— Но она так бледна. Манон услышала вздох доктора:

— С ней будет все в порядке, Мари. Но вы должны быть готовы утешить ее.

Звук закрывающейся двери. Боль реальности. Манон всхлипнула.

— Манон…

Легкое прикосновение Мари заставило ее открыть глаза. Боль, не связанная с физическим состоянием, пронзила ее, когда она увидела залитые слезами морщинистые щеки пожилой женщины.

— Как себя чувствуете, Манон? Вам больно?

— Мари… — еще один слабый всхлип. — Мой ребенок… он никогда не родится.

— Не надо думать об этом. — Мари подняла голову. — У вас было тяжелое время. Вам надо думать сейчас только о том, как поправиться.

— Мне так стыдно…

— Стыдно? — Мари замерла. — Вам нечего стыдиться, ma cherie.

— Это моя вина.

— Во всей этой истории, ma petite, вашей вины нет ни капли.

— Нет — моя! — Манон схватила Мари за руку. — Ты говорила мне! Я должна была покинуть Жерара, я должна была понять, что он никогда не любил меня. Я вынуждала его любить. Моя вина, что у меня не будет ребенка.

Она тяжело вздохнула. С нарастающим беспокойством Мари прошептала:

— Non, Манон, вы не должны винить себя! Все, что вы делали, было во имя любви! И вы не можете отвечать за то, что господин Пуантро оказался неспособен ответить на ваши чувства. Он прирожденный лжец, но вы любили и потому верили ему. В этом не было никакой вашей вины!

— Если бы я послушала тебя, у меня сейчас был бы мой ребенок!

— Вам не следует упрекать себя. Вы же не знали этого.

— Знала… я знала…

— Ma petite, поверьте, вы искупили свою вину и заслужили прощение, поскольку если и заблуждались, то делали это во имя любви!

— Я заблуждалась, будучи эгоисткой!

— Неправда!

— Non — правда! Я хотела, чтобы Жерар любил меня, потому что я любила его. Я жила этой мечтой и совсем не думала о ребенке!

— Вы никак не могли предположить, что он сделает.

— О, могла. — Манон затихла. — Его извращенная натура… она проявлялась… в том, как он причинял мне боль, занимаясь любовью… Но я убедила себя в том, что, когда Габриэль вернется, все образуется.

— Манон, je t'en prie, не продолжайте дальше, — тяжело вздохнула Мари.

— Je t'en prie. — Манон издала короткий смешок. — Умоляю, не надо. Так говорил мне Жерар. И я поверила, что он любит меня.

— Господин Пуантро не знает, что такое любовь.

— Знает.

— Он любит только себя!

— Он любит Габриэль — больше, чем себя. — Глаза Манон вдруг ярко вспыхнули. — Но он разрушит ее жизнь своей любовью. Я слышала. Он сказал это…

— Манон, вам нельзя волноваться.

— Он сказал, уходя от меня, что собирается уничтожить человека, который, по его мнению, присвоил себе то, что Жерар считал самым дорогим в своей жизни! Любовь Габриэль — вот что он ценит больше всего! Жерар убьет… убьет человека, которого она любит!

— Вы расстроены, Манон… и слабы. У вас — галлюцинации.

— Non. Я знаю, что он собирается сделать. Ты должна остановить его, Мари! Я… я не могу иметь на совести еще одну смерть.

— Манон…

Мари обернулась на звук открываемой двери. Это вернулся доктор Торо. Она облегченно вздохнула:

— Доктор даст вам успокоительное.

— Non. Je t'en prie… Я умоляю тебя твоими же собственными словами, теми, которыми Жерар сумел обмануть меня. Отправляйся к Габриэль… предупреди ее… скажи, она должна остановить Жерара. Она должна.

Открылась дверь, и Мари обеспокоенно обернулась в сторону вошедшего доктора Торо. Он подошел к кровати и с тревогой посмотрел на Манон.

— Что произошло?

— Мари… отправляйся… обещай мне.

Доктор мягко сказал:

— Вам надо отдохнуть, Манон.

— Мари, отправляйся… пока еще не поздно!

Доктор, немного сконфуженный, повернулся к Мари.

Выражение его лица заставило ее ответить.

— Хорошо, Манон. Я пойду.

— Сейчас…

— Oui, если доктор побудет с тобой.

— Мари… — Глаза Манон загорелись лихорадочным блеском. — Скажи Габриэль… скажи, мне очень жаль отправлять тебя с таким известием. Скажи, я разделяю ее страдания, потому что я тоже любила Жерара, который… который готов отдать себя целиком только ей одной. Скажи ей, я бы хотела…

Ее голос ослаб. Она прикрыла глаза, и слезы потекли по щекам.

Мари отошла в сторону, чтобы уступить место склонившемуся над ней доктору. Повернувшись с удивительной для ее возраста легкостью, она закрыла за собой дверь.

Бертран услышал легкие шаги в мрачном коридоре, который вел к его камере. Бертран в отличие от Уитни был избавлен от муки полной изоляции одиночного заключения. Напротив, соседние камеры были заполнены товарищами с «Рептора», и этот факт немало облегчал его существование.

Изуродованное лицо Бертрана исказилось от переживания. Он так ничего и не знал о судьбе капитана. В ответ на попытки разузнать что-либо о нем охранники, связанные с Пуантро, отвечали, что по особому распоряжению губернатора он помещен в отдельную камеру в противоположном конце тюрьмы с целью помешать им организовать коллективный побег. Они также заявили, что губернатор надеется с помощью капитана собрать компрометирующий материал на Лафитта. Бертран понял, что у этих людей он никогда ничего толком не выяснит, но даже не это тревожило его.

Бертран был обеспокоен тем, что капитан содержался в удаленной части тюрьмы, где, если Пуантро задумает какое-либо злодейство, не окажется ни одного свидетеля. За время, которое он здесь находился, ему стало ясно, что сбежать отсюда без чьей-либо посторонней помощи невозможно. Портер продолжал казнить себя за то, что он, не желая того, якобы помог расставить капитану ловушку, которая привела к провалу всей операции.

И еще одна мысль мешала Бертрану спать по ночам. Он знал, что Клариса сходит с ума от неизвестности, не имея никаких сведений о его судьбе. Он горько сожалел, что никогда не говорил, как любит ее и гордится ею, как благодарен за ее верность. Он мучился, зная, что Клариса безответно влюблена в капитана, а из-за него ее страдания увеличиваются вдвое.

Шум в соседней камере усилился, вернув Бертрана к реальности. Однако, когда шаги раздались совсем близко, он отошел в глубь камеры и увидел женщину, к встрече с которой был совершенно не готов…

— Мадемуазель Дюбэй!

Подойдя к решетке, отделявшей его от маленькой хрупкой фигурки, Бертран обеспокоенно спросил:

— Что вы здесь делаете? — Он посмотрел поверх нее. — Вы одна? Вам разрешили ходить по этим коридорам без сопровождения охранника?

Матрос, находившийся с ним в одной камере, отошел к противоположной стене, чтобы дать им возможность поговорить наедине, но дочь Жерара Пуантро молча стояла около решетки, не в состоянии вымолвить ни слова.

Тогда начал Бертран:

— Вы видели капитана? С ним все в порядке?

Габриэль собралась с силами.

— Нет, я не видела его. Я не могла… — Слова давались ей с трудом. — Но с ним все в порядке.

— Вам опасно разгуливать по тюрьме одной.

— Никто не осмелится сделать что-нибудь с дочерью Жерара Пуантро.

Эта фраза была произнесена спокойно, без эмоций. В ответ Бертран только вздохнул.

— Что вы здесь делаете? — повторил он свой вопрос.

Габриэль помолчала, не зная, как ответить, затем подошла ближе. Внезапно Бертран подумал, что он только из-за имени, которое она носила, относился к ней с таким же предубеждением, с каким многие относились к нему.

Нет, Габриэль Дюбэй не была копией своего отца. В этом он был уверен теперь, как никогда ранее.

Его голос стал мягче, и он снова спросил:

— Почему вы пришли сюда?

— Я… я на самом деле не знаю… — Она вздрогнула. — Я не знала, где еще смогу найти друга.

«Друга… — подумал Бертран. — Да, она им была».

— Бертран, я должна знать правду! — страстные слова Габриэль показались немного резкими. — Я не знаю, чему теперь верить! Отец утверждает, что не виноват в тех преступлениях, в которых его обвиняет Роган. Я видела его глаза. Они были искренни, и в них была боль, потому что я стала сомневаться в нем. Однако я помню глаза Рогана и его голос. Он… Помогите мне выяснить правду. — Я не могу сказать, Габриэль, кому вам надо верить. Верно одно — капитан невиновен в том, что заставило его вести жизнь изгнанника. Но именно ваш отец несет ответственность за допросы с пристрастием и за пытки капитана, как, впрочем, и за смерть его друга, первого помощника.

— Нет…

— Правдой является и тот факт, что ваш отец сотрудничает с Гамби в нападениях на американские торговые корабли.

— О нет!

— Извините.

— Я не знаю, что делать, Бертран. Он мой отец. Я люблю его.

— Вы ничего не сможете сделать.

— Ничего…

Эта мысль застряла у нее в голове. Габриэль резко отвернулась. Прежде чем уйти, она повернулась к нему еще раз и с трудом выговорила:

— Спасибо.


Запах мочи и нечистот ударил в нос Жерару Пуантро, когда он высыпал на стол в задней комнате портовой таверны содержимое своего кошелька. Золотые монеты засверкали, отражая свет висевшей наверху лампы. Трое мужчин, стоявших напротив него, жадно глядели на деньги, пока он говорил:

— Я хочу, чтобы это было сделано быстро. Завтра.

— Это невозможно. — Бенчли, самый низкорослый из трех тюремных охранников, отрицательно покачал головой. — Нам потребуется больше времени, чтобы выяснить, кто из людей будет нести охрану. Там есть такие, а один парень особенно, которые могут создать много проблем.

— Убейте и его тоже!

Лицо Бенчли исказила дьявольская улыбка..

— Это обойдется вам в дополнительную сумму, господин Пуантро.

— Деньги меня не волнуют! Я хочу, чтобы все было проделано быстро и не вызывая подозрений. История, которую вы потом расскажете, проста. Кто-то сумел передать капитану Уитни пистолет, он попытался бежать и убил своего охранника. Вы обнаружили беглеца уже в тюремном коридоре. Вы пытались задержать его, но в суматохе застрелили. Нет ничего проще!