Говоря о будущем, вместо я каждый говорил мы.

Но это будущее существовало только при условии, что маркиза и Генрих поддержат новое правительство. Все, на что мог надеяться Генрих, – это наследство его дяди, который составил себе состояние коммерческими оборотами. Он поссорился с родственниками, посчитавшими его занятие недостойным, и объявил о том, что оставит свое состояние только тому племяннику, который, невзирая на проклятия своей семьи, станет, как и он, торговцем. Генрих получил блестящее образование и везде нашел бы себе применение. Но в то время честолюбию открывались только две дороги: поприще военное и дипломатическое. То и другое находилось в руках правительства.

Отречение Цецилии от политических идей ее семейства не было так уж важно. Положение женщины в свете всегда зависит от мужчины и обстоятельств. Только это невинное дитя очень хорошо понимало, что если бы она оставалась при своих прежних убеждениях, то была бы вечно живым укором для Генриха.

Когда госпожа ла Рош-Берто заговорила о приглашении Цецилии ко двору будущей императрицы, внучка маркизы ответила, что она еще слишком молода и ничего не понимает в делах политики, а значит, не может иметь собственной воли и потому во всем полагается на бабушку.

Зная, в каком положении находится Генрих, она в тот же день передала ему предложение маркизы и свой ответ. Цецилия радовалась, что пожертвовала ради возлюбленного даже своей совестью.

Молодой человек только этого и ждал: он тотчас отнес прошение одному из своих друзей, который взялся помочь. В тот же вечер Генрих впервые заговорил о блестящих перспективах: сам он был назначен в свиту императора и должен был ехать с ним в армию, а Цецилия – фрейлиной ко двору императрицы.

Когда Генрих ушел, девушка пошла проститься с маркизой, находившейся уже в постели. Бабушка взяла ее за руку и сказала с улыбкой:

– Что ты теперь думаешь о своей судьбе? Уж не лучше ли она той, которую уготовила тебе мать!

– Ах, – ответила Цецилия, – если бы Эдуард был Генрихом!

Она ушла в свою комнату в слезах: имя ее матери произносили с упреком. Цецилии казалось, что никто на это не имел права.

Кто мог предвидеть будущее? Военное поприще – это прекрасно, но оно было так опасно: почестей достигали скоро, но еще скорее платили за них жизнью. Война делалась людскими массами; каждое сражение забирало лучших воинов. Цецилия знала Генриха: он был храбр, вспыльчив, честолюбив; он непременно захочет достигнуть цели, чего бы это ему ни стоило. Если Генрих погибнет, что же станется с нею? Ей хотелось тихой семейной жизни со своим возлюбленным, вдалеке от политики, в каком-нибудь маленьком домике – вот что почитала она за счастье, вот почему желала она, чтобы Эдуард был Генрихом.

Через два дня после этого к ним прибыл Генрих в прекрасном новом мундире – его назначили бригадиром гвардии, что было равносильно званию лейтенанта в других войсках. Юноша блестяще начал свою службу.

Цецилия была представлена дочери императрицы Жозефины – Гортензии и рассказала ей о несчастьях своего семейства. Кому неизвестно доброе сердце Гортензии, которую обожала вся Франция, именуя ее королевой! Она обещала покровительствовать Цецилии: было решено, что, как только у императрицы появится своя свита, девушка станет одной из ее фрейлин.

Казалось, все шло как нельзя лучше, ждали только исполнения обещания, данного дочерью Жозефины, как вдруг по улицам Парижа распространилось страшное известие.

Герцог Энгиенский был расстрелян. В тот же день Генрих де Сеннон подал в отставку. Цецилия тоже написала письмо к дочери императрицы, в котором возвращала данное ей слово и извещала ее о том, что обещанным ей местом могут располагать.

Молодые люди поступили таким образом, не посоветовавшись между собой, и когда вечером оба рассказывали друг другу о произошедшем, любовь их только укрепилась: они более чем когда-либо были достойны друг друга.

Глава V

Решимость

Блистательная будущность исчезла как дым, но жизнь на этом не заканчивалась. Перебрав все способы, которые только могли представиться воображению молодых людей и старой маркизы, убедившись в их несостоятельности, они вернулись к мысли, посетившей каждого из них в самом начале. Генриху стоило принять условия дяди и заняться торговым делом.

Существует два рода торговли: жалкая торговля лавочника, ожидающего за своим прилавком покупателя, у которого он после долгого спора выманит лишний экю, и возвышенная, великая торговля моряка, который бегом своего корабля соединяет один свет с другим; вместо унизительного спора с покупателем он ведет борьбу с ураганом; каждое его путешествие – новая схватка с небом и морем; такой торговец входит в гавань победителем. Этим делом занимались древние тиряне, пизанцы, генуэзцы, венецианцы. Такое занятие не унизительно для дворянина, потому что здесь выгода связана с жизнью и смертью, а что связано с опасностью для жизни, то не унижает, а возвышает человека.

Но то, что ободряло Генриха, приводило в ужас Цецилию. Вот почему она тотчас отбросила эту мысль о морских путешествиях, к которой, однако, из-за отсутствия другого выхода надо было снова обратиться. Генрих, приобретая незначительный груз, надеялся на то, что по прибытии в Гваделупу дядя примет его с распростертыми объятиями и удвоит, а может, и утроит его груз. Так как дядя был миллионером, то ему ничего не стоило дать Генриху на его торговые дела каких-нибудь сто или двести тысяч франков.

Если бы все так и случилось, юноша мог бы рискнуть и отправиться в новое путешествие или, довольный этой золотой серединой, женился бы на Цецилии. Генрих уехал бы с ней и с маркизой в какой-нибудь отдаленный уголок, где им бы ничего не оставалось, как быть счастливыми, ожидая более благоприятных политических условий, которые позволили бы снова заявить о себе. Но, если бы даже этого и не произошло, молодой человек при одном взгляде на Цецилию чувствовал, что у него достанет любви, чтобы прожить с нею тихо, но счастливо.

Отъезд Генриха назначили на ноябрь. До расставания молодым людям оставалось три месяца, которые казались им вечностью. Цецилия и Генрих перенесли немало страданий, решившись на разлуку, но их утешала эта отсрочка. Они словно надеялись, что время расставаться не придет никогда, что три месяца и составляют всю жизнь человека.

Между тем время отъезда, представлявшееся таким далеким весь первый месяц, быстро приближалось во втором и летело как на крыльях с наступлением третьего.

Из-за приближавшейся разлуки молодые люди впали в свою прежнюю тоску: будущее, казавшееся им таким блестящим, становилось сомнительным, зыбким, словно море, мрачным, словно туча. Иногда среди вздохов и слез возникали радостные мысли о возвращении, но эти мечты как бы нечаянно являлись на минуту.

Маркиза была все так же беспечна. Жизнь ее проходила очень спокойно: в постели, в заботах о внешности и за чтением; о будущем она и не думала. Любовь молодых людей оставалась все такой же чистой и непорочной, но они нисколько не были обязаны этим родительской бдительности маркизы. Генрих просто обожал Цецилию, оба они сохраняли чистоту своих помыслов и не нуждались ни в ком, кроме ангела-хранителя. Третий месяц был уже на исходе. Генрих думал отплыть в Плимут, так как в Париже он истратил все деньги, а достать сумму, необходимую для своего путешествия, он мог только в Англии с помощью родных и друзей.

Для деятельного ума и возвышенной души нет ничего печальнее в мире, чем видеть зависимость всей своей будущей жизни от презренного металла. Десятая часть прежних доходов, которыми пользовались семейства этих молодых людей, была бы достаточна теперь, чтобы упрочить их счастье. Из-за каких-то жалких денег эти два любящих сердца должны были расстаться на шесть месяцев, может быть, даже на год, тогда как последние четыре месяца они не понимали, как можно расстаться и на один день.

Молодые люди видели, что после того происшествия, которое разрушило их счастье, все шло своим чередом: все покорялось Бонапарту – этому человеку, отмеченному самой судьбой, державшему весь мир в своих руках. Они видели, что, за исключением тех немногих, кто остался верен клятве королю, все позабыли о ней, лишь они одни принесли в дар свое счастье, но иногда и у них невольно возникала мысль смешаться с толпой, увлечься ее страстями. Тогда совесть заглушала голос эгоизма, и, слабые в несчастье, они делались твердыми перед исполнением своего долга. Порой молодые люди искали другой выход, кроме избранного ими. Не может ли каждый из них найти себе место благодаря образованию? Но оно не могло быть средством к жизни; к тому же Генрих, готовый принять на себя все труды, ни за что не хотел разделять их с Цецилией.

В жизни бывают минуты, когда чувствуешь всю тяжесть ударов судьбы. Напрасно ищешь способ обойти роковую дорогу: она одна ведет к гибели или к спасению. Молодые люди всегда возвращались в разговоре к неизбежному путешествию в Гваделупу. Напрасно старались они оттолкнуть эту мысль: она неотступно преследовала их. Наконец наступил день, назначенный Генрихом для отъезда. С утра он пришел к Цецилии, но до самого вечера молодые люди не говорили ни слова об отъезде. Наконец, прощаясь, они посмотрели с грустью друг на друга, понимая чувства, которые каждый из них испытывал.

– Когда ты поедешь, Генрих? – спросила Цецилия.

– Никогда! Чувствую, что никогда, если какая-нибудь сила, управляющая моей волей, меня не заставит.

– Стало быть, ты останешься здесь? Если ты почитаешь меня этой могущественной силой, то я никогда не решусь сказать тебе первая, прости!

– Но что же мне делать? – спросил Генрих.

Цецилия взяла его за руку и подвела к распятию, висевшему некогда у постели ее матери. Генрих понял ее намерение и произнес:

– Клянусь той, которая, расставаясь с жизнью, взирала на это распятие, уехать в течение ближайших восьми дней и во время моего пути не иметь других мыслей, кроме как о счастье ее дочери.