— Тебе тоже вчера досталось!

— Да еще бы! Я сначала не хотел говорить ей, что Гришка будет там не один, сказал как бы между делом: твой муж временно поживет в другом месте — так складываются обстоятельства. Но у этой Светки просто охотничий нюх! Как поняла, что в квартире с ним будет женщина, — нет, и все!

— А ты?

— В конце концов я сказал, что эта женщина — моя жена и между вами исключены какие-либо отношения, кроме товарищеских.

— Тогда она успокоилась?

— Спросила, буду ли я, по крайней мере, бывать у вас.

— Но ты ведь и правда будешь к нам приходить? Или это тоже запрещено твоей Глинской?

— Она ничего не говорила. Но я думаю, бывать мне у вас можно. А что такого? Навещаю приятеля… Ты уже видела квартиру?

— Видела. Чистая, скромная, однокомнатная.

— Однокомнатная?!!

— Скажи спасибо своей школьной подружке! Я бы ни за что не стала ввязываться в эту историю добровольно!

— И там, конечно, один диван?

— Естественно, один. Но ты только не переживай, не думай ни о чем таком. Не надо…

— Вы что, будете с ним спать?!

— Там еще на кухне стоит кушетка. Я могу спать на ней. Или он…

— Нет, Лиза! Это невозможно! Дело даже не в количестве диванов. Я просто не могу смириться с тем, что ночью ты будешь там не одна. Ты даже не представляешь, как ночь меняет все. То, что днем невозможно вообразить…

— Почему же я ничего не представляю? Мы с мужем последние несколько лет чужие — и ночью и днем… Я думаю, дело не в том, что ночью кто-то оказывается рядом, важно, что это за человек! И если он — не ты…

Он нежно берет меня за руку, соглашается молчаливо. И я довольна: его встревоженный, огорченный вид причиняет мне боль… Но неужели он ревнует? В чем-то подозревает меня? Интересно, а могла бы я в чем-то его заподозрить? Однозначно — нет. Кажется, я все знаю о нем. Нет, не кажется, я уверена. А он готов ревновать заранее! Когда-то из-за глупой ревности долго, мучительно погибала наша с Лешкой семья. И здесь все то же… Не успев начаться…

— Лиза, прости, если я тебя обидел. Мне так неприятно думать об этом!

— Ничего, это все не важно. Только я прошу на будущее: пожалуйста, всегда верь мне. Обещаешь?

— Хорошо.

— А если не веришь, лучше спроси. Не мучай меня и не мучайся сам!

Примирившиеся и повеселевшие, мы разливаем остатки вина по бокалам и пьем за праздник и за все сразу. Это все — у нас впереди. Все впереди, надо только пережить трудную ситуацию с Карташовым и еще сегодняшний вечер и завтрашний день.

А вечером он приедет к нам. К нам с Гришкой… Опять легкая заминка.

— А ты знаешь, — быстро исправляет ситуацию Саша, — я приготовил тебе рождественский подарок. Мобильный телефон.

— Спасибо. Просто потрясающе, как ты угадал! Представляешь, Карташов дал мне денег на сотовый, а я их уже все истратила.

— Ну, конечно. Тебе нужны деньги!

С деньгами жить гораздо веселее: на такси я заезжаю домой, собираю вещи: белье, косметику, шампунь, халат, нет, лучше Ленкин спортивный костюм. Если спать придется на кухне, в нем я, наверное, лучше себя буду чувствовать… Лена мрачно наблюдает за моими сборами:

— Ты что, совсем уходишь от нас? Именно сегодня?

— Нет, Лена. Мой уход не связан с тем человеком…

— С этим на джипе?

— Его зовут Александр Васильевич.

— Я не хочу знать, как его зовут! И вообще, я знать ничего не хочу! Живи, как тебе больше нравится!

— Лена! Леночка!

Я почти готова бросить все, всех… только бы она не говорила со мной так. Только бы не мучилась этими недетскими мыслями! Но если теперь не довести до конца начатое нами… Нет, Саша прав. Все опять вернется на круги своя, а я — на побегушки к Карташову. Нищая, запуганная, несчастная, что я смогу дать своей дочери? Я должна пройти этот круг ада ради нее!

— Доченька, скоро мы с тобой обо всем поговорим — ты все поймешь!

— Я же сказала, мне не нужны никакие разговоры!

Что мне оставалось? Только уходить.

Я покидала вещи в сумку и, не прощаясь, вышла на улицу. На углу Крутицкого вала остановила такси.

— Сухаревская, — объяснила водителю, — улица Гиляровского.

Но оказалось, что такси я взяла напрасно. Гришка не торопился в свой новый дом. А может, он вообще не понял, что от него требуется, и поехал к своей Светке?

От нечего делать я стала изучать содержимое розовых шкафов на кухне и не нашла там ничего интересного. Посуда: керамические чайные кружки, белые закусочные тарелки откровенно напоминали казенный дом. Я неожиданно подумала, что в казенном доме не так уж и страшно. И там люди живут: едят из глиняных черепков алюминиевыми вилками и мечтают о лучшей жизни. А у меня в последние годы даже на мечты сил не оставалось. И неизвестно еще, что хуже.

Но вот мелькнул просвет — появился шанс выбраться из мрака. Однако в любую минуту все может провалиться, например, из-за Гришки. Художник он, конечно, талантливый, а в остальном — слон в посудной лавке. Сейчас ляпнет какую-нибудь глупость, а припрятанные диктофоны любезно подхватят ее и донесут до ушей господина Карташова. Или еще лучше Иннокентия — немецкого профессора, от одного взгляда которого хочется сквозь землю провалиться.

Чем дольше я рассуждала так, тем становилось яснее: к свиданию мы с Гришкой не готовы совершенно. Надо было бы встретиться заранее, прорепетировать, что ли. Только где нам с ним репетировать? На глазах у разъяренной Светки? Или у нас? Елена будет оскорблена, увидев рядом со мной чудаковатого Гришку, а муж просто захлебнется иронией.

В дверь наконец-то позвонили, и я испугалась.

«Что это за квартира? Откуда у Карташова ключи от нее?» — думала я, направляясь к двери.

На пороге стоял Гришка, но это все равно напряжения не снимало.

Тяжело дыша, он внес в квартиру две огромные сумки.

— Здравствуй, Гришенька, — поспешно поздоровалась я, боясь, что он сейчас что-нибудь не то брякнет.

— Здравствуй, моя рыбка.

Я не выдержала и засмеялась, но, в общем, это можно было принять за радостный смех влюбленной женщины. Хотя мне-то влюбленной казаться необязательно.

— Ты, я вижу, истосковалась по мне, — затверженно продолжал он, — ненаглядное ты мое солнышко.

Было понятно: Гришка демонстрирует домашние заготовки. Но где он набрался этой галиматьи? Мог с кем-нибудь посоветоваться, с той же Светкой.

— Пойду поставлю чайник, — сказала я, стараясь держаться как можно естественнее.

Когда чайник вскипел, я позвала:

— Котенок! Иди пить чай.

— Иду, цыпленочек мой, — донеслось из коридора, и я едва не вылила на себя кипяток.

Гришка вошел на кухню с листом бумаги, присел к столу и стал напряженно читать:

— О, бриллиант моего сердца! О, отрада моих очей!.. — (Я пнула его ногой под столом.) — …О, прохлада моей души! Как усталый путник…

Я вспомнила: это из «Старика Хоттабыча» и, рассмеявшись, выхватила бумагу у него из рук. Наверное, Гришка читал сказку детям, и эта нелепица запала ему.

Он обалдело следил за мной, я металась в поисках пишущего предмета. Отчаявшись найти что-то на кухне, бросилась в прихожую за сумкой, успев крикнуть на ходу:

— Чай стынет, Гришенька. Ты уж напейся чаю! Устал, поди, с дороги.

Господи, что я несу? Как быстро заговорила на его диком наречии. Вот, подумает Карташов, собрались два идиота. А рафинированный интеллигент Иннокентий гадливо передернется, слушая этот низкопробный фарс. Догадается, и тогда все пропало.

Выцарапав из сумки карандаш, я вернулась на кухню. Увидев меня, Гришка открыл рот, но я аршинными буквами настрочила на его шпаргалке одно слово: «ОБАЛДЕЛ?»

Гришка потерянно, как баран на новые ворота, смотрел то на меня, то на бумажку. «ГОВОРИ ПРОСТО!»

— О, источник… — начал Гришка и окончательно смешался.

«ТЕПЕРЬ МЫ ВСЕГДА БУДЕМ ВМЕСТЕ» — накорябала на листочке я.

Гришка взглянул на меня: его вытаращенные глаза выражали неподдельный ужас.

«ТЫ ЧТО, СОВСЕМ НЕНОРМАЛЬНЫЙ?»

Он схватил карандаш со стола и принялся что-то писать. Воцарилось неловкое молчание. Это был полный крах: вечер только начался, а говорить уже совершенно не о чем. Надо одеваться и уходить домой и ему сказать: давай, дружок, нах хауз! Не получилось из тебя артиста!

Я посмотрела на Гришку — он кивком указал мне на свои записи:

«ВСЕГДА БУДЕМ ВМЕСТЕ?!»

Я уже была близка к обмороку, но тут послышался телефонный звонок.

— Чай простынет, голубчик, — почти машинально сказала я, ужасаясь сдвигам в собственном сознании, и побежала к телефону. Кто бы это мог быть? Саша?

— Это я, Карташов. Называй меня Лешик.

— Здравствуй, Лешик, — не моргнув глазом, отреагировала я.

— А ты ничего, молодец. Хвалю! Такого козла заарканить… С меня — премия. Завтра я тебе сам деньги принесу и ублюдку этому объясню популярно, что ты — обалденная баба.

— Ты-то откуда знаешь? — наивно спросила я.

— Так скажем, что я твой муж. Дескать, сдаю с рук на руки под расписку. Скажем, что ты из-за него меня выгнала. А то он ни бе ни ме ни кукареку… И вот еще что. В холодильнике — две бутылки шампанского. Предложи ему, может, будет чуть побойчее.

Я поняла: Карташов — придурок — принял наше представление за чистую монету. Теперь он доволен и даже готов помочь. И это меня вдохновило.

— Давай, зайчик, выпьем шампанского, — предложила я, опять вернувшись на кухню.

Гришка кивнул.

«ГОВОРИ КАК МОЖЕШЬ!» — отписала я и вдруг заметила: он сидит на кухне в зимних ботинках, и под табуреткой уже растеклась большая грязная лужа.

— Давай выпьем, — механически согласился он.

За шампанским наступил относительно благоприятный период. И тема нашлась подходящая: парсуна. Надо ее из Бутова на Сухаревку привезти, а здесь где расположиться? В комнате — египетская тьма, на кухне тесно.