― О боже, ― судорожно бормочу я. Даже не знаю, что сказать. ― О боже… боже… боже…

Я прикрываю рот руками. Когда вновь смотрю на Коула, прислонившегося к стене, потерпевшего поражение и опустошенного, то тянусь к нему. Как и всегда. Тянусь к его боли, ярости, силе. Я встаю и пересекаю комнату, останавливаясь в дюймах перед ним. И чувствую жар, исходящий от него, изгоняющий озноб, что накрыл меня.

― Коул, мне так жаль, ― я кладу руку на его широкую спину.

― Не надо, ― шепчет он печально. ― Пожалуйста, не надо.

― Ты не можешь наказывать себя вечно. Это была трагедия, да. Ужасная трагедия. Но это был несчастный случай. Ты никогда бы не причинил ей боль намеренно. Никогда.

― Я отдал бы все, чтобы иметь возможность рассказать ей об этом.

― Если бы она была здесь, она бы уже об этом знала. Коул, ты не можешь отказаться от жизни потому, что ее не стало. Как это почтит ее память? Влачить печальное существование, скорбя о ней, означает лишь добавить еще одну трагедию к общей куче. Ты не можешь просто продолжать ее любить? Найти любовь и счастье и взять ее с собой?

Коул поворачивается ко мне, его лицо выражает лишь опустошение. Он произносит слова, которых мне никогда не хотелось бы слышать.

― Нет. Я не могу этого сделать. Я говорил тебе, что сломлен. Сказал, что немногое могу дать. Просто ты мне не поверила.

― О чем ты говоришь?

Его выражение не изменилось, когда он потянулся, чтобы коснуться моей щеки. Его прикосновение такое легкое, почти бесплотное. Словно холодный ветерок или усик облака.

― Я мог бы влюбиться в тебя, Иден. Возможно, уже влюбился. Но это не имеет значения. Судья любил мою команду. Даже ударил меня по запястью. За убийство дочери. Но я заслужил наказание. А это мое искупление. И никогда не изменится.

Мое сердце ударяется о ребра, словно таран. Он только что сказал, что любит меня? Или что мог бы любить? А потом, со следующим вдохом, сообщил, что мы обречены?

― Почему бы тебе, по крайней мере, не попытаться?

― Я уже попытался. Влюбился. Был счастлив, тем больше, чем дольше тебя знал. И потерял ее. Я снова ее подвел. И не могу с этим жить.

― И что это означает для нас?

Я на самом деле хочу пояснений? Хочу услышать, как он это произнесет?

― Я бы сказал, что так не может продолжаться. По крайней мере, не так, как было. Я не могу быть с тобой, Иден. Не так, как ты хочешь. Как заслуживаешь. Я дал тебе все, что мог. Больше ничего нет.

Я чувствую недомогание. Физическую боль, словно кто-то взял горячую кочергу и перемешал мои кишки. Могу ли я быть с ним, зная, что у этих отношений нет будущего? Что «завтра» не существует? Что мы никогда не станем большим друг для друга?

Не знаю.

Но могу ли я позволить ему уйти? Сдаться? Отпустить его прямо сейчас? Идти вперед и никогда не оглядываться назад?

Даже не знаю, что могу сделать. Не знаю ни одного ответа. Знаю только, что, когда он наклоняется ко мне, когда трется своими губами о мой лоб и тянет меня в свои объятия, я чувствую, что есть нечто большее. Или может стать таковым. Если только я дам ему время.

Я наклоняю голову и прижимаюсь губами к его подбородку, а потом и к губам. Сильно. Я держу его, словно не хочу отпускать. Потому что на самом деле не хочу. Не могу. Не сейчас. Нам просто нужно время.

Я слышу его дыхание. Чувствую, как его руки удерживают мои. Это мое единственное предупреждение. Как и его остановка. Неподвижность. Способ сообщить, что, если я собираюсь его остановить, стоит сделать это сейчас.

Только нет. Я его не останавливаю, потому что не хочу. Вместо этого тянусь под его рубашку и прижимаю ладони к теплой коже. А затем мы горим. Два языка пламени, вышедшие из-под контроля. Вспыхнувшие, пылающие, всепоглощающие.

Я не замечаю, как мы остаемся без одежды, но, внезапно, его горячая, гладкая кожа ― все, что я могу чувствовать. Каждым дюймом своего тела. Скольжение, мука, поспешность.

Потом мои бедра касаются дивана. Он поворачивает меня. Наклоняет вперед. Его руки в моих волосах. Губы на моем плече. Бедра прижимаются к моим.

И он внутри меня.

Неистовый. Владеющий. Неоспоримый.

Он берет. Я даю.

Он спрашивает. Я отвечаю.

Наконец, я ― стекло. Расколовшееся. Разлетевшееся. Отражающее.

Сотню цветов. Тысячу огней. Миллион эмоций. Летая. Сталкиваясь. Вращаясь.

И в это мгновение я точно знаю, что влюблена в Коула Дэнзера.

⌘⌘⌘⌘

Я безвольно лежу рядом с Коулом. Я не просила его остаться. Он не сказал, что уходит. Просто поднял меня, когда я больше не могла стоять, и принес сюда, на ковер. Наш ковер.

Я обвожу буквы, что грациозно танцуют слева вверх по его ребрам. «Всегда». Я много раз восхищалась его татуировками, но всякий раз, как собиралась спросить о них, была слишком поглощена его присутствием, прикосновениями. Но теперь я должна знать. Хотя почти боюсь спрашивать, я слишком далеко зашла, чтобы теперь остановиться. Если я собираюсь найти способ его удержать, мне нужно знать все. Я не смогу исцелить его, если не буду знать об этом.

― Что это значит? ― тихо спрашиваю я; первые слова, сказанные между нами с тех пор, как он сообщил, что ничего больше не сможет мне дать. Однако, я не согласна. Просто я должна заставить его это понять.

― Это для Черити. Она всегда будет ближе всех к моему сердцу.

Я сглатываю. Еще одно повторение того, что он никогда не позволит мне стать ближе? Не знаю, но я должна заставить его понять, что мы с Эмми не заменим его дочь. Я никогда этого и не хотела. Но, конечно, он сможет нас любить. Непременно.

― Тебе не нужны слова на коже, чтобы она была к тебе ближе. Она твой ребенок. И всегда будет с тобой. На самом деле. Она ― часть тебя. Как Эмми ― часть меня. Никто и ничто не сможет этого изменить.

«Но это не означает, что я не смогу полюбить кого-то еще», ― молчаливо добавляю я, желая, чтобы он мог прочитать мои мысли.

Я подавляю вздох, когда он молчит.

― А что с другой стороны? ― спрашиваю я, имея в виду надпись, что я там видела. «Никогда». ― Что это означает?

― «Никогда» означает многое, ― загадочно произносит он. Еще один намек на то, чего у нас никогда не будет? Что он не сможет никогда дать?

― Что это означает для тебя?

― Никогда не забывать. Больше никогда. В моей жизни много «никогда».

Я чувствую, как слезы жалят глаза.

― А теперь «никогда» ― это я?

― Думаю, ты всегда им была.

Глава 26

Иден

День Благодарения8 прошел в Миллерс-Понд практически незаметно. У нас с Эмми были лишь пирожки с индейкой. Но Рождество… Рождество ― это совершенно другое дело. В то же мгновение, как открываю дверь в «Бэйли», я понимаю, что этот город любит Рождество.

― О-хо-хо, подружка! ― радостно приветствует Джордан из-за прилавка. Она одета в сомнительный костюм Санты, состоящий из шляпы, сильно декольтированной красной кофты, отделанной белым мехом, и плотно облегающих черных кожаных брюк. Ее широкий черный пояс украшен пряжкой размером с голову Эмми, инкрустированной вульгарными искусственными бриллиантами.

Она очень… привлекательна. И полностью в своем стиле.

― Привет, Джордан, ― отзываюсь я, и мы с Эмми направляемся к длинной барной стойке. Я говорю ей, что мы закажем на ланч копченый сыр, а потом пойдем за покупками.

Есть только два пустых табурета между парнем по имени Коди, которого я видела здесь раньше, и старым пьяницей, который, вероятно, вообще не уходит. Я сажаю Эмми рядом с Коди, а потом устраиваюсь на табурете рядом с пьяницей. Он слегка качается, явно уже потерян для общества. А ведь только без четверти двенадцать, и сегодня будний день. Лучшее, что я могу о нем сказать, ― что он, по крайней мере, не воняет. Полагаю, он искупался в алкоголе — так сильно им пахнет, но это лучше, чем запах тела.

Он одаривает меня неясной улыбкой, а затем вновь переводит взгляд на плоский экран, висящий на стене, что отделяет бар от кухни позади. Коди улыбается и кивает мне, когда я поворачиваюсь, чтобы помочь Эмми снять куртку.

― Дамы.

Я улыбаюсь в ответ. Эмми наклоняется ко мне, засовывая большой палец в рот. По крайней мере, она хотя бы улыбается, когда Джордан подходит, чтобы взять у нас заказ. Она тоже пахнет алкоголем, но, хотя бы, более работоспособна, чем старичок рядом.

― Вы двое готовы к Рождеству? ― спрашивает она, прислоняясь пышным бедром к стойке.

― Мы отстаем, но наверстаем за эту неделю, ― объясняю я, размышляя, что, вероятно, на самом деле нужно съездить в Эшбрук за кое-какими украшениями и купить несколько вещей для Эмми.

― Если нужен кто-то, чтобы присмотреть за маленькой принцессой, пока ты ходишь за покупками, просто скажи. Я хорошо лажу с детьми. ― Она подмигивает Эмми. Эмми утыкается лицом мне в бок.

― Держу пари, ты бы была отличной матерью, ― произносит Коди рядом с Эмми. Его мягкие голубые глаза благодарно смотрят на Джордан. Я и прежде замечала, что он на нее смотрит. И слышала, как произносит слова благодарности и комплименты. Хотя, Джордан всегда от него отмахивалась. Как и сейчас. И я размышляю, не упускает ли она нечто хорошее, что у нее прямо перед глазами.

― Ты, должно быть, так же пьян, как и она, Коди, ― произносит Джейсон, появляясь за барной стойкой у кассового аппарата. Он открывает кассу и вытаскивает несколько квитанций из-под ящичка с наличностью. Джордан бледнеет под макияжем. Я заметила, что она все менее и менее легкомысленно реагирует на жестокие поддразнивания брата. И это меня беспокоит. Она, несомненно, и так вдоволь натерпелась от жителей этого города, и последнее, что ей нужно, ― это добавки от брата.

― Я достаточно трезв, чтобы понять, какой ее брат козел, ― с улыбкой парирует Коди.

― Не заставляй меня выходить отсюда, парень, ― дружелюбно отвечает Джейсон.