Мэри вздохнула. У нее не было настроения ни с кем разговаривать, но кто-то, живущий за стенами этой тюрьмы, мог бы вывести ее из состояния меланхолии.

— Веди его сюда, — сказала она устало.

— Ну вот и умница, — произнес Спинкс с теплом в голосе. — Пока я буду за ним ходить, может, причешешь свои роскошные волосы? Смотри, я тебе тут ленточку для волос принес.

Он вытащил из кармана красную сатиновую ленту, сунул ей в руку и тут же ушел. У Мэри ком застрял в горле, когда она прошлась по ленточке пальцами, вспоминая отца. Он всегда привозил ей и Долли по ленте, когда возвращался с моря. Мэри тогда была настоящим сорванцом и никогда по-настоящему не ценила этого. Но этой ленточке она очень обрадовалась: Мэри нужно было что-то яркое и женственное, чтобы взбодриться.


— Добрый день, миссис Брайант!

Мэри резко обернулась на звук мелодичного голоса. Она была настолько поглощена завязыванием ленты на затылке, что не слышала, как посетитель поднялся по лестнице.

На этот раз Спинкс оказался прав: это был настоящий джентльмен — очень полный, с красным лицом, среднего роста, в красивой одежде (темно-зеленой треуголке, отделанной золотым шнуром, и пиджаке из тонкой парчи). Ему было около пятидесяти. Поднимаясь по лестнице, он запыхался и еле дышал.

— Меня здесь больше знают как Мэри Броуд, — сказала она резко, глянув на его безукоризненно белые чулки и туфли с вычурными пряжками. — Почему вы хотели увидеть меня?

— Я хочу помочь вам, дорогая, — ответил он и протянул ей руку. — Моя фамилия Босвелл, Джеймс Босвелл. Я адвокат, хотя больше известен как автор книги о докторе Сэмюэле Джонсоне, моем дорогом покойном друге.

Мэри узнала в его речи шотландский акцент, потому что в Порт-Джексоне было несколько офицеров, которые разговаривали так же. Но его упоминание о книге и о скончавшемся друге ничего ей не сказало. Ее больше впечатлила его золотая цепочка от часов и экстравагантный шелковый жилет. Мэри подумала, что даже король не оделся бы так шикарно.

Мэри пожала его руку и удивилась, почувствовав, какая она мягкая — наощупь она напоминала тесто.

— Мне уже ничего не поможет, — сказала она. — Но с вашей стороны очень любезно предлагать мне помощь, когда я не могу предложить вам даже стула.

Босвелл улыбнулся, и Мэри заметила, что его глаза огромные, как плошки, темные и блестящие. Поскольку на нем был парик, она не видела, какого цвета его волосы, но по его кустистым бровям догадалась, что они когда-то были такими же черными.

— Я не верю, что ваше положение безнадежно, — возразил Босвелл твердо. — Я хочу защищать вас. Поэтому я предлагаю вам рассказать мне свою историю. Все, что мне известно, — это необычайный рассказ, который я прочитал в «Кроникл».

Глава восемнадцатая

Джеймс Босвелл шагал из Ньюгейта весь взъерошенный, потому что Мэри не упала к его ногам и не увидела в нем своего спасителя. Ему ни разу не пришло в голову, что она может не принять его предложение о помощи.

— Будь ты проклята, — пробормотал он. — Может, ты и героиня, но мозгов у тебя явно не хватает.

Один его близкий друг много лет назад заявил, что Боззи имеет пагубное пристрастие к проигрышным делам. В тот момент он намекал на его страсть к проституткам, но было общеизвестно, что Босвелл испытывал крайнюю симпатию к любому, если считал, что с ним несправедливо обошлись. Он часто защищал бедных, не беря с них денег, и брался за такие дела, от которых отказывались другие.

По правде говоря, его ничто так не волновало, как дела, которые все считали проигрышными, и женщины, которые были одержимы самоуничтожением. В случае с Мэри присутствовало и то, и другое.

Но все его достойные друзья, подшучивавшие над ним, не оценили в Босвелле то, что он находил в себе много общего со своими клиентами. Он понимал, что значит, когда тебя вынуждают заниматься нелюбимым делом: его часто недопонимали, он делал ошибки в своих суждениях и был беспечен.

Его отец, лорд Окинлек, судья Верховного суда в Шотландии, настоял, чтобы сын стал юристом, несмотря на желание Джеймса вступить в гвардию. Однако, окончив школу, Босвелл сбежал в Лондон и перешел в католичество, что привело в ужас его непреклонную пресвитерианскую семью. На самом деле он какое-то короткое время мечтал стать монахом. Но католик не мог стать ни армейским офицером, ни барристером[15], он даже не мог наследовать имущество отца, поэтому Босвелл вскоре оставил католичество и неохотно исполнил желание отца, войдя в святая святых суда. Но в его душе ничего не изменилось. Скорее всего, он сделал это, чтобы остаться в Лондоне и, используя свое материальное положение, добиться определенного общественного признания.

Сам Босвелл признавал, что был плохим студентом. Он проводил больше времени в театре, на скачках, за бутылкой вина и с женщинами, чем за учебой. Отец ожидал также, что он заключит выгодный брак, но Босвелл и здесь разочаровал его, женившись на своей кузине Маргарет, у которой не было за душой ни гроша. Но он женился по любви и считал, что это важнее денег.

К тому же никто не верил в искренность его дружбы с Сэмюэлем Джонсоном. Люди заявляли, что Босвелл добивается расположения этого выдающегося человека, чтобы продвинуться самому. Говорили, что Босвелл сноб, карьерист, бабник, пьяница и ипохондрик.

Да, он действительно любил женщин и вино. Босвелл не мог устоять перед хорошенькой горничной или шлюшкой, но это было еще одно проявление жизнелюбия. Его критики не смогли увидеть и понять, что он проводил большую часть своей жизни, планируя, собирая и классифицируя материал для книги «Жизнь Сэмюэля Джонсона». Чтобы оценить его по достоинству, необходимо было войти в круги, в которых вращался Джонсон, наблюдать, слушать и видеть глазами самого Джонсона. Конечно, Босвелл получал от этого удовольствие и, возможно, пользовался некоторыми связями, которые заводил. Но он никогда не использовал дружбу с Джонсоном для собственного продвижения: он любил его и хотел всему миру рассказать о его мудрости, уме и чувстве юмора.

В глубине души Босвелл знал, что написал блестящую биографию своего друга, и понимал, что в будущем его имя станет в одном ряду с другими великими деятелями литературы. Даже если он не получал восторженных похвал, которые, по его мнению, ему причитались, он заработал значительную сумму денег на своей книге. У него был шикарный дом фазу за Оксфорд-стрит и красивая одежда. Он хорошо ел и пил и имел множество друзей, а его любимые дети служили ему огромным утешением. В общем и целом он предполагал, что этого должно быть достаточно для любого человека.

И все же им овладело неудержимое желание сделать что-нибудь выдающееся, прежде чем отложить перо и повесить в шкаф свой парик и мантию. Ему исполнилось пятьдесят два, он был вдовцом, и его здоровье становилось все хуже. Босвелл понимал, что его жизнь подходит к концу. Он хотел, чтобы его запомнили как величайшего биографа всех времен, но ему доставило бы огромное удовольствие сбить с толку тех, кто считал его посредственным адвокатом. Он мечтал выиграть одно большое, громкое дело, после которого его будут вспоминать как защитника слабых и обиженных.

Босвелл улыбнулся сам себе, понимая всю степень своего эгоизма. И в самом деле, было непонятно, почему он так уцепился за дело Мэри Броуд, потому что до сегодняшнего утра он ничего не знал о затруднительном положении, в котором находилась она и ее товарищи. Правду говоря, в отличие от своего отца — ярого борца за справедливость — он никогда раньше не принимал во внимание благосостояние каторжников, осужденных на высылку.

С его точки зрения, высылка была как гуманной, так и практичной мерой, поскольку государство убирало преступников в место, где они уже не могли вредить обществу. Это намного лучше, чем повешение. В молодости он присутствовал на публичной казни разбойника с большой дороги и молодой воровки по имени Ханна Диего, и ужаса этой сцены он не мог забыть до сих пор.

И вот однажды утром он сидел и неторопливо пил кофе из чашки, читал газету и просто убивал время в ожидании встречи с издателями, чтобы узнать, как распродается книга, и наткнулся на статью о побеге из Ботанического залива.

Его интерес вызвала фраза, цитировавшая слова Мэри: «Пусть лучше меня повесят, чем вышлют обратно!»

Ботанический залив явно не был тропическим раем, как утверждали газеты, введя в заблуждение многих. Он должен прочитать дальше!

Босвелл был потрясен, узнав, что Мэри, восемь мужчин и двое детей проплыли около трех тысяч миль в открытой лодке. Еще более тревожным показался ему тот факт, что трое мужчин умерло после поимки. Но когда Босвелл прочитал, что Мэри потеряла двоих детей, у него по-настоящему сжалось сердце. Как человек, который обожал своих детей и был счастлив, что все они рядом с ним, Босвелл не мог представить ничего более трагичного, чем утрату кого-то из них. Эта несчастная женщина потеряла все: мужа, детей, и теперь, вероятнее всего, она потеряет и свою жизнь.

Босвелл снова увидел, как вырывалась Ханна Диего, когда ее тащили к петле. Он чувствовал ее страх, слышал отвратительный рев наблюдавшей за казнью толпы и вспомнил, как долго после того дня ему снились кошмары.

Босвелл почувствовал, как его охватывает волна гнева и к горлу подступает тошнота. Он не мог стоять в стороне и позволить, чтобы так же закончилась жизнь Мэри Броуд. Это было бы чудовищно: она и так уже достаточно настрадалась.

Еще эта женщина интересовала Босвелла как личность. Она наверняка обладала беспримерной храбростью и решительностью, если повела за собой этих мужчин в борьбе за свободу, и невероятной силой духа, раз смогла пережить лихорадку и голод. Он хотел узнать о ней больше, хотел увидеть ее, поговорить с ней. В тот же момент он немедленно отложил газету, велел принести ему пальто и шляпу и отправился в Ньюгейт.