открывать новые места. Ему, конечно, требовался кэб, потому что он уже начинал стареть, но Мэри любила ходить пешком, останавливаться и глазеть на людей, на уличные сценки и на дома.

Сейчас, месяц спустя после освобождения, Мэри, вероятно, могла кого-то ввести в заблуждение и заставить думать, что она всегда жила такой жизнью. Мэри каждый день видела бедных людей, подметающих улицы, торгующих цветами и просящих милостыню на углу, и очень хорошо отдавала себе отчет в том, что эта комфортная жизнь, в которую она окунулась скорее по везению, чем по собственной инициативе, была непрочной. И Мэри понимала, что ей нужно найти какой-то способ укрепить свое положение.

Она была слишком проницательной, чтобы верить, что пара красивых платьев даст ей возможность найти хорошее место. Люди хотели, чтобы у них в доме служили молодые горничные. Они хотели иметь настоящих поваров, способных справиться с большими зваными обедами, а не кого-то, кто приобрел опыт, бросая все, что относительно съедобно, в один горшок на огне. Экономки должны знать обо всем: от того, как держать в порядке льняное белье и столовое серебро, до ведения счетов. Мэри всего этого не умела, и у нее не было рекомендаций. Чем больше она присматривалась к обстановке, тем лучше понимала, что у женщин вообще небольшой выбор работы.