Чарльз рассмеялся:

– В прицепе трактора? Ну, думаю, это не в счет. Держись крепче. Мы поедем по дороге на Уэрхэм, мне давно хотелось ее разведать.

Димити едва могла его расслышать из-за жуткого шума ветра, врывающегося через открытые окна, и еще более громкого рева мотора. Когда они ехали по главной улице Блэкноула, она заметила Уилфа и нескольких деревенских ребят, слоняющихся поблизости от магазина. Она высокомерно приподняла подбородок, и автомобиль промчался мимо. Ей было приятно наблюдать изумление на их лицах при виде того, как блестит солнце на синих боках автомобиля и как ветер треплет ее волосы. Уилф исподтишка поприветствовал Димити, но она тут же отвернулась.

– Твои друзья? – спросил Чарльз.

– Ну, не такие уж и друзья, – возразила Димити.

Чарльз громко посигналил ребятам, а затем весело посмотрел на нее, и Димити расхохоталась – не смогла удержаться. Внутри нее что-то клокотало, словно в кипящем чайнике, смешивалось с ее возбуждением и неудержимо рвалось наружу.

На верхней дороге Чарльз повернул налево, в сторону Дорчестера. Затем он переключил передачу, и они рванули вперед. Автомобиль все время увеличивал скорость, пока Димити не подумала, что ехать быстрее уже невозможно. Растительность по обочинам дороги слилась в одно темно-зеленое пятно, и местность за окном, казалось, превратилась в нечто зыбкое, быстро утекающее назад. Только небо и далекое бледное море оставались неизменными, и Димити пристально смотрела на них, пока они с ревом обгоняли неповоротливые автобусы и другие, более медленные автомашины. Ветер, дующий через окно, был теплый, но все-таки более прохладный, чем дневной зной, поэтому она подняла волосы, закрутила их в узел и придерживала в таком положении, чтобы у нее высох потный затылок. Краем глаза она заметила, что Чарльз зорко смотрит на нее, деля внимание между ней и дорогой.

– Мици, не двигайся, – проговорил он, но окружающий шум почти полностью поглотил его слова.

– Что?! – крикнула она в ответ.

– Не важно. Здесь все равно негде остановиться. Сделаешь это для меня позже? Закрутишь волосы так, как только что? В точности так? Сможешь вспомнить, как это делала? – спросил он.

– Конечно смогу.

– Хорошая девочка.

Тут Димити вспомнила о Валентине и прикусила губу, раздумывая, какими словами все это преподнести матери. Вести о возвращении семейства Обри быстро донесутся до коттеджа «Дозор». Их доставят посетители. Димити не сможет долго держать эту новость в секрете.

– Моя мать скажет… – начала она, но Чарльз прервал ее движением руки.

– Не беспокойся. Деньги сделают так, что Валентина Хэтчер окажется на нашей стороне, – сказал он, и Димити расслабилась, довольная тем, что ей не пришлось ни о чем просить.

В Дорчестере они сделали небольшой круг по городу, а затем покатили по прежней дороге обратно, на восток, так же быстро, как раньше. Димити высунула руку в окно и держала ее в потоке воздуха, играя с ним, стараясь его прочувствовать, позволяла ему с силой отвести ладонь назад, а затем неподвижно держала ее сначала горизонтально, а потом сжимая пальцы в кулак.

– Теперь я понимаю, – произнесла она, обращаясь по большей части к самой себе.

– Что ты понимаешь? – спросил Чарльз, наклоняясь ближе к ней, чтобы лучше слышать.

– Как летают птицы. И почему им это так нравится, – ответила она, не отрывая взгляда от своей руки, которая разрезала набегающий воздух.

Девушка чувствовала, как художник за ней наблюдает, и позволяла ему это делать, не глядя на него в ответ, чтобы он не подумал, будто она возражает. Она смотрела на свою руку, представляя, что летит по воздуху, и на кончики пальцев, светящиеся в лучах солнца. Димити вдыхала пряный запах автомобиля и слушала рокот пролетающего мимо нее мира. Теперь он ей казался совершенно новым. Огромным и удивительным, незнакомым прежде. Местом, где она могла бы летать.


Чарльзу пришло в голову написать полотно, на котором он передал бы душу и корни английского народа. Он сказал об этом однажды за обедом, как раз когда Димити набила рот сыром, маринованными огурчиками и ломтиками хлеба, который испекла Делфина. Хлеб получился таким плотным, что требовал длительного пережевывания, но зато юная стряпуха по совету Димити положила в тесто свежий розмарин, поэтому вкус вышел такой же восхитительный, как и аромат.

– Однажды я написал цыганскую свадьбу во Франции. Это одна из лучших моих вещей, – проговорил художник с достоинством профессионала. – Каким-то образом мне удалось передать в ней народную душу, связь этих людей с землей, на которой они живут. Люди, которых я изобразил, живут здесь и сейчас. Именно на это был обращен взгляд каждого из них – я имею в виду внутренний взгляд. Они могли ощущать свои глубоко ушедшие в землю корни, идущие в прошлое сквозь великое множество лет, хотя некоторые из них даже не знали, кем были их отцы и деды. Они никогда не загадывали далеко вперед и не оглядывались назад. В этом кроется ключ к счастью. В том, что вы осознаете, где находитесь и чем обладаете, и благодарны за это. – Он замолчал, чтобы съесть кусок хлеба. Селеста сделала ровный вдох и улыбнулась, когда он посмотрел на нее. У Димити создалось впечатление, что она уже слышала раньше все только что сказанное. Она взглянула на дочерей Чарльза, у обеих на лицах появилось какое-то отрешенное выражение, и глаза стали словно остекленевшие. То ли они знали, что скажет отец, то ли им было просто неинтересно слушать. Димити поняла, что его слова предназначались ей. – Возьмем нашу Димити, – продолжил художник, и она вздрогнула, когда он произнес ее имя. – Девочка родилась и выросла здесь. Это ее земля, это ее люди, и я уверен, что она никогда не думала уехать отсюда. Никогда не считала, что где-то трава зеленее, чем здесь. Так, Мици?

Он смотрел на нее, и взгляд был твердым, требующим ответа. Димити уже приготовилась отрицательно покачать головой, но вовремя сообразила, что он ждет от нее совсем иного, и утвердительно кивнула. Чарльз постучал пальцем по столу, чтобы показать свое одобрение, и Димити улыбнулась. Однако Селеста бросила в ее сторону взгляд, выражающий сомнение.

– Легко видеть вещи такими, какими они кажутся, строить предположения и составлять свое мнение на этой основе. Но кто возьмется утверждать, что оно правильное? Кто сможет поручиться, что счастье цыган не существовало лишь в твоем воображении и на кончике твоей кисти, когда ты их писал? – заявила она Чарльзу вызывающе.

– Все было по-настоящему. Я писал только то, что было прямо передо мной… – произнес Чарльз непреклонным тоном, но Селеста прервала его:

– Ты писал то, что ты виделперед собой. То, что думал, будто видишь. В таких случаях всегда встает вопрос о… – она взмахнула рукой, подыскивая нужное слово, – восприятии.

Чарльз и Селеста схлестнулись взглядами, и Мици увидела, что между ними происходит нечто такое, чего она не могла разгадать. У Чарльза дернулась щека, а лицо Селесты стало напряженным и сердитым.

– Не начинай снова, – сказал он холодно. – Я же говорил тебе, что здесь нет ничего такого. Ты нафантазировала.

Тишина за столом стала напряженной, и когда Селеста заговорила вновь, ее интонации были намного суровее, чем слова.

– Я просто вступила в разговор, mon cher [65] . Почему бы не спроситьДимити, вместо того чтобы рассказыватьей, что она чувствует? Тебе хотелось бы всегда здесь жить? Или ты думаешь, что было бы лучше попробовать жить где-нибудь еще? У тебя есть глубокие корни, которые привязывают тебя к этому месту?

Димити снова подумала о долгой зиме. О полосах клубящегося и напоминающего низко опустившиеся облака плывущего с моря тумана, в котором весь мир съеживается до жалкого клочка земли под ногами. О тонком слое льда поверх навозной ямы на ферме у Бартонов, который проломился, когда она, споткнувшись, на него наступила, и в результате башмаки оказались забрызганными зловонной черной жижей. О покинувших свои лодки рыбаках, косящих тростник, чтобы крыть им крыши вместо соломы, – они выстраивались в цепочку, размеренно двигались, а свист кос и хруст тростника громко раздавались посреди гробовой тишины. О поре, когда казалось, что весь мир близится к своему концу, – в эти дни Димити выходила из дома, посильнее закутавшись в свою холщовую куртку, а штанины рабочих брюк из грубой хлопчатобумажной ткани промокали насквозь, и капли дождя скатывались с краев ее старой фетровой шляпы. О том, как она слушала крики невидимых в пелене тумана лебедей. О том, как ей хотелось улететь вместе с ними, как мечталось поскорей вырваться из-под власти удушающего холода и повседневной рутины, когда каждый день начинается и заканчивается одинаково. У нее воистину имелись корни, и они держали ее крепко. Так крепко, как корни удерживают растущие вдоль прибрежной тропы низкорослые сосны, наклонившиеся стволами в сторону суши, словно спасаясь от вечно дующих с моря беспощадных ветров. И у нее не существовало никаких шансов оторваться от этих корней, – во всяком случае, шансов было не больше, чем у отшатнувшихся от моря сосен, как бы те ни клонились на сторону, как бы ни напрягали все свои силы. И она никогда не думала, можно ли попытаться вырвать эти корни, – по крайней мере, до того, как приехал Чарльз Обри и его близкие, которые дали ей понять, каков мир за пределами Блэкноула, за пределами Дорсета. Ее желание увидеть этот мир росло день ото дня. Теперь оно напоминало пульсирующую зубную боль, так что не обращать на него внимания стало уже невозможно.

Димити понимала: Чарльз и Селеста ждут, что она скажет, – а потому подыскивала ответ, который бы оказался одновременно и честным, и допускающим неоднозначное толкование.

– Мои корни здесь, и они очень крепкие, – проговорила она.

Чарльз снова удовлетворенно кивнул и бросил взгляд на Селесту, а Селеста еще какое-то время смотрела на Димити, словно читая всю ту невысказанную правду, которая скрывалась за словами девушки. Но если она и проникла в мысли Димити, то все равно ничего не сказала. Селеста протянула руку за пустой тарелкой Элоди, и девочка отдала ее, не говоря ни слова.