― Мне нужно быть внутри тебя, ― стонет он, его другая рука падает на мою задницу, притягивая нижнюю часть моего тела к его. Я чувствую твердый холм его возбуждения, и мои трусики становятся влажными. ― Я не могу думать. Не могу есть. Даже не могу больше горевать. Это все из-за тебя. Все из-за тебя.

Когда он говорит, я ощущаю запах алкоголя. И это подобно ведру холодной воды мне в лицо. Очевидно, Джейсон был прав. Коул был с Джордан. Пьяный.

Я толкаю его в грудь.

― Коул, подожди.

Его руки везде; дразня и насмехаясь, пробуждают ощущения, что я и не ожидала когда-либо испытать в руках мужчины. Но я должна спросить его о Джордан. Должна знать, прежде чем все это может зайти дальше.

― Коул, пожалуйста.

― Пожалуйста ― что? Пожалуйста, сними мою одежду? ― произносит он своим хриплым голосом, а его руки тянут за край моего свитера. Я отталкиваю их прочь, но они снова возвращаются. ― Пожалуйста, коснись меня? Пожалуйста, попробуй меня? Потому что я так и сделаю. Я буду касаться тебя, пока ты не сможешь больше ни о чем думать. Я буду пробовать тебя, пока ты не станешь умолять меня позволить тебе уйти.

У одной части меня его слова вызывают дрожь, но другой моей части необходимо время и пространство. Необходимо, чтобы он остановился, всего на минуту. Между нами другой голос и другой мужчина, что так же касается меня, но пугает больше, чем доставляет удовольствие.

― Коул, стой. Мне нужно с тобой поговорить.

― Я не хочу разговаривать. Я хочу чувствовать. Мне нужно чувствовать.

Он не слушает меня, и запах алкоголя, кажется, становится все сильнее, извлекая из памяти то, что я пыталась похоронить годами.

― Коул, пожалуйста, ― умоляю я, отталкивая его руки, пытаясь сохранять спокойствие. Подбородок у меня дрожит, и я чувствую, как ледяные пальцы паники сжимают сердце.

― Пожалуйста. Мне нравится это слово на твоих губах, ― признается он, еще не способный распознать истерику, что спиралью поднимается во мне.

― Коул, стой! Я именно это и имею в виду! ― Чем более настойчивой я становлюсь, тем больше, кажется, его провоцирую. ― Коул!

― Иден, ― шепчет он, и легкое слияние звуков снова возвращает меня назад во времени.

Я должна вырваться. Он должен прекратить меня лапать. Я не могу дышать, и это не сулит ничего хорошего.

Я вонзаю ногти в тыльную сторону его рук, отталкивая их прочь.

― Стой! ― Мои слова вдребезги разбивают молчание, возникшее между нами, и он, наконец, поднимает голову. Теперь я чувствую себя на грани полной паники и не могу сдержать слез. ― Уходи из моего дома!

Он выглядит пораженным, а еще смущенным. Я вижу, как ошеломленно его глаза смотрят в мои. Он пьян. Это не тот Коул, которого, я думала, знаю. Коул, которого я знала, никогда не сделал бы ничего подобного. Но, может, я на самом деле и не знала его. Может, Коул, которого я якобы знала, был всего лишь плодом моего воображения.

Сильные, яростные рыдания вырываются у меня из груди, и ноги перестают меня держать. Хрупкая стена, что я построила, отгородив свое прошлое от настоящего, разрушается, тает, как и власть, что была у меня над моим спокойствием. Воспоминания захватывают все пять чувств, и внезапно мужчина передо мной ― тот же самый, что еще охотится за мной, наполняя страхом мои сны.

― Иден, ― начинает он, но я его прерываю.

― Уйди, Коул. ― Когда он не двигается, а только стоит, уставившись на меня, я кричу: ― Уйди!

Я складываюсь пополам, обвивая себя руками в попытке успокоить внутреннюю дрожь. Вижу, как заснеженные ботинки Коула направляются к выходу. Я не двигаюсь, пока холодный ветер из открывшейся двери не ударяет мне в лицо. А после падаю на колени и рыдаю, пока не погружаюсь в сон без сновидений.

Глава 16

Иден

Эмми читает мне, и я концентрируюсь на ее голосе. Это часть ее школьных занятий. Она учится лучше, если занятия доставляют ей удовольствие. Полагаю, как и большинство детей. Кроме того, для меня это ― самая волшебная часть дня. Ее ум и вдохновение никогда не иссякают, заставляя мое сердце раздуваться от гордости.

Я наблюдаю за ней. Ее маленький ротик формирует слова, далекие от уровня чтения других детей ее возраста. Маленькие пальчики все быстрее переворачивают страницы, по мере того, как она становится старше. Маленькие глазки, сверкая радостью, скользят от фразы к фразе, следя за развитием истории. Эта маленькая девочка ― мое маленькое чудо, весь мой мир. С того самого дня, как родилась. Она спасла меня от… ну, она просто спасла меня. Все очевидно и просто.

Я всегда так полно, так глубоко любила ее, защищая и заботясь о ней, и больше ничто не имело значения. И пусть в этом плане ничего не изменилось, сейчас это средство, кажется, не слишком эффективно, чтобы успокоить боль, сочащуюся из моего сердца с момента пробуждения.

«Коул».

У меня внутри все болезненно сжимается, стоит его имени проникнуть в мои мысли. Оно тянет за собой страх и разочарование прошлой ночи.

Как могла я так вести себя с мужчиной, которого едва знаю? Почему позволила этому произойти, явно получив целую кучу проблем?

И опять тот же вопрос, снова и снова: «Почему он? Почему он? Почему он?!»

У меня даже близко нет ответа.

Снег заполняет окрестности, хороня нас все глубже и глубже в зимней стране чудес. Прежде я с каким-то странным нетерпением ждала, когда пойдет снег. Теперь я лишь чувствую, что задыхаюсь.

Около восьми вечера отключают электричество. При свете свечей я купаю Эмми остатками горячей воды. Она смеется и играет, считая, что все это очень весело. И лишь когда я вытаскиваю ее, чтобы вытереть полотенцем, то в очередной раз осознаю, как мудра порой бывает моя дочь для своих лет.

― Мамочка, почему ты грустишь? ― спрашивает она, прикладывая свою крошечную ручку к моей щеке.

― Я не грущу, милая. Всего лишь стараюсь, чтобы моя дочь не превратилась в ледяную скульптуру у меня на глазах.

Но беспокойство не уходит из ее глаз. И то, что в них читается нечто иное, кроме по-детски невинной любви, благоговения и беззаботного счастья, разбивает мне сердце. Ее глаза слишком много видели за такую короткую жизнь; я не хочу добавлять к ее страхам еще и свои.

― Ты боишься?

Я закрываю глаза и прислоняюсь к ее теплой ладони.

― Нет, малыш. А ты?

― Я только боялась, что покину тебя.

― Ну, тогда ты не должна бояться. Тебе не придется меня покидать.

― А если все же так случится? Тогда ты будешь грустить, и больше никто не сделает тебя счастливой.

― Милая, ты всегда будешь здесь, чтобы делать меня счастливой. Ведь ты ― это все, что мне нужно.

Оставить Коула в прошлом, вернуться к прежней жизни ― лишь я и Эмми, вдвоем против всего мира. Раньше нам никто не был нужен. Не будет и сейчас.

Эмми уже сухая, и я торопливо начинаю натягивать на нее одежду.

― Думаешь, он все еще грустит, потому что у него больше нет маленькой девочки? ― спрашивает она, держась за мое плечо, просовывая ноги в штанишки.

Нет необходимости спрашивать, о ком она говорит, но мне очень любопытно знать, почему она думает о нем. Кажется, Коул имеет влияние на все семейство.

― Вероятно, он всегда будет грустить, но это не ее вина. Просто это означает, что он любил ее слишком сильно.

Эмми ухмыляется.

― Ты заставляешь его перестать грустить.

― Почему ты так говоришь?

― Мамочка, он смотрит на тебя иначе. Хочет тебя поцеловать. Точно говорю, ― хихикает она, снова становясь маленькой девочкой. ― Мамочка и Коул сидят на дереве, це-е-елу-у-у-ясь, ― поет она.

― Не думаю, что мамочка и Коул в скором времени будут целоваться, ― говорю я, пропихивая ее голову в пижаму.

― Но ты этого хочешь.

― Нет, не хочу.

Она снова хихикает.

― Может, если ты поцелуешь его, то тоже будешь счастлива.

― Кажется, ты считала поцелуи мальчиков неприличными, ― напоминаю я о ее отношении к сильному полу в той, далекой, жизни.

― Не для больших девочек. Для больших девочек они волшебные.

Я беру ее на руки, и она обвивает мою шею руками.

― Единственные волшебные поцелуи, что мне известны, ― вот эти, ― я целую ее лицо, волосы, и тема исчерпана.

Надеюсь, в отличие от меня, она сможет выбросить это из головы. Выбросить из головы его.

⌘⌘⌘⌘⌘

Я завидую способности Эмми быстро засыпать. Надеюсь, это означает, что, несмотря на все беспокойство и вопросы, мысли ее по большей части беззаботны. Мне же, напротив, они не дают уснуть. Я все еще сижу в темноте, завернувшись в одеяло, глядя на пустой камин, размышляя. Только поэтому я слышу мягкий стук. Если бы я находилась в другом месте, а не в нескольких шагах от входной двери, то никогда бы его не услышала.

Внутри все сжимается, и, повернувшись к источнику раздражающего звука, я спорю с собой, ответить или притвориться, что я уже в кровати. Наконец, на цыпочках иду к двери; прижимаюсь к ней ухом, чтобы понять, если мой полночный гость уйдет. Я слышу едва различимый царапающий звук, будто грубая ладонь трется о дерево между нами.

― Иден, ― произносит хриплый голос.

Не знаю, ждал ли он, что я услышу его. Может, и нет. Может, он знает, что не должен здесь находиться, и сожалеет, что пришел.

Или, может, сегодня он трезв. Может быть, это тот самый Коул, которого, я думала, что знаю.

― Пожалуйста, не спи, ― в его просьбе слышится тихое отчаяние. Словно удар кулаком, оно пронзает дверь насквозь и проникает в меня. ― Мне нужно с тобой поговорить.

Мне не стоит даже раздумывать над тем, чтобы открыть дверь. Я должна списать его, как безнадежный случай, и продолжать жить своей жизнью. Снова стать такой, как до встречи с ним. Но часть меня хочет, чтобы он все исправил, все прояснил. Чтобы сказал мне, что я ошибаюсь. Что он ошибается. Пообещал, что никогда больше так не сделает.