Кэндис Проктор - Полуночные признания

Чувствуя, что от страха у нее по спине пробегают мурашки, Эммануэль прокралась к двери комнаты Доминика. Он мирно спал, в тишине ночи его дыхание было чуть слышно. Тем не менее Эммануэль заставила себя пересечь комнату. Ее босые ноги ступали совсем бесшумно по непокрытому полу. На миг Эммануэль смутилась – наверное, сейчас она выглядит глупо. Решив вернуться в постель, она все же направилась к двери, чтобы проверить, закрыта ли та на засов.

По пути она обратила внимание на стеклянные раздвижные окна в гостиной, которые были заперты на защелки. Она прошла дальше, к входу. Коридор был пуст, а дверь предусмотрительно закрыта от всех ночных угроз. Но… кто-то поднял засов! Эммануэль поняла, что она проснулась именно от этого звука.

Кто-то вышел, после чего закрыл за собой дверь.

Рано утром следующего дня Эммануэль взяла напрокат у одного из соседей аккуратную маленькую серую кобылу и поехала на восток. Там, у болота, в похожей на гриб хижине жил чернокожий, который, как говорили, был способен предсказывать будущее.

В детстве ее не учили езде верхом. Но в первый же год замужества, столь радостный для нее, Филипп взял ее в Бо-Ла и научил ездить на лошади, как и многому другому. Поэтому не было удивительного в том, что, проезжая мимо теснившихся хижин, полей сахарного тростника и леса, Эммануэль думала именно о муже.

Ночью, обнаружив, что на закрытой входной двери не было засова, она побежала к Роуз и нашла ее спокойно спящей.

– Но как? – недоумевала мулатка, когда Эммануэль все ей рассказала. Сев на кровати, она прижала кулаки к груди. – Как кто-нибудь мог войти? И что он здесь делал?

Вместе они внимательно осмотрели дом, пытаясь найти хоть какой-либо след ночного посетителя, но безуспешно.

– Это происшествие может иметь только одно объяснение, – решила Эммануэль, когда они сидели на кухне и пили из толстых кружек горячий кофе с цикорием. – Кто-то спрятался в доме днем, когда дверь не была заперта, а ночью сделал то, для чего пришел.

– Вот что я скажу, – произнесла Роуз. – С этого дня входная дверь у меня будет заперта весь день. А утром я буду выбрасывать все остатки пищи. Кто бы это ни был, он обнаружит, что ему нечего отравить.

Эммануэль промолчала, хотя, по ее мнению, если бы кому-то понадобилось их убить, то для этого совсем не обязательно подсыпать в еду яд.

– Ты слышала какие-нибудь разговоры на рынке, Роуз? – Это бойкое место было известным и ценным источником информации, которую здесь можно было узнать как у белых, так и у чернокожих.

– О, там много болтают, – беспечно сказала Роуз. – Но никто ничего на самом деле не знает.

– И о чем?

Роуз отвела взгляд.

– Глупые разговоры.

Держа кружку в руках, Эммануэль наклонилась вперед:

– Скажи мне, Роуз.

Роуз перевела взгляд на лицо Эммануэль и протяжно выдохнула:

– Некоторые считают, что это Филипп. Якобы он не погиб на болотах, как думают янки. Что он оправился, но потерял рассудок и теперь убивает всех, кого знает.

Эммануэль сжала кружку с такой силой, что сама удивилась, как та не треснула.

– Что еще?

Роуз пожала плечами:

– Другие винят английского доктора или немецкого парня, которому ампутировали ногу. Но, скорее, люди просто не любят тех, кто говорит с акцентом или живет не так, как они.

Эммануэль машинально кивнула, но у нее возникла мысль, которую она никак не могла отогнать. В конце концов, после долгих бессонных ночей, в течение которых она раздумывала над своим предположением, она направилась сюда, на протоки реки Байу-Соваж. Этот поступок казался ей глупым, поскольку хотя она очень уважала знания Папы Джона в области целебных растений, но никогда не верила в его способности предвидеть будущее. Поэтому, приближаясь к небольшой поляне, Эммануэль мысленно говорила себе, что она здесь только потому, что люди делятся с чернокожим своими секретами, предположениями и страхами. Внезапно она вспомнила, что Филипп совсем не верил в способности Папы Джона.

Когда она подъехала к хижине, неф сидел за небольшим, покрытым белым покрывалом столом, на котором не было ничего, кроме грубо вырезанных деревянных чашек, наполненных раковинами каури. По другую сторону стола стоял стул.

– Вы хотите сказать, что ждали меня, не так ли? – произнесла Эммануэль, натягивая поводья.

Откинув голову, негр раскатисто рассмеялся.

– Вы думаете, что знакомые сообщили мне о вашем визите?

Эммануэль привязала серую кобылу к ветке кипариса и направилась к негру.

– А это так? – поинтересовалась она, останавливаясь перед столом.

– Ничего подобного.

– Но тогда как вы догадались, что я приду?

– Наверняка я знаю только то, что мне говорят.

Поколебавшись мгновение, Эммануэль направилась к свободному стулу.

Она положила руки на белоснежную ткань.

– Тогда потрясите раковины каури и вызовите божество, чтобы оно сказало, кто это сделал.

– Это не так просто.

Эммануэль пристально взглянула ему в глаза.

– Вот как?

Негр протянул ей деревянную чашу с раковинами.

– Держите ее обеими руками. Очистите свой ум от всего постороннего, думайте только о том, что вы хотите узнать.

Чашка оказалась гладкой и холодной; казалось, она вибрировала, что испугало Эммануэль.

– А теперь закройте глаза, потрясите раковины и задайте свой вопрос.

Затем Папа Джон снова потряс раковины и начал петь песню на языке своей далекой родины – по рассказам Генри Сантера, негр адресовал магические песни четырем частям света, вызывая свое божество, а также «Всемогущего отца». Негр верил в особенную религию – вуду, в которой перемешались воспоминания о древних африканских религиях и мистический католицизм Санто-Доминго, острова в Карибском море, на котором Папа Джон был рабом до того, как его перевезли сюда, в Новый Орлеан.

Эммануэль молча смотрела, как неф раскачивается взад и вперед. Мускулы на его щеках странно провисли, а глаза закатились. Старик погрузился в транс. Внезапно он рассыпал раковины по столу. Эммануэль испугалась и вскочила. Однако Папа Джон остановил ее жестом и начал внимательно изучать их расположение.

– Довольно опасное сочетание свирепых чувств. Ненависти и даже темной кипящей ярости, – проговорил он, наклоняясь к раковинам и чуть не касаясь их лбом.

– Я знаю, – сказала Эммануэль.

Негр взглянул на нее, от удивления в уголках его глаз появились морщинки.

– В самом деле?

Эммануэль не очень-то верила в сверхъестественные способности Папы Джона, но доверяла своим предчувствиям.

– Я ощутила это. В ту ночь на кладбище.

– Что целились в вас?

– Да.

Негр снова начал рассматривать раковины, лежащие двумя параллельными линиями.

– М-м-м, – наконец пробормотал он после долгого, внушающего Эммануэль страх молчания.

– Что там? – тревожно произнесла она.

– Я вижу две угрозы. Одна направлена на вас, но вторая – на того, кого вы любите.

– Доминик. – Она наклонилась вперед, голос стал резким от страха. – Боже! Может, это не Доминик? – Она разом забыла, что когда-то не верила в способности Папы Джона.

Негр покачал головой:

– Не знаю.

– Что тогда вы имеете в виду? Почему вы не говорите, как зовут этого человека?

Папа Джон провел рукой по покрывалу:

– Вы можете прочитать здесь имя?

Схватившись за край стола, Эммануэль наклонилась.

– Я вижу только раковины, которые для вас что-то значат.

– Они мне не все открывают. – Негр говорил спокойным вежливым тоном. – Я хотел, чтобы это было не так, но пока что я благодарен, что узнал хоть что-то. – Он помолчал, как бы раздумывая. – По большей части.

Эммануэль медленно выпрямилась. Сейчас ей было стыдно за себя, за свой страх и грубость.

– Прошу прощения. Вы пытались мне помочь, а я сорвалась на вас. – Она достала из сумочки превосходный кубинский табак, который принесла с собой в качестве подарка, и положила на стол.

Негр внимательно смотрел ей в лицо.

– Иногда мы все хотим немного покричать.

Эммануэль смущенно рассмеялась.

– Спасибо, – поблагодарила она и направилась к своей лошади. – Вы не хотите сказать мне, чтобы я была осторожнее? – спросила она, подводя кобылу к пню, с которого могла взобраться в седло.

Негр подошел к ней и поднял голову, чтобы посмотреть ей в лицо.

– Вы уже ведете себя осмотрительнее. Только…

Он замолчал. Расправляя юбку, Эммануэль удивленно спросила:

– Что «только»?

Он снова помолчал, потом легонько ударил по шее кобылы на прощание.

– Поберегитесь, хорошо?

– Может, мне следует еще о чем-нибудь разузнать? – спросил Хэмиш.

Они сидели в кафе «Морнинг-Колл» и завтракали кофе с молоком и пончиками. В это утро с реки дул холодный ветер, с пристани доносились крики матросов, привязывающих канаты люгера[8], и голоса женщин, идущих на рынок с корзинами на головах. Мулатки двигались с врожденной грацией. Воздух был напоен запахами оливкового масла, солода и жареных зерен кофе. Это сочетание было характерно только для одного города на свете – Нового Орлеана.

– Что-то происходит между тобой и той французской вдовушкой, чьи друзья имеют плохую привычку превращаться в покойников, – произнес Хэмиш.

Повернув голову, Зак взглянул на него.

– Не поднимай брови и не изображай удивление, – продолжал Хэмиш, качая указательным пальцем. – Я наблюдал вчера. Даже слепой заметил бы, что между вами пробегали искры.

Зак негромко рассмеялся, но тут же замолчал и повернул голову к площади. На постаменте статуи Эндрю Джексона какой-то рабочий под личным наблюдением «ложечного» генерала Батлера усердно высекал новую надпись: «СОЮЗ ДОЛЖЕН И БУДЕТ СОХРАНЕН».

– Боже правый, она же подозреваемая, – наклоняясь вперед, произнес Хэмиш.