Двадцатого сентября 1792 года, в половине седьмого утра, маленькая, набитая соломой и покрытая холстиной телега, правил которой простой крестьянин, подъехала к заставе Сен-Дени. За этой повозкой уже успела выстроиться целая вереница телег с людьми, явно намеревавшимися выбраться из столицы, но в то неспокойное время сделать это было не так-то просто.

Все повозки подвергались строгому досмотру. Кроме таможенных досмотрщиков, тут были еще четыре муниципальных офицера для проверки паспортов и национальная гвардия, готовая в случае необходимости оказать вооруженную поддержку.

Наконец телегу, стоявшую впереди, после тщательной проверки пропустили, и очередь дошла до той повозки, о которой мы упомянули в самом начале.

Крестьянин, не дожидаясь приказания, приподнял холстину и подал офицеру свой паспорт.

Документ был подписан аббевильским мэром и предписывал всем командующим на заставах беспрепятственно пропускать крестьянина Пьера Дюрана, его жену Катерину Пайо и мать Жервезу Арну, которые, побыв некоторое время в Париже, возвращались теперь, судя по документу, на родину – в деревню Нувион.

Офицер заглянул в телегу: в ней сидели две женщины: одна – лет пятидесяти, другая – не старше тридцати и маленькая девочка лет трех-четырех. Одежда женщин указывала на то, что они были нормандскими крестьянками, но вот головной убор ребенка, представлявший собой огромный чепец, являлся характерной особенностью провинции Ко.

– Кто из вас Жервеза Арну? – спросил офицер.

– Я! – ответила одна из них.

– А ты, должно быть, Катерина Пайо? – обратился офицер к женщине помоложе.

– Да, это я, – отозвалась она.

– Отчего же в паспорте не записан ребенок?

– Понимаете, гражданин офицер, тут такое дело, – вмешался крестьянин, хотя вопрос был адресован его спутницам. – Это все я виноват… Жена не раз говорила мне: «Пьер, надо бы и ребенка вписать!» Но я побоялся беспокоить мэра из-за такой крохи.

– Это твоя дочь? – спросил офицер.

Девочка хотела было что-то сказать, но мать рукой прикрыла ей рот.

– Разумеется, – ответил крестьянин, – чья же еще?

– Хорошо, – сказал офицер. – Но жена говорила тебе дело, и ребенка тоже следовало вписать в паспорт, – прибавил он. – К тому же здесь какая-то ошибка: судя по этому документу, твоей матери шестьдесят пять, а жене – тридцать пять, но они выглядят намного моложе.

– Вы очень добры, сударь, – произнесла та, что постарше. – Но мне уже и вправду за шестьдесят.

– А мне тридцать пять, – проговорила другая женщина.

– А мне четыре года! – вскрикнула девочка. – И я уже умею читать и писать.

Обе женщины вздрогнули от этих слов, но крестьянин спокойно произнес:

– Еще бы тебе не уметь! Ведь недаром же я платил по шесть франков в аббевильскую школу! Если б ты так ничему и не научилась за эти деньги, я бы затеял с твоей учительницей тяжбу, не быть мне нормандцем!

– Довольно, довольно! – перебил его офицер. – Ждите в моей комнате, пока обыскивают вашу телегу…

– Но сударь! – попробовала возразить одна из крестьянок.

– Успокойтесь, матушка! – прошептала та, что назвалась Катериной Пайо, и крепко сжала руку своей спутницы.

– Делайте, что вам велят! – прикрикнул на них крестьянин. – Когда офицер увидит, что мы не прячем в соломе аристократов, то сразу же позволит нам ехать дальше.


– Неугодно ли вам присесть, маркиза? Прошу и вас, баронесса, присядьте! – обратился к дамам офицер.