Anne Dar - Полтора года жизни

Я уткнулась лицом в подушку и рыдала во весь голос, не боясь того, что дедушка услышит мой вопль под раскаты грома, тем более своим притупившимся слухом. Я была уверена в том, что он также убивается сейчас по бабушке. Он каждый вечер плакал, и вся семья об этом знала, но предпочитала молчать, чтобы не сыпать соль на общую рану. Вот только никто даже не подумал о том, что у деда почти не осталось времени на то, чтобы его рана затянулась прежде, чем он прекратит своё существование. Отчасти я ему даже завидовала. Если бы я была в преклонном возрасте и знала, что в ближайшие годы мои терзания и муки закончатся, после чего я встречусь с дорогим мне человеком, без которого на этом свете у меня скрипят зубы, мне бы дышалось немногим легче. «Мартин — Мартин — Мартин… Как ты там? Надеюсь, тебе лучше, чем мне здесь. Пожалуйста, прости меня за мою тупиковость и дождись меня. Рано или поздно мы встретимся и тогда… Что тогда? Я обниму тебя, а ты скажешь мне: „Ну и тупица! Только круглая идиотка может реветь в подушку, на которой потом ей же придется спать! Я всегда знал, что ты недалекая и логика у тебя настолько крошечная, что даже Балто превосходит тебя в понимании сущности жизни. Мы все живем, чтобы умереть, так зачем же плакать о том, кто дошел до пункта назначения? Нет, я категорически отказываюсь понимать, почему мой брат принял на работу пустоголовую. Ты ведь воспринимаешь жизнь, как дверь без ручки — выход есть, а пользоваться им совершенно не умеешь. Вместо того чтобы пнуть дверь ногой, ты царапаешь её ногтями. Тупица. И прекрати меня обнимать, вдруг это заразно“».

Я ревела так остервенело и так долго, что почти не замечала, когда именно проваливалась в минутный сон и снова просыпалась с ревом во весь голос. Так продолжалось до часа ночи, пока молнии не стали слишком сильно слепить мои заплаканные глаза, отчего я зажмурила болящие веки с такой силой, что смогла открыть их только утром.

Всю последующую неделю я сидела напротив телевизора и смотрела скачки в компании деда, за исключением тех часов, которые он проводил на кладбище. Дважды за неделю я сходила к бабушке вместе с ним, но на деда было так больно смотреть, что больше я не решалась его сопровождать. Все люди по-своему эгоисты. Большинство пытается избежать боли близкого человека, которая длится больше трех месяцев, потому что за этим просто невыносимо наблюдать, либо попросту становится скучно.

Естественно родители были не в восторге от того, что я не работаю, не учусь и даже не посещаю какие-нибудь курсы по саморазвитию (пусть даже это были бы курсы по макраме). Я прекрасно понимала, что со стороны выгляжу ужасно, сидя напротив телевизора в серой комнатушке и вяло уплетая очередную порцию ванильного мороженого, однако я действительно ничего не могла поделать с тем, что я потеряла вкус к жизни. Мне некуда и не к чему было стремиться. Родители, которые всё своё свободное время проводили с разбитой Эмилией, наверняка глядя на меня считали, будто на их среднюю дочь всего лишь нахлынуло уныние. Только вот это было не уныние. Это была самая настоящая депрессия, которая, как я вдруг неожиданно для себя осознала, поглощала меня на протяжении прошедшего года. Я просыпалась в десять часов, машинально принимала душ и спускалась вниз к деду. К этому времени папа уже был на работе, двойняшки в школе, а мама у Эмилии. Каждый день, в одно и то же время, я медленно пережевывала свой завтрак в виде пары сэндвичей или геркулесовой каши, сваренной на молоке. Моя жизнь свелась к бесцельному существованию и когда я на несколько мгновений выплывала из забвения, мне сразу же хотелось сдохнуть, после чего я снова переключала канал, чтобы уткнуться в очередное шоу для домохозяек. Благо моя депрессия не до конца притупила мой мозг, из-за чего я могла себе позволить смотреть исключительно интеллектуальные передачи. Уже к концу недели я знала, что первый в мире ядерный реактор был построен на стадионе для сквоша в Чикаго, а если наперсток наполнить материей из нейтронной звезды, он будет весить почти сто миллионов тонн. Зачем мне эта информация? Не знаю. Как и не знаю, зачем мне эта жизнь.

Суббота началась также, как начинается всякий унылый, не предвещающий ничего день. Утро было промозгло-застывшим, с явным намеком на предстоящий дождь. Проливной дождь закончился пару суток назад, и природа успела высохнуть всего за две ночи, словно готовясь к очередной порции влаги. Серость же за окном была настолько беспросветной, а свинцовые, пористые облака настолько густыми, что создавалось впечатление, будто я оказалась в закупоренной банке, которую задвинули в дальний угол антресоли.

С утра дедушка впервые добровольно решил выбраться из дома не для того, чтобы в очередной раз отправиться на кладбище. Он пошел к Дэвиду и Саманте, которые на протяжении последних пары дней разрывались между желанием оттащить меня от телевизора и желанием утешить Эмилию, которая заперлась в своей спальне, не желая ни с кем общаться дольше десяти минут.

Двойняшки уехали на выходные в Лондон с детской командой по волейболу, родители забрали Балто и Герду с собой к Эмилии, а я впервые за долгое время с утра пораньше осталась наедине с собой. Часы показывали начало десятого, телевизор транслировал новости, а моя жизнь казалась мне мрачнее ночи. Из утренних новостей я узнала о том, что в пригороде Лондона предотвращен теракт, курица из Йоркшира снесла самое крупное куриное яйцо в Британии, побив при этом пятилетний рекорд своей предшественницы, а в Ирландии зафиксирована самая дождливая неделя апреля. Ежедневный просмотр утренних новостей позволял мне убеждаться в том, что жизнь не остановилась — она бурлит, ловко огибая моё существование.

Накрывшись серым хлопковым пледом, я сидела на диване в своём уголке, смотря документальный сериал «История жизни» и доедая чипсы со вкусом сметаны с луком, как вдруг в дверь раздался звонок. С надеждой на то, что незваный гость уйдет, я с тяжестью выдохнула, совершенно не желая вставать со своего теплого места. Однако прошла минута, а в дверь всё еще настойчиво звонили. Неохотно сбросив с себя плед, я положила упаковку с недоеденными чипсами на журнальный стол и направилась к двери. Откровенно говоря, я была уверена в том, что это Тайлер. Он явился сюда на следующее утро после того, как не дождался меня у бара и узнал от Тома о том, что я уволена. Естественно ему пришлось разговаривать с отцом, так как на тот момент я с мамой были у Эмилии, но со слов папы я прекрасно поняла, что парень настроен серьезно. На фоне депрессии я игнорировала назойливые звонки и смс от этого парня, поэтому когда у меня, наконец, разрядился телефон, я даже обрадовалась этому факту, закинув надоедливый мобильный под кровать. Естественно Тайлера не устраивало молчание с моей стороны, и он явился на порог моего дома уже в понедельник. На сей раз я решила быть с ним откровенной на сто процентов и призналась в том, что он мне не нравится как парень, а друзей я заводить пока не хочу. Я думала, что всё ему разъяснила в спокойной обстановке и сделала это вполне доходчиво, однако вчера он снова объявился, на сей раз чтобы пригласить меня в кино. Что-то промямлив про то, что у меня нет настроения, я отказалась, попросив его не приходить ко мне хотя бы неделю, и вот он снова звонил в дверь. Всеми фибрами своей души я сейчас хотела забаррикадировать дверь огромным шкафом, но такового поблизости не было. После очередного хриплого звонка — у папы всё никак не доходили руки в очередной раз починить его — я набрала полные легкие воздуха и, наконец, открыла дверь.

Пять секунд я так и стояла, замерев в глубоком вдохе, пребывая в полной растерянности. Передо мной стояла высокая девушка лет двадцати восьми, может больше, с огромным животом впереди себя — она была минимум на седьмом месяце беременности. Только слепой мог не заметить, что эта молодая женщина является представительницей высшего общества. Её плащ от Шанель был нараспашку расстегнут, а её живот был обтянут роскошным свитером от Рубан (именно такой хотела себе Сэм, показывая мне эту модель в одном из глянцевых журналов). У незнакомки в ушах красовались золотые серьги с бриллиантами в два карата, на шее висела подвеска в виде алмазной слезы, а её безымянный палец украшало широкое кольцо из белого золота с топазом, размером с перепелиное яйцо. И как она не боялась вот так вот разгуливать в подобных драгоценностях с огромным животом по улицам нашего города?

У этой молодой особы были черные волосы (скорее всего выкрашенные), подстриженные под удлиненное каре и завитые у концов. Еще она обладала красивыми, глубоко посаженными глазами, к которым был удачно подобран макияж. Её ногти блестели из-за качественной полировки, а её кожа была оливковой после спа-салонов. И всё же, не смотря на всю свою ухоженность и увешанность брендами, незнакомка была словно рассеяна — волосы слегка взъерошены, взгляд беглый… Первые пятнадцать секунд мы немо смотрели друг на друга — судя по всему, я пыталась понять, не ошиблась ли миллионерша дверью, пока она пыталась меня просканировать насквозь. Навряд ли в тощей девчонке с растрепанными волосами, обгрызенными ногтями и бледным лицом, которая плюс ко всему этому была еще и обвешана дешевыми тряпками, эта особа могла найти что-то «достойное» её внимания, однако, судя по всему, в этом плане она расходилась со мной во мнениях.

— Глория Пейдж? — прервав нервное молчание, поинтересовалась незнакомка и уже по одному только её голосу, его интонации и оттенку можно было определить, что эта молодая женщина не только высокого о себе мнения, но она еще и явно не в восторге от общения со мной.

— Да, — ответила я и внезапно заметила движение сбоку от незнакомки. Я перевела свой взгляд с нее вниз и вдруг обнаружила маленькую девочку, которую почти не было видно из-за живота брюнетки. Девочка держалась за рукав плаща своей взрослой спутницы, второй рукой прижимая к себе небольшого плюшевого мишку коричневого цвета. Тот факт, что женщина даже не пыталась взять своего ребенка за руку, не смотря на то, что девочка к ней тянулась, меня немного напряг.