Триш Кук - Полночное солнце

Она не отвечает. Просто плачет, уткнувшись ему в плечо. Наверное, я кажусь ей ходячим трупом. Может быть, я действительно почти труп.

Доктор Флеминг обнимает меня, затем отстраняется, чтобы окинуть взглядом, и произносит:

– Давно мы не виделись, Кэти. Ты превратилась в красивую юную леди.

– Извините, что в последнее время пропускала визиты, – говорю я, на тяжелых, деревянных ногах подхожу к столу и взбираюсь на него.

Доктор Флеминг понимающе улыбается:

– Иногда мне кажется, что родители переносят ПК еще тяжелее, чем сами больные. Папа просто хотел тебя защитить.

– А я вот так отблагодарила его за все жертвы, на которые он ради меня пошел.

Мне хочется заплакать, но слез как будто уже не осталось.

– Не будем оглядываться назад, Кэти. Давай лучше постараемся вместе справиться с тем, что ждет нас впереди.

Кивнув, принимаюсь разглядывать яркие картинки на стене, чтобы не смотреть, как медсестра Джейн одну за другой наполняет пробирки моей кровью. За многие годы я усвоила, что мне лучше не видеть ни иглы, ни темно-красной жидкости, которая из меня вытекает. Такой вот из меня вампир.

Следующий этап – кабинет компьютерной аксиальной томографии. Меня отвозят туда, хотя я утверждаю, что могу дойти сама. Но если честно, ходить мне сейчас действительно тяжело. Под жужжащим светящимся аппаратом я лежу неподвижно, и меня одолевает сон. Просыпаюсь, когда Джейн говорит, что пора возвращаться в смотровую.

Там врач и медсестра вооружаются огромными очками, похожими на гарнитуру виртуальной реальности, и начинают изучать каждый дюйм моего тела, зашифровывая все, что видят: «Диспластический невус, четыре миллиметра. Врожденный невус, наблюдается рост. Вот здесь высыпали лентиго».

И все такое прочее. Я слушаю и гадаю, что все это значит. Интересно, о чем в эту минуту думает Чарли. Простит ли он меня? Увижу ли я его когда-нибудь? Если смотреть на вещи объективно, вряд ли. Во-первых, папа не допустит, а во-вторых, зачем Чарли нужно со мной встречаться после того, как я обманула его доверие? «Все! – заключаю я. – Мне повезло, какое-то время мы были вместе. Я испытала то, чего и не надеялась испытать. Но теперь я снова Рапунцель и никогда больше не выйду из своей башни. Как это было глупо – думать, что я могу поступить в колледж и завести серьезные отношения с парнем, как нормальная девушка!»

– Ладно, Кэти, – говорит наконец доктор Флеминг. – Ты одевайся, а я пойду позову твоего папу. Как будешь готова, приходи в мой кабинет.

Я натягиваю легинсы и футболку, засовываю ноги в кеды, плетусь по длинному коридору и усаживаюсь перед внушительным столом красного дерева. Папа уже сидит в соседнем кресле, напряженно глядя на доктора.

– Воздействие солнечного света минимальное, – начинает она. – Те последствия, которые видны сейчас, пройдут.

Папа кладет ладонь на мою руку, мы оба улыбаемся. Может, все не так уж плохо.

– Но… – продолжает врач.

На папином лице появляется болезненное выражение. У меня подводит живот.

– Как ты знаешь, Кэти, у тебя особая разновидность ПК. Болезнь не проявляется, пока не произойдет то, что способно сыграть роль спускового механизма. Случилось это или нет, мы сможем понять не раньше, чем будут готовы результаты анализов.

Отец подается вперед:

– А если случилось?..

Я, затаив дыхание, жду ответа доктора Флеминг.

– Не будем торопить события, – говорит она. – Обещай, Кэти, что немедленно известишь меня, если заметишь симптомы: дрожание, боль в мышцах, проблемы с моторной функцией.

Я киваю. Руки у меня уже трясутся. Это симптом или просто усталость? Сейчас все кажется дурным знаком.

– Слышно ли что-нибудь о новом препарате?

– Пока нет. Я узнавала на прошлой неделе.

Надеюсь, что в нашем случае отсутствие новостей действительно хорошая новость. Плохих мой папа и так уже выслушал слишком много. Он такого не заслуживает.

Добравшись до дому, я падаю без сил. Проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений и теряюсь в нем, как в черной дыре. Словно готовлюсь к настоящей смерти. Если она будет такой, то я сделаю все возможное, лишь бы избежать этой давящей тоскливой темноты.

Просыпаюсь я поздно, вялая и раздраженная. Не хочется ни есть, ни смотреть кино, ни разговаривать. Приходит Морган. Она знает: достаточно быть со мной рядом, а приставать ко мне ни к чему. Пусть каждая занимается своим делом. Я рассеянно извлекаю из гитары нестройные звуки, а Морган якобы читает психологическую колонку Гэбби, но я-то вижу, что она ни разу не прокрутила текст дальше.

Мой телефон постоянно вибрирует. Я не отвечаю. Все равно ничего хорошего не выйдет. Результат в любом случае известен заранее. Чем тянуть, лучше сразу рубить с концами.

– Конечно, изобразить недотрогу иногда полезно – я сама тебе это советовала, – говорит Морган, – но ты хотя бы посмотри, что парень хочет сказать.

Телефон снова вибрирует, я мотаю головой. Морган хватает его и начинает читать эсэмэски.

– Он спрашивает, можно ли ему прийти поговорить…

– Не читай, – отмахиваюсь я. – Просто удали.

– Кэти…

Я поднимаю голову и смотрю Морган прямо в глаза:

– Если я прочту сообщения, то начну отвечать, он ответит мне, и в итоге мы встретимся, а этого не должно быть. Нет.

– Почему? Ты не обязана становиться мученицей и оберегать его ранимую душу. Он большой мальчик. Уверена, он справится…

Я прерываю Морган на середине фразы. Впервые за все время нашей дружбы она не понимает, что я чувствую.

– Зато я не справлюсь! – кричу я, и слезы градом катятся по моим щекам. – Не могу. Ему будет больно, а я не хочу причинять ему боль. Пожалуйста, просто возьми и удали все эсэмэски.

Морган выполняет мою просьбу с явной неохотой. Вижу, ей тяжело, оттого что тяжело мне. Она прощает меня, хотя я на ровном месте наорала на нее, повела себя как стерва.

– Ладно, – отвечает она тихим голосом. – Удаляю, удаляю и удаляю.

Я, благодарно кивнув, опять беру гитару. Но сегодня она плохо звучит в моих руках. Секунду Морган смотрит на меня, потом снова утыкается в свой телефон. Я понимаю, что тренькаю не по тем струнам, зажимаю не те лады. Даже самые простые аккорды в ре мажоре – их я освоила первыми – не получаются.

Поднимаю руку. Пальцы дрожат. Отпихиваю гитару в сторону, стараясь не привлекать внимания Морган.

Но я уже знаю.

Знаю.

Не могу спать, несмотря на усталость. Не могу есть, несмотря на голод. Ворочаюсь с боку на бок, то натягивая, то сбрасывая одеяло, потому что мне то холодно, то жарко. Перед домом хлопает дверца машины. Через несколько секунд раздается звонок. Я встаю с кровати и подхожу к окну. Это доктор Флеминг. За все те годы, что я у нее наблюдаюсь, она ни разу не приезжала сюда. Мы всегда встречались в больнице: для домашних визитов она слишком занята.

Отец выходит на крыльцо и закрывает за собой дверь. Что говорит доктор, я не слышу. Но слышу, как папа кричит: «Надо переделать анализы! Может, результат будет другим?!»

– Ее мозг начал сокращаться, – произносит доктор Флеминг, на этот раз достаточно громко. – Когда проводящие пути центральной нервной системы…

– А как же исследования?! – восклицает отец. – Должно же быть…

Доктор Флеминг кладет руку ему на плечо:

– Проект закрыли. Я сегодня утром узнала. Второй фазы не будет.

Эта новость становится для папы последней каплей. Он всегда был таким сильным. Ни разу при мне не плакал, даже когда мама погибла. А теперь силы его оставили. Из-за меня. Из-за того, что я натворила.

– Я же все делал правильно, – выдавливает он: у него, должно быть, перехватило дыхание. – Как бы Кэти ни плакала и ни упрашивала, не выпускал ее из дому. Ни на пляж, ни в парк поиграть. Она так просила! А я отказывал ей в том, на что имеет право каждый ребенок. И ради чего? Ради этого? Я-то думал, что защищаю ее…

Доктор Флеминг похлопывает отца по спине, пытаясь утешить его.

– Ничего не поделаешь, – вздыхает она. – ПК – это болезнь, которая лишает детства. Но я давно знаю Кэти и ни разу не слышала от нее жалоб. Она никогда не дулась, всегда во всем видела только хорошее. А как она говорит о вас! Я не знаю ни одного другого подростка, который так обожал бы отца и нисколько этого не стеснялся.

Сейчас она плачет вместе с папой. И я не могу сдержать слез, глядя на них. Они обнимаются.

– Кэти не только сама умеет радоваться жизни, она и другим дарит радость. Пожалуй, она самая светлая, самая яркая из всех, кого мне доводилось лечить. Это потому, что ее очень любят. Вы хороший отец, Джек.

Папа кивает, вытирая лицо рукавом.

– Сколько ей осталось?

– Трудно сказать наверняка.

– Дни? Недели? Месяцы?

– Вероятнее всего, что-то из этого. – Ответ вполне в духе доктора Флеминг.

Я вся немею, как будто меня заморозили. В голове только одна мысль: я разрушила жизни всех, кого люблю, и свою собственную. Как я могла быть такой неблагодарной?! Я не ценила того, что имею, требовала большего. И вот наступила расплата. У меня отнимают все. Моя жизнь оказалась еще короче, чем я предполагала. Нужно потратить оставшееся время с толком.

Сижу с папой в его темной фотолаборатории. Он погружает снимки в раствор, сушит их и развешивает. Занимается тем, что получается у него лучше всего.

– Ты ведь знаешь, что я знаю, да?

Он отрывается от работы. Смотрит на меня. Прокашливается.

– О чем ты?

– Я слышала, как вы с доктором Флеминг говорили на крыльце. Когда думали, что я сплю.

Папины руки ласково обхватывают меня.

– Прости, прости, – повторяет он, а я в ответ без конца твержу:

– Все нормально, это ты меня прости.

Весь день я размышляла о том, как вести себя в этой ужасной ситуации, как извлечь максимальную пользу из оставшегося времени. И вот что я придумала: нужно постараться отплатить близким людям любовью за любовь. Внезапно я поняла, чем могу помочь папе.