Анастасия Туманова - Полынь – сухие слёзы

В ответном письме Вера выругала брата за то, что он вмешивается в её судьбу, не имея на это никакого права, но в глубине души знала, что её чуткий, внимательный к чужому сердцу братец кругом прав. «Вот приехать бы к Никите в Малоярославец как снег на голову, – что бы он сделал?!.» – вдруг подумалось Вере, и, представив себе такой кунштюк, она чуть не рассмеялась вслух. Потом вздохнула, подумала о том, что теперь по меньшей мере целый год у неё не будет возможности поехать и повеситься на шею Закатову, улыбнулась лунному пятну в окне и наконец уснула.

На следующее утро Вера бодро вошла в классную комнату, где её должны были ждать братья Тоневицкие. За большим, старым, с содранной местами полировкой столом сидели два насупленных, взъерошенных и очень небрежно одетых мальчика. У старшего в сильно отросших тёмно-пепельных волосах запуталась солома, рукав домашней полотняной курточки был испачкан землёй и травой, синие глаза с жёсткого «отцовского» лица смотрели на гувернантку недоверчиво и с вызовом. Младший мальчик с нежным и красивым, большеротым, как у Аннет, личиком и вовсе был заплакан; то и дело он с испугом оглядывался на угол комнаты, где в кресле с высокой «вольтеровской» спинкой восседал князь Тоневицкий в ночных туфлях и шлафроке. Веру этот утренний вид отца семейства привёл в некоторое замешательство, но князь, судя по всему, чувствовал себя весьма непринуждённо.

– Итак, мадемуазель, проэкзаменуйте этих олухов в моём присутствии и скажите, что тут возможно сделать за год, – сухо сказал он. Вера присела в книксене, повернулась к мальчикам и, улыбнувшись, попросила их назвать свои имена.

Через десять минут стало ясно, что перед Верой открывается неподнятая целина педагогической деятельности. Юные князья Тоневицкие не знали решительно ничего, кроме русской грамоты, нескольких французских фраз и того, что Польша навеки принадлежит Российской империи.

– Что ж, вы сами всё видите, мадемуазель, – сокрушённо заметил Тоневицкий после того, как Сергей объявил, что Юлий Цезарь был боярином при Иване Грозном. – Видит бог, я пытался… но в кого они такими чурбанами уродились – невозможно понять. Как думаете, сможете ли вы подготовить Серёжку в корпус? И не в подготовительный класс, разумеется, а в первый, а лучше – сразу во второй, поскольку он уже здоровый жеребец.

Вера вздохнула, с огромным трудом подавив в себе желание посоветовать князю нанять для каждого мальчика отдельно учителей по языкам, грамматике и арифметике. Вслух же сказала:

– Я сделаю всё, что в моих силах, ваше сиятельство.

– Называйте меня Станислав Георгиевич. – Князь поднялся из кресла во весь свой высокий рост, провёл ладонью по густым седеющим волосам. Синие глаза пристально взглянули на Веру и сразу же – на притихших сыновей.

– Слушайтесь мадемуазель Иверзневу, панове, и будьте прилежны. Мадемуазель, в случае их дурного поведения жалуйтесь сразу мне. Розог нарезать недолго.

И, смерив мальчишек ещё одним внимательным и холодным взглядом, Тоневицкий вышел за дверь. Вера вздохнула, ободряюще улыбнулась своим ученикам и достала учебник грамматики.

К своим двадцати годам Вера полагала себя уже опытной учительницей: в двух порядочных семьях ей удалось подготовить детей в гимназии и корпуса, и полученные ею блестящие рекомендации были заслуженными. Но первые же занятия с сыновьями Тоневицкого привели её в ужас. Сразу же стало понятно, отчего прежние гувернантки бежали из этого дома, отказываясь от прекрасного жалованья. Мальчики вовсе не были испорчены, но гувернантка была для них чем-то вроде крепостного повара или горничной. Призвать их на занятиях к вниманию было невозможно, они отвлекались на каждый звук из-за окна, будь то перебранка дворовых, гусиный крик или доносящаяся от озера песня. Если они не висли на подоконнике, то препирались между собой, толкаясь и обмениваясь подзатыльниками, и Вере стоило многих усилий привлечь их внимание. Князь Тоневицкий, поприсутствовав на первом занятии и сочтя, очевидно, на этом родительскую миссию выполненной, больше в классной не появлялся, а Вера не желала ему жаловаться, полагая, что тем самым распишется в полной своей беспомощности. Ни французский, ни история с географией за целый месяц ни на шаг не двинулись с места. Ученики не могли и не хотели даже вслушиваться в то, что пыталась рассказать учительница.

– Серж, вы же должны поступить в корпус самое большое через год! – не выдержала Вера после того, как посреди урока её учебник французской грамматики был отправлен старшим братом в голову младшего, но, перелетев цель, стукнулся о стену и рассыпался на отдельные листы. – Я ничему не смогу научить вас при подобном поведении!

– Вот и хорошо, мадемуазель! – дерзко ответил Сергей, с вызовом глядя на неё синими глазами. – Я вовсе не хочу в корпус! Папаша говорит, что надо, а к чему?

– Вы не хотите быть военным? Не хотите служить государю и отчизне? – спокойно спросила Вера. – Как же вы можете считать себя дворянином?

– Воевать можно и без наук! – решительно сказал мальчик. – Если есть храбрость и чувство долга – науки не нужны!

– Вы правы, но этого мало, – заметила Вера.

– Не ваше дело судить об этом! – грубо сказал Сергей.

– Отчего же? Мой отец всю французскую войну двенадцатого года прошёл рядом с Николаем Раевским и имел, между прочим, блестящее образование! Я не знаю книги, которой бы мой батюшка не прочёл! Мои братья окончили тот же корпус, в который собираетесь поступать и вы, с высшими баллами, старший окончил ещё и Академию Генштаба, ему всего двадцать восемь лет, а он уже полковник!

– Чтобы сделать карьеру, нужны деньги и знакомства в высшем свете, и более ничего! – важно заявил Сергей. Было очевидно, что он повторяет чужие речи, и Вера очень надеялась, что не родительские, когда осторожно возразила:

– Это не совсем так, Серж. У моих братьев нет ни того ни другого, и свою карьеру они делали только собственным умом и старанием. И когда мой отец, генерал Иверзнев, попал в окружение при Лейпциге в тринадцатом году, он мог, разумеется, закричать ура, храбро кинуться грудью на французские штыки и героически быть заколотым во имя государя! И не только он, но и его солдаты! Но вместо этого отец предпринял блестящий тактический ход, вовремя отступив, и сумел за считаные минуты вывести из-под картечи две сотни солдат и четыре орудия! Тогда сумели вынести даже раненых, а уже получасом позже саксонская армия, подневольно сражавшаяся под знамёнами Бонапарта, полностью перешла к союзникам, и победа осталась за нами! Судите сами, Серж, что было нужнее государю: никчёмная, но геройская смерть двухсот человек – или их возврат в строй при самых небольших потерях?

Мальчик гневно кусал губы, не зная, что ответить. Младший, Коля, в спор не вмешивался, но в его карих глазах билось отчаянное любопытство.

– Для чего на войне французская грамматика?! – выкинул последний козырь Серёжа. Вера улыбнулась: разговор начал её забавлять.

– Ну, хотя бы для того, чтобы при вылазке в тылы противника понимать, о чём говорят вражеские солдаты. Или переводить захваченные штабные документы. Или составлять ложные донесения, вводя в заблуждение вражеское командование. Кричать ура и умирать на штыках, к прискорбию, могут все. Но вот приносить настоящую пользу своему государю и стране способны только образованные люди.

– В каких ещё сражениях участвовал ваш отец, мадемуазель? – живо спросил мальчик.

– В ваше свободное время я с удовольствием расскажу вам о батюшке, – заверила Вера. – А сейчас сделайте одолжение, продолжим урок. Поднимите книгу. Она ничем не заслужила подобного обращения.

Серёжа покраснел и насупился. Вера посмотрела на него в упор. Он ответил таким же прямым, злым взглядом, не двинулся с места.

– Что ж, я сделаю это сама. Мои книги дороги мне, – ровно ответила Вера, отправляясь в угол комнаты, где на полу лежала растрёпанная грамматика. – Но вам, Серёжа, должно быть стыдно, что вы, русский дворянин, будущий офицер российской армии, ведёте себя подобным образом с дамой.

– Вы – гувернантка, а не дама! – мгновенно вспылил Сергей. – Нищая, нищая! – Он топнул ногой, не зная, чем сильнее уязвить Веру, оглянулся зачем-то на младшего брата и выпалил: – Вам папаша деньги платит, и вы сами должны всё поднимать! Все свои противные книги! Вас тут из милости держат! Я папаше слово скажу – и он вас выгонит вон!

– Что ж, сделайте это, – посоветовала Вера, нагибаясь за книгой. Тут же до неё донёсся резкий удар двери, а когда она выпрямилась, Сергея уже не было в комнате. Маленький Коля остался на месте, в его глазах стояли слёзы.

– Вы пожалуетесь папеньке? – шёпотом спросил он. – Поверьте, мадемуазель, Серёжа вовсе не хотел… Он просто вот такой… Митрич говорит – голова у него шалёная… то есть, шалая… шальная! Папа непременно высечет его!

– Нет, жаловаться я не стану, – пообещала Вера. – Вы, Nicolas, желаете остаться или прервём наш урок? Хотите, после занятий я расскажу вам сказку?

Мальчик даже рот открыл, недоверчиво глядя на Веру. Затем осторожно сказал:

– Папенька говорит, что все эти сказки глупы и пошлы. Нам не позволяют ходить в людскую и слушать…

– Ваш папенька совершенно прав, – поспешно заметила Вера. – В людской действительно можно услышать неподобающие для вас вещи. Но то, что расскажу вам я, и безвредно, и интересно. Но это позже, а сейчас вернёмся к грамматике.

Коля был заинтригован и целый час стоически спрягал французские глаголы, вызвав одобрение Веры. А после, когда с грамматикой было покончено, Вера села за стол рядом со своим учеником и начала на память читать «Сказку о царе Салтане»:

Коля был очарован: его большие тёмные глаза стали огромными, рот открылся. Мальчик едва дышал – и чуть не заплакал от разочарования, когда Вера, прервав повествование, объявила, что на сегодня довольно.