– Я получил травму и потерял стипендию, – отвечает Чарли.

Интересно, смотрит ли он моему отцу в глаза или разглядывает собственные ботинки, как обычно делает, когда ему грустно или не по себе?

– Сколько раз в неделю ты бреешься?

– Раза четыре…

В голосе Чарли слышится замешательство. «Какая разница?» – думает он.

– Не верю, – говорит отец.

Ну я не могу! Это что – инквизиция? Не все ли равно, как часто Чарли бреется?

– За какую команду болеешь? – продолжает папа.

– За «Морских ястребов».

Такой ответ должен подкупить моего отца.

– Почему?

– Они классные, а еще я как-то раз встретил Ричарда Шермана в нашей бургерной, он ел мою картошку фри.

Чарли получает еще несколько бонусных баллов. С минуту, а то и больше оба молчат. Чарли наверняка нервно ерзает. Ужасно хочется поскорее его спасти. Я не свожу глаз с телефона. Жду, когда мне напишут, что я могу спускаться. Наконец отец прерывает молчание:

– Это замечательно. Это важно.

Я прямо вижу, как он улыбается. И я счастлива. Но мое счастье длится только секунду, до следующей папиной реплики:

– Чарли, я знаю: Кэти кажется сильной. Но на самом деле она хрупкая. Она…

Ждать больше нельзя. Надо помешать этой бомбе взорваться. Я вприпрыжку спускаюсь по лестнице и на бегу кричу:

– Привет! О чем вы там, ребята, болтаете?

Чарли встает с дивана, чтобы меня обнять.

– Ни о чем, просто знакомимся, – отвечает папа.

– Вау! – произносит Чарли и смотрит на меня так, будто не может поверить, что я существую.

Забавно. Я ведь особенно не наряжалась. На мне футболка, джинсы и старенькие белые кеды. Правда, я причесалась и накрасилась, как показывала мне Морган. Видимо, дело в этом.

Широко улыбаясь Чарли, я беру стоящую в углу гитару. Он зачем-то просил, чтобы я ее взяла. Зачем – не знаю, но голос у него был такой веселый и такой взволнованный, что я не смогла сказать «нет». Свободной рукой обнимаю отца.

– Береги себя, ладно? – говорит папа.

– Люблю тебя сильно-пресильно, – киваю я.

Чарли протягивает моему отцу руку, тот ее жмет.

– Спасибо, что разрешили встречаться с Кэти, мистер Прайс. Я буду о ней заботиться.

Когда мы уже собираемся уйти, отец нас окликает:

– Погодите! Дайте-ка я вас сфотографирую!

Я резко оборачиваюсь:

– Папа!

Но Чарли этот каприз как будто нисколько не смутил. Довольный тем, что может угодить моему отцу, он обнимает меня сзади и провозглашает:

– Примем позу «выпускник и выпускница»?

Я смеюсь. Папа держит фотоаппарат наготове:

– Снимаю!

Я вскидываю глаза на Чарли, а он глядит на меня. Мы улыбаемся друг другу, и в наших улыбках нет ни капли притворства. Загорается вспышка, мы убегаем.

Глава 13

Когда мы поднимаемся по ступеням станции, Чарли завязывает мне глаза. Интересно – для чего? Почему бы мне не смотреть нормально по сторонам?

– Я, вообще-то, знаю, где мы.

– Ты знаешь, где мы, но не знаешь зачем, – отвечает Чарли, ведя меня за руку.

Я мотаю головой:

– Надеюсь, ты не заставишь меня сегодня играть на перроне? А то в тот раз, когда мы с тобой встретились, было ужасно неловко…

Чарли смеется:

– Помню-помню. Разве я могу забыть кота, чье погребение ты собиралась организовывать?

Мы останавливаемся. Мои глаза снова открыты, и я вижу, что стою прямо перед окошком кассы. Фред с улыбкой протягивает мне два билета. Я перевожу взгляд с него на Чарли.

– Куда мы едем?

Чарли пожимает плечами и улыбается. Тогда я обращаюсь с тем же вопросом к Фреду. Он отвечает еще более энергичным пожатием плеч:

– Ничего не знаю.

– Ну, Фред… – упрашиваю я, состроив милое и невинное лицо.

– Даже не пытайся, – говорит он, изображая, что закрывает рот на замок и выбрасывает ключ. – Я нем как рыба.

Подходит поезд, который повезет нас навстречу приключениям, не знаю куда. Я так взволнована! Двери открываются, и кондуктор приветствует меня улыбкой до ушей. Раньше, когда я играла здесь на гитаре, мы с ним здоровались, но пассажиром я никогда не была.

– Все на борт! – командует он.

Мы с Чарли заходим. В вагоне почти пусто. Только мы, тусклый свет и стук колес. Чарли указывает мне на пустой ряд:

– Ваше место, мадемуазель.

Я опускаю гитару и проскальзываю к окну. Чарли садится напротив и начинает раскладывать на столике салфетки, бумажные тарелки и пластиковые приборы.

– Весь день ради этого пахал, – говорит он, доставая из рюкзака большой пакет еды из моего любимого китайского ресторана.

Я качаю головой. Подумать только: сколько ему пришлось хлопотать, чтобы устроить для меня этот идеальный ужин! Здесь все мое самое любимое: лапша ло-мейн, курица в апельсиновом соусе, жареный рис.

– Что это было? Ты достал китайскую еду из рюкзака? – смеюсь я. – Ты всегда носишь с собой горячие блюда?

– У нас романтический пикник, – поясняет Чарли, стараясь сохранять серьезное выражение лица, но это ему совершенно не удается. – Внести еду в поезд можно только в рюкзаке.

– Я раньше никогда не ездила на поезде, – говорю я.

– Я тоже.

– Серьезно?

Мне казалось, я одна такое ископаемое! Прикольно, что эта поездка для нас обоих первая. Мы «чокаемся» палочками и принимаемся за дело.

– Знаешь, о чем я часто думаю? – спрашивает Чарли, когда еда почти вся сметена. – Поразительно, что мы с детства живем рядом, но я ни разу не видел, как ты катаешься на велике или, например, продаешь лимонад. Я бы купил у тебя лимонаду!

Сердце мое замирает. О том, из-за чего мы до последнего времени не встречались, мне сейчас совсем не хочется говорить. Хочется просто наслаждаться этим ужином, этой поездкой, этим свиданием. Пусть все как можно дольше остается так, как есть. Но при расставании я ему обязательно скажу. Когда он высадит меня из машины перед дверью моего дома, я сразу выпалю: «У меня редкая болезнь: мне нельзя выходить на солнце. Именно поэтому я встречаюсь с тобой только поздно вечером. Надеюсь, это ничего не изменит в наших отношениях». Вот так. Раз – и все. Без тягомотины. Не могу себе представить, чтобы после этих слов Чарли с воплями убежал, оттолкнул меня или просто перестал со мной разговаривать. Мои опасения не должны оправдаться. Такой хороший человек не может струсить из-за какого-то дефекта ДНК. Ну а сейчас я говорю ему:

– Я не люблю лимонад.

Чарли пристально смотрит на меня, поджав губы:

– Ты ведь знаешь, что я знаю правду, да?

Вот тут я перехожу в режим панической атаки. Ясное дело: это Зои до него добралась. Что мне сейчас делать? Сразу извиняться или сначала ждать, когда он подтвердит мои подозрения? Энергично набивая рот лапшой, я пытаюсь придумать, как ему объяснить, почему я до сих пор молчала. Он не заслуживает этого. Он заслуживает, чтобы я была с ним правдива.

Чарли слегка наклоняется вперед, смотрит влево, вправо, потом опять на меня и шепотом говорит:

– Вы с твоим папой действительно в программе защиты свидетелей. Давали показания против гангстеров или что-то вроде того.

Я с облегчением вздыхаю: он просто шутит. Но до настоящего разговора осталось совсем недолго. Не исключено, что он состоится еще до того, как закончится этот вечер. Может, содрать пластырь прямо сейчас – и будь что будет. Реальность есть реальность, ее не изменишь.

– Это не так уж далеко от истины. На самом деле…

Я снова пытаюсь представить себе, как Чарли воспримет новость, и замолкаю. Моя уверенность в том, что он выслушает меня совершенно спокойно, куда-то исчезает. Возможно, он в самом деле скажет: «Все нормально, твоя болезнь не помеха нашим отношениям». Но потом мы начнем встречаться все реже, пока не окажется, что теперь он свободен днем, а по ночам занят. Так закончатся лучшие дни моей жизни.

Я подаюсь вперед, опершись на локти, и зондирую почву. Выдаю половинчатый ответ:

– Моя цель – ты. Мне строжайше запрещено показываться на людях, особенно при свете дня, но я много лет слежу за тобой из укрытия. То есть из своей комнаты.

Проходит секунда. Чарли моргает. Потом улыбается мне:

– Так я и знал! Классическая легенда для свидетеля!

Собрав и выбросив пустые коробки из-под китайских блюд, Чарли садится рядом и обнимает меня за плечи. Поезд едет, а мы смотрим на звезды, проплывающие в небе.

– Так, значит, тебе было пять лет, когда умерла твоя мама? – спрашивает Чарли мягко.

Я часто думаю о том, что случилось с мамой, после того как она попала под машину. О чем она подумала? Увидела ли свет? Спустились ли ее бабушка с дедушкой, чтобы проводить ее на небеса? Придет ли она за мной, когда настанет моя очередь? Или я просто провалюсь в огромную черную дыру? Занавес опустится, и все – меня как будто никогда и не было. Этого я боюсь больше всего, хотя и не могу объяснить почему. Прежде чем покинуть этот мир, я должна оставить в нем след. Чтобы жизнь была прожита не зря.

– Ужасно, – говорит Чарли, прерывая мои мрачные размышления. – Ты помнишь, как это произошло?

Пару секунд я молчу. Смерть мамы мы с папой переживали в общем-то так же, как нынешнюю ситуацию: улыбку на лицо – и вперед. Можно подумать, беда рассосется, если делать вид, что ее нет.

– Главным образом я помню папу. Я смотрела, как он притворяется счастливым, чтобы я была счастлива. А я притворялась счастливой, чтобы был счастлив он. И знаешь, в какой-то степени мы действительно делали друг друга счастливыми. Мы вместе научились тосковать по ней так, чтобы горе не захлестывало нас с головой.

Чарли кивает:

– Да. Мне кажется, вы с твоим папой действительно очень близки.

Я пожимаю плечами, глядя в окно на Кассиопею. Древние греки верили, что она привязана к трону в наказание за тщеславие. Может быть, я тоже заслужила ПК, сделав что-то ужасное, и теперь сижу в заточении в своем доме, в своей комнате, каждый день до захода солнца?