Они пошли по маленькой тропинке, останавливаясь на каждом шагу и прощаясь с этой дивной природой, подняли с земли несколько морских раковин, которым море придает столько блеска, что они кажутся драгоценными, но стоит им попасть на берег, как через два часа их радужные краски поблекнут, и они превращаются в простую известку.

По возвращении в гостиницу молодые люди застали маркизу за серьезным разговором с адвокатом. Она послала за ним, чтобы посоветоваться о том, как ей вернуть свое имение, конфискованное конвентом.

Адвокат рассказал о новом порядке правления, о котором маркиза и понятия не имела. Он объявил ей, что консульство переходит в монархию и что не пройдет и трех месяцев, как Бонапарт станет императором. Так как трону нужна поддержка, то все благородные фамилии, которые присягнут на верность новой династии, будут ею приняты со всей благосклонностью.

Что же касается конфискованных имений, то хлопоты об их возврате надо прекратить. Государство, как бы в компенсацию, давало деньги, пенсии, места и майоратства тем, кто соглашался на эту замену.

Разговор с адвокатом заставил маркизу серьезно призадуматься. Цецилия же не понимала, какое влияние политика могла оказать на ее судьбу.

Больше всего маркизу изумило то, с каким спокойствием Франция покорилась корсиканцу, артиллеристу, который выиграл несколько сражений и произвел восемнадцатое брюмера, и больше ничего.

Она очень долго говорила об этом с Генрихом. Тот в глубине души был предан старой династии Бурбонов, которой осталось верным все его семейство. Человек, стоявший во главе Франции, вдохнувший в нее силу и могущество, заставил многих позабыть о незаконности своего правления. В глазах Генриха Бонапарт был похитителем, но по крайней мере с великими дарованиями.

Весь день прошел за этим разговором. Маркиза, чтобы продлить посещение Генриха, пригласила его отобедать вместе с нею и внучкой.

Вечером Цецилия опять изъявила желание посмотреть на море. Она попросила бабушку пройтись с ней до пристани, но маркиза стала жаловаться, что это слишком далеко, что такая прогулка ее совершенно измучает, потому что она совсем отвыкла ходить. Девушка подвела госпожу ла Рош-Берто к окну, показала находившуюся поблизости пристань и так принялась ее упрашивать, что та, наконец, согласилась.

Генрих подал руку маркизе, а Цецилия с Аспазией пошли вперед. При каждом своем шаге госпожа ла Рош-Берто жаловалась на неровность мостовой, у пристани – на неприятный запах от кораблей, у моря – на ветер.

Но вот все возвратились в гостиницу. Маркиза устала и хотела тотчас уйти в свою комнату. Молодым людям пришлось расстаться, однако завтра в шесть часов утра они должны были вновь увидеться – в это время отходил дилижанс.

На другой день жалобы маркизы возобновились: как можно было в шесть часов утра отправляться в Париж? Она была в отчаянии, что едет не почтовой каретой. Тогда маркиза могла бы выехать когда ей угодно, хоть в двенадцать часов, выпив свою неизменную чашку шоколада.

Кондукторы были неумолимы: к шести часам маркиза должна быть готовой, а в шесть часов и пять минут дилижанс отправлялся в Париж.

Маркиза, Цецилия и Аспазия взяли передние места в дилижансе. Генрих сидел снаружи, но на каждой станции заглядывал внутрь, чтобы узнать, удобно ли его дамам.

На первой и второй станции маркиза беспрестанно на все жаловалась. Она приходила в отчаяние при мысли о том, что ей придется провести здесь ночь. Несмотря на это, на третьей станции госпожа ла Рош-Берто все же заснула.

Это, впрочем, не помешало ей сказать, что она всю ночь не смыкала глаз, когда они утром остановились на завтрак в Аббевилле.

Если кто не спал той ночью, так это молодые люди, но они не жаловались.

После завтрака снова отправились в путь и остановились только в Бове, чтобы пообедать. Генрих отворил дверцы, прежде чем кондуктор успел спрыгнуть со своего места. Маркиза была в восхищении от молодого человека.

За столом Генрих только и занимался своими дамами и услуживал им со всевозможным старанием. Маркиза, садясь в карету, благодарила его пожатием руки, Цецилия – ангельской улыбкой.

В семь часов вечера вдали показался освещенный Париж. Цецилия знала, что у заставы Сен-Дени их карету остановят для проверки. Девушка вспомнила, как непросто было ее бабушке и матери миновать эту таможню двенадцать лет назад. Несмотря на то что Цецилия тогда была еще совсем ребенком, этот досмотр в маленькой комнатке произвел на нее сильное впечатление. Когда карета остановилась, Цецилия попросила позволения у бабушки взглянуть на место, где столько мучений и ужаса перенесли маркиза с ее матерью.

Госпожа ла Рош-Берто позволила, не понимая, какое удовольствие нашла в этом ее внучка.

Генрих от имени молодой дамы попросил позволения у дежурного офицера пройти в караульню. Позволение, разумеется, было получено, и так как маркиза не хотела выходить, Цецилия вышла с Генрихом.

Она направилась прямо в заветную комнату. Там все было по-прежнему: тот же деревянный стол, те же потертые плетеные стулья. За этим столом девушка некогда впервые увидела почтенного Дюваля.

Это воспоминание повлекло за собой и другие. Цецилия вспомнила Дюваля, его жену, Эдуарда, за которого, по воле матери, она должна была выйти замуж, с которым она, однако, даже не увиделась перед отъездом. Девушка почувствовала муки совести, вспомнила мать и горько заплакала.

Спутники ее, за исключением Генриха, не могли понять, что она нашла в этом старом деревянном столе и плетеных стульях.

Перед глазами Цецилии предстала вся ее прошлая жизнь.

Кондуктор позвал молодых людей, они сели в дилижанс, который вновь отправился в путь, миновав заставу. И вот через двенадцать лет Цецилия снова оказалась в Париже.

Будучи ребенком, она плакала, отъзжая от этой заставы; теперь, став девушкой, она въезжала в нее снова со слезами.

Увы, ей еще раз придется проехать через нее.

Глава IV

Герцог Энгиенский[23]

Маркиза и Цецилия остановились в гостинице «Париж». Генрих занял комнату в той же гостинице.

Первые дни прошли в расспросах и розысках. Маркиза послала за своим старым знакомым – прокурором. Но он уже давно умер, и с его смертью в Париже не осталось больше прокуроров. Она должна была довольствоваться адвокатом, который повторил ей то же самое, что она уже слышала в Булони.

В продолжение двенадцати лет, проведенных маркизой за границей, Париж до того изменился, что она не узнавала людей, с которыми прежде общалась. Разговор, манеры, мода – все переменилось. Маркиза де ла Рош-Берто ожидала найти столицу мрачной и печальной. Вышло иначе: беззаботный, забывчивый Париж давно уже снял свою траурную маску и смотрел на все так гордо и весело, как не смотрел никогда. Город перерождался: он становился просвещенной столицей, целые государства склонялись перед его могучим скипетром.

Так всегда случается с изменниками: им кажется, что их отечество должно всегда быть таким, каким они его оставили. Им думается, что те же мысли волнуют умы людей, что и прежде, время не подвигает их ни на шаг. Потом, вернувшись, они видят себя отставшими от жизни, от событий, от людей, от понятий; не узнают современного быта, все еще держась за пережитки прошлого.

Республика исчезла, возрождая монархию. Первый консул собирался надеть императорскую корону. Все готовилось к этому великому событию. Исчезла и последняя горстка республиканцев, против которых были настроены роялисты других держав. Они готовы были встать под знамена первого консула. Все дамы высшего круга хотели прислуживать императрице. В этом новом перевороте старых друзей могли не наградить, и это было бы лишь неблагодарностью, а пренебречь врагами, не примириться с ними было бы великой ошибкой. Эти обстоятельства привлекали старую маркизу, помнившую блеск прошлой жизни, и молодого человека, так много ожидавшего от будущего.

Генрих встречал каждый день молодых людей своих лет, уже служивших капитанами. Маркиза де ла Рош-Берто беспрестанно видела в каретах с гербами своих старых друзей, которые приобрели за это время больше, чем она потеряла в революцию.

Генрих познакомился со многими сверстниками; маркиза возобновила прежние связи. Искушение славой, с одной стороны, и влечение к блеску и роскоши, с другой, шли вразрез с политическими убеждениями, еще жившими в Генрихе и позабытыми маркизой де ла Рош-Берто. Они не заглядывали в свои души. Сердце одного было еще слишком чисто, другой – слишком пресыщено, так что они не могли не понимать, что, поддерживая Бонапарта, они предают Бурбонов. Маркиза и Генрих находили себе одно и то же оправдание – любовь к Цецилии. Этот благовидный предлог служил опорой честолюбию Генриха и эгоизму маркизы.

Действительно, что ожидало Цецилию с возлюбленным без всяких перспектив и старой герцогиней без состояния?

Генрих и маркиза нашли еще множество обоснований – истинных и ложных, оправдывавших образ их мыслей.

Они обнаружили, что Бонапарт совсем не безымянный корсиканец, не солдат-выскочка, не простой офицер, попавший в генералы. Он принадлежал к древней итальянской фамилии: один из его предков был в 1300 году подестом во Флоренции; в Генуе имя его было внесено в золотую книгу уже четыреста лет назад; его дед, маркиз Бонапарт, как говорили роялисты, описал осаду Рима, предпринятую коннетаблем Бурбоном.

Можно бы, кажется, найти аргумент и посущественнее: Наполеон был человеком гениальным, достойным стать во главе нации, которая после него могла вернуть это место тем, у кого он его похитил.

Потом прибавляли еще, впрочем, в то время это была еще чистая правда, что Бонапарт, непричастный к революционным переворотам, не запятнал своих рук кровью Бурбонов.

Еще ни слова не было сказано о союзе Генриха и Цецилии, а между тем чувство взаимной симпатии, овладевшей ими с первого взгляда, за эти шесть месяцев только увеличилось. Молодые люди поняли, что они принадлежат друг другу: к чему же было ставить условия, давать обещания? Они, как Ромео и Джульетта, обменялись взаимными клятвами, и сама смерть не могла разлучить их.