Тенч глянул через плечо, проверяя, не следит ли кто за ними.

— Мне пора идти, — проговорил Тенч. — Подумай над тем, что я сказал, хорошо?

Тенч ушел, прежде чем Мэри успела ответить.


Мэри действительно обдумала то, что сказал Тенч. Чем больше она об этом думала, тем больше его слова обретали смысл. Вполне вероятно, что мужчины, которых долгое время держали взаперти и не подпускали к женщинам, могли быть опасны, как и некоторые из женщин.

Но Мэри желала Тенча, она чувствовала, что это любовь на всю жизнь и никакой другой мужчина не сможет вызвать у нее таких чувств. Но Мэри была реалисткой: возможно, она ему нравилась, и вполне может быть, что он даже питал к ней какие-то романтические чувства, но у нее не было времени, которое понадобилось бы, чтобы влюбить его в себя так сильно, чтобы он перешагнул черту и женился на женщине-каторжнице. Кроме того, через три года он должен вернуться в Англию, а ей останется еще четыре года каторги.

Среди мужчин-заключенных, которых Мэри знала, только Уилл Брайант вызывал у нее восхищение. Он был сильным и ловким, к тому же умел читать и писать, владел настоящим ремеслом, и их объединяла общая любовь к лодкам и морю. А еще он был красив и обладал лидерскими качествами.

Чем больше Мэри думала об Уилле, тем сильнее убеждалась, что он будет идеальным мужем. Конечно, вряд ли он считает ее хорошей партией, она ждет ребенка, и он не от Уилла. И Мэри не такая уж привлекательная. Но должен же быть какой-то способ заставить его считать, что она станет ему хорошей женой.

Все восемь недель до Рио Мэри не думала практически ни о чем, кроме того как убедить Уилла стать ее мужем. Из-за ее положения хирург Уайт дал ей разрешение оставаться на палубе весь день в хорошую погоду и увеличил ее рацион. Это означало, что она могла видеться с Уиллом ежедневно. Мэри чинила его сети, разделывала рыбу, часто давала немного еды из своего дополнительного рациона и льстила ему.

Почти каждый день она открывала в Уилле какую-то новую грань. Его хвастовство бывало утомительным, он думал, что может делать практически все, что угодно, лучше остальных, но он был сильным, практичным и неглупым. К тому же в его характере чувствовалось что-то мягкое. Уилл всегда интересовался, как она себя чувствует, и однажды спросил, может ли он положить руку ей на живот, чтобы услышать, как бьет ножкой малыш, и изумился, почувствовав это. Он защищал тех, кто слабее, и был веселым человеком, редко пребывая в унынии.

Когда корабль пришвартовался в Рио, на каторжников снова надели цепи, люки задраили и команда сошла на берег. Заключенным периодически разрешали выходить на палубу на короткое время, и те, у кого имелись деньги, могли купить продукты у смуглых мужчин, подплывавших к кораблю на маленьких лодочках, чтобы поторговаться.

У некоторых более счастливых каторжников были родственники достаточно близко от Девонпорта, которые привезли им перед отправлением корабля новую одежду, еду, деньги и другие вещи. У некоторых имелись денежные запасы, которые им удалось не растратить во время пребывания в тюрьме на «Дюнкирке». Уилл был одним из них — он сказал Мэри, что держит деньги в мешочке под рубашкой. Он купил апельсинов и половину отдал Мэри. Еще он вручил ей кусок белого хлопка.

— Нашьешь одежды для малыша, — сказал Уилл со странной робкой улыбкой.

Когда Тенч вернулся на борт, слегка ослабевший после пьянок и загулов с другими офицерами, у него тоже был для нее подарок — одеяло для ребенка.

— Уилл купил мне хлопка, чтобы я сделала приданое для малыша, — добавила Мэри, после того как поблагодарила его, еле сдерживая слезы. — Я счастлива, что у меня есть два таких хороших друга.

Вот за Уилла ты и должна выйти замуж, — сказал Тенч резки, застав ее совершенно врасплох.

Замуж! — воскликнула Мэри, будто это никогда не приходило ей в голову. — Да с чего бы он вдруг захотел жениться на мне, если вокруг столько красивых и бездетных женщин?

— Потому что ты умная, с тобой хорошо и спокойно, — ответил Тенч, и его карие глаза сверкнули. — Именно такие качества хотел бы я видеть у своей будущей жены.

— А как насчет любви? — спросила она, жалея, что не умеет флиртовать, как это делают другие женщины, чтобы заманить мужчину, которого они хотят.

— Я считаю, что любовь приходит, когда двое людей отлично ладят друг с другом, — сказал он серьезно. — Я думаю, многие путают страсть с любовью. Это две совершенно разные вещи.

— Разве они не существуют вместе? — спросила Мэри.

— Иногда, если очень повезет, — улыбнулся Тенч. — К сожалению, многие из нас получают или одно, или другое, но никогда и то, и другое вместе. Или, что еще хуже, чувствуют и то, и другое к человеку, который просто им не подходит.

Мэри показалось, что он пытается сказать ей, что именно это он испытывает по отношению к ней.

— Но наверняка, если испытываешь к человеку такие сильные чувства, он может ответить взаимностью, — проговорила она пылко.

— Возможно. — Тенч пожал плечами и посмотрел на Рио. — Если сможешь поехать с этим человеком туда, где твое происхождение не имеет значения.

Их разговор резко прервал появившийся на борту капитан Гилберт. Тенч должен был подойти и поприветствовать его, а Мэри проскользнула обратно на корму корабля, чтобы посмотреть на Рио через бухту и подумать, захотел бы Тенч взять ее туда.

Но если он этого хочет, почему он подталкивает ее к мыслям об Уилле? Таковы особенности мужского поведения? Но Мэри уже давно поняла, что Тенч не такой, как остальные мужчины. Они выплыли из Рио четвертого сентября, а через три дня, вечером, у Мэри начались роды.

Сначала это было не так уж и плохо. Мэри тихо лежала рядом с Бесси и ей даже удалось подремать. Но через несколько часов после полуночи у нее начались сильные боли, и ей пришлось встать и держаться за одну из корабельных балок, чтобы боль хоть немного утихла. Утром послали за хирургом Уайтом, но он объявил, что все нормально и что первые роды всегда длятся дольше. Он приказал двум женщинам, которыми случайно оказались Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер, собрать соломы, на которой будет лежать Мэри.

Корабль сильно качало, а Мэри Хейден и Кэтрин относились к роженице с полным безучастием. Еще хуже было то, что люки закрыли из-за сильного ветра, поэтому в трюме стало темно и душно.

— Удовольствие ты уже получила, — сказала Мэри Хейден злорадно. — Теперь придется помучиться.

Мэри всегда понимала: эти две женщины считают ее виновной в своих злоключениях, сколько бы они не повторяли, что все это уже в прошлом и забыто. Каждый раз, когда Мэри благодарили или хвалили другие заключенные, она ощущала зависть своих бывших подруг. Она догадалась, что для них ее роды — это возможность поквитаться. Они надеялись, что Мэри опозорится и больше не будет вызывать того восхищения, которое испытывали к ней остальные.

Но Мэри не собиралась доставить им такое удовольствие. С каждой новой схваткой она скрипела зубами и сдерживала стон.

Боль нарастала, и каждая схватка становилась чуть сильнее. В конце концов Мэри была вынуждена лечь и уцепиться за связанную узлом веревку, которую одна из женщин постарше предусмотрительно обвязала вокруг балки, чтобы Мэри могла за нее тянуть. Сара сидела рядом, промокая ей лоб и давая по глотку воды.

— Уже недолго осталось, — прошептала она подбадривающе. — Если хочешь кричать — кричи, не обращай внимания на этих двух стерв.

Мэри подумала, что может умереть в родах, и на какое-то мгновение между схватками в ее голове промелькнула мысль: как некоторые женщины решаются рожать больше чем одного ребенка? И как раз тогда, когда она почувствовала, что больше не может, возникло новое ощущение, будто она хочет натужиться.

Она слышала, как другие женщины, и среди них ее мать, говорили об этой части родов, и знала, что это означает: ребенок рвется наружу. Вдруг ее захлестнула волна нежности к малышу, который у нее внутри, и она исполнилась решимости как можно скорее вытолкнуть его.

— Он идет, — прошептала Мэри Саре и со следующей схваткой стиснула зубы, подняла ноги высоко вверх, потянула за веревку и с силой натужилась.

За одеялом, которым Сара предусмотрительно завесила Мэри, чтобы отгородить ей немного личного пространства, женщины были заняты ужином, и где-то на заднем плане Мэри чувствовала запах тушеного мяса и слышала чавкающие звуки. Тряска корабля, казалось, повторяла все, что происходило в ее теле, и Мэри была рада, что темнота скрывала это, по ее мнению, неловкое зрелище.

Она услышала, как Сара велела кому-то пойти за хирургом, но Уайт пришел не сразу и тут же удалился, дав Саре несколько кратких инструкций и фонарь, чтобы присвечивать.

— Не оставляйте меня! — завопила Мэри, когда он отошел.

— Женщины помогут, — сказал он резко. — Я здесь даже не могу стоять в полный рост.

— Скотина! — Сара плюнула в его удаляющуюся спину. Но тут же повернулась и нежно вытерла Мэри лоб. — У тебя ведь есть я, — сказала она, стараясь ее утешить. — Я знаю, что делать, милая, с тобой все будет хорошо.

Боль была жгучая, и Мэри казалось, что она огнем проходит через ее кожу, когда Сара вымыла ее ягодицы и бедра прохладной водой. Мэри сильно и долго тужилась, и наконец почувствовала, как ребенок идет, и услышала крик Сары о том, что видна головка.

У Мэри возникло ощущение, что из нее вытягивают большую скользкую рыбу. Боль утихла, и она услышала голоса по ту сторону одеяла.

— У тебя девочка! — заворковала Сара с восторгом. — Такая красивая, большая.

Свет от фонаря был тусклым, но Мэри увидела, как Сара поднимает нечто похожее на кролика без шерсти. Потом вдруг это нечто разразилось криком, сердитым, вызывающим, будто испытав ужас от зрелища темного корабельного трюма.

— Она будет жить, — сказала Сара с облегчением в голосе и отдала ребенка Мэри. — Ну, как ты ее назовешь?