Раздался стук в дверь – громкий, настойчивый. Димити посмотрела на дверь с изумлением: на улице уже почти стемнело. Она подождала – так долго, что в конце концов уже не была уверена, действительно ли слышала стук, но затем он повторился и теперь длился дольше. Димити чувствовала какой-то подвох. За дверью мог оказаться кто угодно. Мало ли кому захочется войти? И вдруг это не кто-то, а что-то? Ее сердце затрепыхалось, как мотылек. Она прошла к двери и нерешительно приложила к ней ухо. Но тут голоса, наполняющие коттедж, зазвучали еще громче, проникая через каменные стены и дерево, как шум моря проходит через полости раковины. Шепот, обвинения, смех. Грубые возгласы многочисленных гостей Валентины.

– Димити? Вы дома? – Голос был таким громким, что старушка вскрикнула и отпрянула от двери.

– Кто там? – спросила она и только тут заметила, что от страха ее глаза наполнились слезами.

– Это Зак. Я зашел просто так, чтобы вас повидать.

– Зак? – эхом отозвалась Димити, пытаясь понять, кто к ней явился.

– Зак Гилкрист… мы знакомы. С вами ничего не случилось?

Конечно, она его знала. Тот самый, с картинами, голоса с которых теперь присоединились к хору остальных обитателей «Дозора». Парень, донимающий ее бесконечными вопросами. Первой мыслью было его не впускать. Она не могла вспомнить, почему ей не хочется этого делать, но знала, что это так. Однако, решила Димити, этот молодой человек едва ли окажется хуже, чем надвинувшаяся чернота, которая уже проникла в дом. Возможно, он сумеет заставить непрошеную гостью на какой-то срок отступить, принудит подождать своего времени. Она робко приоткрыла дверь.


Зак в замешательстве смотрел, как Димити двигается по кухне, якобы готовясь налить ему чай. Ее движения были дергаными и нерешительными, глаза блуждали, словно в поисках чего-то. Внимание порхало, как муха-подёнка [96], не задерживаясь ни на чем надолго. Старушка переставляла чашки с одного места на другое, выливала воду из чайника в раковину прежде, чем тот успевал закипеть, и заново его наполняла. В тот момент, когда Зак рассказывал ей про драку в пабе, она с криком обернулась и поднесла руку ко рту. На секунду ему показалось, что Димити потрясена жестокостью описанной им сцены, но потом он увидел, что она смотрит мимо него, в кухонное окно. Он проследил направление ее взгляда, но там ничего не было. Просто зеленый склон холма, спускающийся вниз, к морю.

– Что вы увидели, Димити? В чем дело? – спросил он. Старушка поспешно подняла на него глаза, покачала головой, и Зак заметил, что ее дыхание стало частым и поверхностным. Он встал, взял ее за руки и подвел к креслу. – Вот, садитесь, пожалуйста. Вас что-то расстроило?

– Они не хотят оставить меня в покое! – вскричала Димити, садясь в одно из шатких кухонных кресел.

– Кто не хочет?

– Все они… – Она провела рукой перед глазами и глубоко вздохнула. – Призраки. Всего-навсего призраки. Просто у такой старухи, как я, разыгралось воображение.

Она подняла глаза и попыталась выдавить из себя улыбку.

– Вы… видите их, да? – спросил Зак осторожно.

– Я… не знаю. Мне кажется… иногда… что вижу. Они хотят получить от меня ответы. Так же как вы. – Она посмотрела на него долгим взглядом, полным скорби, и Зак понял, какое глубокое страдание живет в ней.

– Хорошо… Я больше не стану вас спрашивать. Во всяком случае, до тех пор, пока вы сами не захотите мне о чем-то рассказать, – пообещал он.

Димити покачала головой, и слезы закапали на колени.

– Я видела их вместе. Я вам не сказала… но, возможно, вы имеете право знать.

– Кого вы видели, Димити?

– Моего Чарльза и вашу… бабушку. Я видела, как они целовались.

В ее голосе прозвучало отчаяние, и Зака посетило странное ощущение, будто что-то встало на свое место. Или, напротив, не на свое.

– Значит, вы думаете, он мог оказаться…

– Я не знаю! – резко выкрикнула Димити. – Не знаю! Но я видела их вместе и никогда никому об этом не говорила. Я скрыла это от Чарльза. И от Селесты.

– Господи… – произнес Зак и откинулся на спинку кресла, приходя в себя после сказанного. Почему-то в глубине души он всегда считал, что роман его бабки с Обри являлся всего лишь выдумкой. Он охотно поверил Димити раньше, когда она отрицала какую-либо связь между ними. Теперь, как оказалось, он не был готов услышать, что она действительно существовала. – Так, значит, он… предал вас? – проговорил он тихо. Димити разрыдалась, и Зак взял ее руки в свои. – Простите меня, Димити. Я действительно очень сожалею.

Какое-то время Димити позволяла себя утешать, но затем яростно сжала его руки.

– Зачем вы здесь? Вы один из них? Вы тоже мне привиделись? – спросила она.

– Нет, Димити, – беспокойно произнес Зак. – Я вам не привиделся. Я существую на самом деле.

– Что вам нужно? – спросила она снова.

– Я пришел… Пожалуй, я пришел попрощаться. – Зак сам не ожидал, что это скажет. Он тяжело вздохнул и пристально посмотрел Димити в глаза. – Не хотите ли вы рассказать еще о чем-нибудь? Или… о ком-нибудь? О Деннисе, например, или о том, почему Чарльз пошел на войну? О том, что случилось с Делфиной и Селестой?

Наступило долгое молчание. Никто не отваживался прервать его. Было так тихо, что Зак слышал тиканье своих часов. Он также слышал тяжелое дыхание Димити и шум волн, разбивающихся о берег. Ему показалось, что до него доносятся назойливые дуновения ветра, ворвавшегося в затхлую кухоньку. Горячего, сухого ветра, насыщенного незнакомыми запахами. А еще ему почудились хлопки рук и детские голоса, поющие немудреную песенку. Он уловил скрип карандаша, касающегося бумаги, и чей-то смешок. Тихий и серьезный, искренний и пленяющий. Затем он моргнул, и все это исчезло.

– Нет, – сказала Димити. – Нет. Мне вам больше нечего рассказать, – произнесла она отрешенно.

– Я хочу попросить вас еще об одной вещи.

– О какой?

– Можно я вас нарисую?

В том, чтобы изобразить ту же модель, которая когда-то вдохновляла Обри, было нечто напоминающее паломничество. Зак не сомневался, что его работа окажется никудышной в сравнении с произведениями такого мастера, как Обри, но ему очень хотелось попробовать, и у него больше не осталось страха. Он так и не нарисовал Ханну. Зак спрашивал себя, не упустил ли он свой шанс и вообще под силу ли ему передать все, что в ней есть, – и замечательное, и приводящее в бешенство. От хищной улыбки во все тридцать два зуба до ее твердолобости. От беззастенчивой чувственности до той стены, которую она возвела между собою и остальным миром. Между собою и им, Заком. Он хотел бы знать, в состоянии ли схватить то мучительное чувство узнавания, которое его посещало, когда она поворачивала голову под определенным углом. Мысли о ней представляли собой пеструю смесь вожделения, гнева, нежности и отчаяния, и он безрезультатно пытался от них отделаться. Наконец Зак сконцентрировался на сидящей перед ним модели, нахмурился и приступил к работе.

Он работал не спеша. Димити и Зак устраивали перерывы, пили чай, а потом, когда за окном окончательно стемнело, зажгли свет. Но Димити не проявляла ни малейшего нетерпения. Наоборот, под его пристальным взглядом она чувствовала себя спокойно и безмятежно, словно ждать, когда художник закончит работу, было для нее так же естественно, как дышать. Он пытался показать следы красоты, еще различимые на ее морщинистом лице. Передать, что, хоть белки глаз и стали серовато-желтыми, сами глаза все еще были теплыми, карими. Их цвет словно застыл на полпути между зеленым и коричневым. Когда он наконец закончил, руку сводило судорогой и шея болела. Но, едва взглянув на рисунок, он узнал на нем Димити Хэтчер. Вне всяких сомнений, это была она. И этот портрет стал лучшим в его жизни.

– Вы мне покажете? – спросила Димити с мечтательной полуулыбкой. И тихое удовлетворение, которое Зак испытывал от своей работы, сразу растворилось в чувстве тревоги. Вздохнув, он передал лист с рисунком. По лицу Димити пробежали морщинки, выражающие растерянность, рука застыла на полпути ко рту, а затем опустилась вновь на колено. – О-о, – протянула она.

– Конечно, получилось не очень хорошо. Я прошу меня извинить. Уверен, это ничто по сравнению с тем, как вас нарисовал бы Обри…

– Да, – прошептала она тихо. – Но у вас получилось хорошо… Действительно хорошо. Я думала… как, право, глупо… мне казалось, что я увижу себя такой, какой выглядела раньше. На всех тех картинах, репродукции которых вы мне приносили. Что я снова сумею стать красивой.

– Вы красивы. Куда более красивы, чем мне удалось показать на портрете… Вините художника, а не модель, Димити, – заверил ее Зак.

– Но это я. Точь-в-точь. Вы очень талантливы, – сказала она, медленно кивая. Зак улыбнулся, обнадеженный ее вердиктом. – Вы согласитесь принять ужин в качестве платы за этот портрет?

– Вы хотите оставить его себе? – спросил Зак.

– Да, если можно. Собственно, он будет моим последним. Кто еще меня нарисует, прежде чем я умру? – Старушка грустно улыбнулась, но Зак был рад отметить, насколько она изменилась по сравнению с тем, какой он ее увидел сразу после его прихода. Как будто позирование успокоило измученный дух Димити.

– Ну хорошо. Чем мы сегодня полакомимся?

Было уже поздно, когда он наконец простился с ней и поблагодарил за ужин, который состоял из бекона, яиц и зелени. На вопрос, когда он зайдет снова, Зак не ответил. На дворе стояла кромешная тьма, однако он обнаружил, что расплывшийся вокруг зеленоватый сумрак не мешает видеть предметы. Он различал их даже без фонаря. В поле перед постройками Южной фермы виднелись овцы-портлендки, усеявшие весь склон холма. За ними по пятам следовали ягнята. Время от времени Зак слышал, как они блеют – хрипловато и жалобно. Он почувствовал в отношении них нечто вроде привязанности, что-то, почти похожее на гордость. Словно из-за того, что он оказал помощь при окоте и переспал с их хозяйкой, на нем теперь лежала некоторая ответственность за этих крошек. «Это не твои овцы, и она не твоя женщина. Это не твоя жизнь», – сказал Зак себе твердо. Пришло время распрощаться с приятной мечтой, в которой он видел Элис, сидящую за столом на кухне у Ханны с чашкой горячего шоколада в руке. Ему стало ясно, что этого никогда не случится. В его мечте кухня фермерского дома выглядела чистой, опрятной и теплой. Там больше не было курганов из хлама, памятников, воздвигнутых Ханной своей утрате и своему горю. И Зак решительно изгнал эти образы из памяти, мысленно вырезав их ножницами, не боясь пораниться об острые лезвия. Холодный бриз так и норовил проникнуть за ворот, и его посетил внезапный приступ одиночества. Прилетевшая поохотиться сова пронеслась прямо перед ним и быстро пересекла пастбище на своих бесшумных крыльях. Он даже позавидовал ее чувству цели.