— Ты позоришь Корнуолл и всех его жителей! — заорала Мэри на него. — Такие разговоры точно никому не помогут.

— Если тебе удастся сделать так, что трюмы вымоют, я на тебе женюсь, — крикнул Уилл в ответ и хрипло захохотал.

— Берегись, как бы я не поймала тебя на слове, — крикнула Мэри в свою очередь.

Сара слабо улыбнулась, когда Мэри рассказала ей о своих планах.

— Охранники не приведут тебе сюда ни Тенча, ни Грэхема, — сказала она. — На тебя даже не посмотрят.

— Я должна попробовать, — настаивала Мэри.


Стучать по двери не было никакого смысла: никто никогда не подходил. Мэри просто подождала, пока охранник спустится и скомандует двум женщинам вынести отхожие ведра, и, как только он открыл дверь, она налетела на него.

— Я должна увидеть капитан-лейтенанта Тенча или лейтенанта Грэхема, — заявила Мэри.

— Отвали, — сказал он, отталкивая ее палкой. — Никого ты не увидишь.

— Увижу, — возразила она и схватила его за руку. — Если ты не передашь одному из них мое сообщение, я позабочусь, чтобы тебя наказали.

— Ты? Чтобы меня наказали? — Его узкие глаза стали еще уже. — Ты что же, думаешь, там наверху кто-то послушает слова чертовой каторжницы?

— Только попробуй этого не сделать, — ответила Мэри угрожающе. — Повторяю еще раз: передай им сообщение или берегись.

— Отвали, — ответил он, но на этот раз в его тоне было меньше уверенности. Он приказал двум женщинам взять ведра, загородив Мэри дорогу палкой.

— Скажи им! — заорала она, когда он хлопнул дверью и закрыл ее на засов. — Скажи им, будь ты проклят, это важно!

Мэри попыталась снова заговорить с охранником, когда женщины вернулись с ведрами, но ответ был тот же. Час шел за часом, никто не приходил. Она посмотрела через люк на темно-серое небо и заплакала. Еще у нескольких женщин поднялась температура, и Мэри боялась, что, если все останется так, как есть, все они через неделю будут мертвы.

— Ты сделала, что смогла, — сказала Сара, пытаясь ее утешить. — Уилл сказал правду: им все равно, если мы умрем.

— Может быть, это и справедливо по отношению к большинству из них, но я не поверю, что так думает Тенч или Грэхем, — возразила Мэри. — Просто не поверю.

Она не знала, какое сейчас время суток, потому что солнца не было видно, но ей показалось, что близилось к вечеру, когда вошел охранник.

— Эй, ты, наверх, — скомандовал он.

Это был не тот, которому Мэри раньше угрожала, но она почувствовала, что он знает обо всем, поскольку впервые он не ударил ее палкой. Дойдя до конца наклонного трапа, Мэри глотнула свежего воздуха, и от этого у нее закружилась голова.

На палубе стоял лейтенант Грэхем.

— Ты хотела видеть меня? — спросил он.

Мэри рассказала все.

— Трюмы нужно вычистить, — умоляла она. — Если этого не сделают, мы все сдохнем от холеры.

Грэхем оставался безучастным, и это взбесило ее.

— Если мы все заболеем, вы тоже заразитесь, — произнесла она горячо. — Ради всего святого, сделайте что-нибудь, вы же не хотите, чтобы на вашей совести была смерть всего корабля.

Он посмотрел на нее одним из своих долгих, проницательных взглядов.

— А что ты сделаешь для меня, если я сделаю то, что ты просишь?

Мэри сглотнула. Она не ожидала, что он будет торговаться с ней.

— Все, что вы захотите, сэр, — ответила Мэри.

— Я не хочу, чтобы это произошло против твоей воли, — сказал Грэхем, и впервые по его лицу Мэри увидела, что он нервничает.

— Я тоже не хочу, чтобы вы помогали тем людям, которые находятся внизу, против своей воли, — ответила она.

Он отвел глаза и посмотрел на море, и Мэри увидела, что он борется со своей совестью. Не из-за того, правильно ли будет дать заключенным умереть из-за нехватки свежего воздуха, а правильно ли уступить просьбе женщины, потому что он хочет ее.

После паузы, которая показалась ей бесконечной, он снова повернулся к ней.

— Я отдам приказ, чтобы трюмы вычистили, — сказал Грэхем сурово. — А ты придешь ко мне, когда остальных женщин отошлют обратно.


К тому времени, когда женский трюм вычистили, было уже темно. Женщин подняли на палубу, и вечерний суп и хлеб раздали там, а охранники тем временем спустились вниз выполнить свою работу. Для тех женщин, которые никогда не выходили из трюма с того момента, как их привезли сюда, это оказалось настоящим потрясением. Они в страхе припали к палубе, дрожа от свежего морского ветерка, и глаза их были пусты, словно они ослепли от дневного света.

Состояние некоторых из них шокировало Мэри. В темноте трюма она не могла видеть всего ужаса. От некоторых остались лишь кожа да кости, все были бледные, исхудалые и апатичные, и грязь так глубоко въелась в их кожу и волосы, что одного мытья оказалось бы мало, чтобы отчистить их. Мэри увидела язвы на коже под кандалами, и ползающих по ним вшей, и следы от крысиных зубов на тощих руках и ногах. Она поняла, что, к несчастью, чистка трюма не поможет им, если они не получат лучшей еды. Мэри сомневалась, что все они доживут до высылки.

Когда охранники вернулись на палубу, взмокшие от работы, и в вечернем воздухе резко запахло уксусом, Мэри задрожала от страха перед тем, что должно было с ней случиться.

Она знала, что означает слово «секс». В крошечном коттедже в Фоуэе не было укромных мест, и она слышала, как ее родители занимались этим в темноте. Пока Мэри жила в Плимуте, она наблюдала все это вокруг себя, так что сам акт ее не пугал. Томас часто страстно целовал ее, и, если бы он настоял, она с радостью позволила бы ему продолжить. Но между соблазнением и принуждением была огромная разница.

Кроме страха, что ею овладеет мужчина, которого она едва знает, Мэри думала о том, что рассказала Сара. Хотя офицеры закрывали глаза на связь кого-либо из их числа с каторжницей, это не всегда мешало им сойтись вместе и выпороть ее впоследствии, если она чем-то вызовет их недовольство. Мэри догадалась, что теперь, после того как она осмелилась пожаловаться на трюм, она будет под особым наблюдением.

Лейтенант Грэхем показался в тот момент, когда охранники приказали женщинам возвращаться вниз. Он жестом велел ей идти за ним к корме корабля и исчез в одной из пристроек.

Как только Мэри вошла, он закрыл дверь и запер ее. Комната была очень похожа на ту, в которую заводил ее Тенч, — крошечная, с койкой, письменным столом и парой табуретов. Грэхем зажег свечу на письменном столе, и тут Мэри увидела на полу маленькую ванну, полную воды.

— Для меня? — спросила она.

— Да. От тебя воняет, — сказал Грэхем с довольно смущенным видом. — Вымойся хорошенько, и волосы тоже. Я вернусь позже.

— Ты снимешь их? — Мэри указала на цепи.

Какое-то мгновение он колебался, от чего она поняла, что раньше он этого не делал, затем вынул из кармана ключ и освободил ее лодыжки и снял обруч с ее талии. После, не говоря ни слова, ушел.

Какое-то время Мэри не испытывала ничего, кроме дикой радости из-за того, что освободилась от цепей. Передвигаться с легкостью и не слышать ненавистное бряцание, с которым она жила так долго, было блаженством. Но через несколько минут она снова собралась с мыслями и прыгнула к двери, чтобы проверить, заперта ли она. Дверь, конечно, оказалась заперта, как Мэри и ожидала, а два иллюминатора слишком малы, чтобы она могла пролезть через них, поэтому она скинула одежду и погрузилась в ванну.

К ее восхищению, вода была теплой, а мыло, которое он оставил, не походило на тот грубый кусок, которым они стирали одежду. Ванна оказалась слишком маленькой, и в ней можно было только сидеть на корточках, но Мэри испытала настоящее блаженство, особенно когда эти проклятые цепи не тянули ее вниз.

Она вытиралась полотенцем, которое он оставил, когда заметила на стене зеркало и подошла посмотреть на себя. Мэри отшатнулась от неописуемого ужаса. Ее когда-то пухлые красные щечки стали впалыми, и глаза, казалось, вылезли из орбит. Когда она посмотрела на свое тело, то увидела, что оно тоже похудело, так что торчали ребра. Ее коричневое лицо и руки до локтей казались чужими, тогда как остальное тело было зловеще бледным.

Но ее свежевымытые волосы все-таки выглядели красивыми, они сияющими темными колечками спадали ей на плечи. Мэри тщательно вытерла их полотенцем и причесала расческой Грэхема, чтобы вычесать вшей, потом помыла ее в ванне и положила на место.

Услышав шаги возвращавшегося Грэхема, она нырнула в койку, быстро укрывшись одеялом.

Грэхем медленно вошел. В руках он держал маленький поднос, который он поставил и снова запер дверь. Мэри была слишком смущена, чтобы разговаривать, но от запаха еды она не удержалась и села.

— Это для меня? — воскликнула она, с трудом веря в свое счастье, потому что увидела пирог, такой, как пекла ее мама, с золотистой корочкой, щедро политый подливкой.

— Я подумал, что ты, наверное, хочешь есть, — сказал он грубовато, не глядя на нее, будто ему было неловко.

— Это так любезно, сэр, — произнесла Мэри.

— Не нужно называть меня здесь сэром, — сказал он, передавая ей пирог и садясь на край койки. — Меня зовут Спенсер. А теперь ешь, пока он не остыл.

Мэри не нужно было повторять дважды, она тут же с ликованием налетела на пирог. Это был пирог с кроликом и овощами — самое замечательное лакомство, которое она ела с тех пор, как уехала из Фоуэя, и, хотя еда интересовала ее больше, чем мужчина, который ее принес, Мэри не могла не заметить, что он сам получал удовольствие от ее явного восторга.

Лейтенант сам удивлялся собственным эмоциям, когда наблюдал, как Мэри ест. Он ожидал, что будет испытывать вину оттого, что предает доверие жены, или такое сильное желание, что, вернувшись в каюту, он не сможет дождаться, пока Мэри съест свой обед. Но вместо этого он сумел отодвинуть на задний план и свою вину, и свое желание, потому что, наблюдая, как она ест, он почувствовал удовлетворение. Мэри не заметила, что во время еды ее грудь обнажилась, и Грэхем увидел два маленьких холмика с бледно-розовыми сосками. На одну грудь пролилось немного подливки, и он еле сдерживался, чтобы не наклониться и не слизнуть ее.