— Бабка Кондратьевна большую силу имеет. Похоже, к ней им и надо. Порча какая-то. Видать, молодую кто-то свадил. Сам говоришь, красивая пара. Мало ли, кто позавидует.

Неловко было Павлу адресок бабки давать. Но, может, Шура и права — не больничное это дело. Профессор как мог объяснил, но Чернов понял только то, что медицина расписалась в своей беспомощности. Может, и правильно понял?

Сразу по выписке из лечебницы Павел предложил съездить куда-нибудь за город. Таня догадалась, что Большой Брат имеет в виду конкретное место, и не требовалось особых мозгов, чтобы понять, куда они едут.

Машина катилась по Приморскому проспекту, оставила позади новостройки Старой Деревни, миновала черту города и свернула с трассы в Зеленогорске.

Сейчас ей представят собственную дочь. Вдруг что и всколыхнется. Таня хихикнула.

— Чего усмехаешься? — спросил Павел.

— Да так… Дачки-лавочки… Надеюсь, пиво-то будет?

— Какое пиво? Я же за рулем.

— Но я-то нет.

Павел тревожно взглянул на жену.

— Скажи… Тебя тянет?

— Что? — не поняла она.

— Ну, выпить там, или что…

— Или что — не для твоего высокого ума, — отрезала Таня.

— Я понимаю, тебе не сладко в больнице было. Но ведь ты сама…

— Что сама? Я все сама. Живу сама. Рожаю сама. Лечусь сама. В конце концов, пью и курю сама. А ты где? За рулем?

— Фолишь, Таня, — упрекнул Павел.

— Я и живу на грани фола. Но это мой мячик, моя жизнь, понимаешь?

— Так не бывает. Игра командная, — покачал он головой.

— Да очнись ты. Кто эти правила диктует?

Павел резко затормозил у аккуратно крашенной калитки. Узкая дорожка от нее вела к домику, застроенному ажурными верандочками. Павел посигналил.

Таня вышла, бацнув дверью. Павел направился к крыльцу, дернул в сердцах калитку. В окошко выглянула пожилая женщина, сдержанно улыбнулась, еще более сдержанно встретила Таню.

В доме было тепло, пахло поленьями и глажеными пеленками. Недавно топилась печь. В деревянном манежике пыхтела Нюта, сучила ножками, временами задевая разноцветные пластмассовые шарики. Руки ее были заняты соской. Она ее выдергивала изо рта, отбрасывала и тут же морщила мордашку. Нина Артемьевна, няня, тут же подбирала соску. Какое-то время соска ходила во рту девчурки ходуном, потом все повторялось заново.

Умиленный Павел взял дочку на руки. Нюта скосила к переносице подернутые сизой дымкой глазки и неровными движениями нашарила пуговицу на пиджаке отца, потянула на себя, открыв рот.

«У, косоглазая! — подумала Таня. — Вцепилась мертвой хваткой». Но отвела глаза, заметив взгляд Нины Артемьевны. Няня исподволь наблюдала за Таней. Наверняка жалеет Павлушу, а значит, виноватит ее. Ну и черт с ней. Впрочем, девочка не разревелась при виде матери, сыпью не покрылась. Хуже другое: Павел умудрился всучить ей дочку именно тогда, когда та наложила в ползунки и их стягивали для замены. Таня едва сдержала себя, чтобы не уронить… случайно.

— Давайте мне ее сюда, — выручила Нина Артемьевна и заворковала над младенцем: — Мы в кроватку пойдем, мамочка тоже. Она еще плохо себя чувствует.

— Только папочка этого не понимает, — съязвила Таня.

— Ночевать останетесь? — спросила растерянного Павла няня. Он сокрушенно отказался.

Павел не мог не понимать, что встреча Тани с Нюточкой не удалась. То есть внешне все выглядело нормально, как того и следовало ожидать. И все же он не мог принять того, что девочка для его жены, родной своей матери абсолютно чужая. Можно бы все списать на вспыхнувшую по дороге ссору. Только обманывать себя не хотелось. Но такой правды не хотелось тем более.

Каждый остался при своем. Они теперь подолгу молчали. Казалось, давно высказали друг другу все, так и не сказав ни о чем. Оба чувствовали нестерпимое одиночество, но Павел при этом бился в закрытую дверь. Как ни стыдно ему было в этом признаться, никаких объяснений он найти не мог. Оставалось признать, что тут не обошлось без каких-то неопознанных и разрушительных биопсихических энергий. А от этого есть лишь испытанные народные средства: либо водка, либо бабка. Итак, едем к Кондратьевне…

Хорошо, что весна выдалась сухой, иначе никогда не добрались бы до деревни, где жила бабка, непременно застряли бы в непролазной грязи проселков. Дом Кондратьевны им показали без всякого удивления — видимо, привыкли. Дойдя до скособоченного бревенчатого домика, Павел вошел в раскрытую калитку, поднялся на невысокое кривое крыльцо и постучал. Вышла некрасивая веснушчатая молодая женщина, которая сообщила им, что Кондратьевна ушла в лес за молодыми травами и будет только к вечеру. Они купили в соседнем доме молока с лепешками, поели и немного погуляли по окрестностям, наслаждаясь свежим воздухом и стараясь не завязнуть в грязи.

На закате они снова постучались в домик, и на этот раз появилась сама Кондратьевна, сморщенная старуха, такая же кособокая, как ее жилище. Поплевав на землю, она двинулась к Павлу и стала водить вокруг него руками и что-то пришептывать.

— Да не меня… — сказал удивленно Павел. Кондратьевна продолжала водить руками, а веснушчатая женщина сердито зашептала:

— Тс-с… Порчу снимает, не мешай…

— Так я жену показать приехал…

— Она сама знает, как лучше!

— Кондратьевна! — обратился Павел к старухе. Та не прекращала своих манипуляций.

— Смирно стой, — приказала веснушчатая. — Она все равно не слышит ничего.

Старуха отошла от Павла, приблизилась к Тане, с какой-то неуверенностью протянула к ней руку, тут же отшатнулась, взвыла и, придерживая руку, засеменила в дом.

— Что это она? — спросил Павел, но веснушчатая женщина отмахнулась и побежала в дом вслед за Кондратьевной.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Павел Таню.

— Ничего. А ты?

— Я тоже… Ну что? — обратился он к появившейся на крыльце молодухе. Та замахала руками.

— Уезжайте! Уезжайте отсюда! И не возвращайтесь никогда!

— Да в чем дело-то? — удивился Павел.

— Плохо ей через вас стало, вот что. Лежит, еле дышит, а рука, что она вот к этой, — она перекрестилась и подбородком показала на Таню, — приблизила, вся опухла и покраснела!

Она вбежала в дом и плотно прикрыла дверь за собой. Лязгнула закрываемая щеколда.

— Вот тебе и бабка, — сказала Таня. — Поехали?

— Но ведь надо, наверное, деньги какие-нибудь дать…

— За что? За нанесение морального ущерба? Заводи!

Возвращались они молча. Таня сидела за рулем и уверенно, сосредоточенно, на очень большой скорости вела машину. Павел сидел рядом и смотрел на нее. Он чувствовал, что эта поездка что-то резко изменила — в ней, в нем, в их отношениях или во всем вместе, — но не мог подобрать подходящих слов. У него возникло ощущение, что от него с кровью оторвали что-то родное, дорогое, привычное… Машину тряхнуло на повороте.

— Не уходи… — прошептал он.

— Это ты мне? — не оборачиваясь, спросила Таня. — Так куда же я уйду?

И все же она уходила…

Лично для Тани эта не лишенная интереса поездка к знахарке прояснила только одно — что с Нютой, что без нее, но Павел безвозвратно потерян. Тане было пусто и скучно. Конечно, можно было, прервав академический отпуск, вернуться в университет, но при одной мысли об этом с души воротило.

Она давно не вздрагивала, прислушиваясь к шагам в подъезде, ожидая мужа. Батальные сцены супружеской жизни совсем не возбуждали. Боль невысказанного, непонятого прошла, и не было никакого желания врезать ему покрепче в больное место. Какое-то время она сдерживала себя, чтобы не наговорить лишнего, теперь же неважно стало, уязвит его колкий язычок или нет. Таня не торопилась резать и без того слишком тонкую нить их отношений, но и уходить от скользких разговоров с Павлом не пыталась. Ежедневно вспыхивали между ними перепалки и так же быстро угасали: Таня подсознательно ставила многоточие, Павел лавировал, стараясь удержать ее. Она уходила. Это было заметно даже в застольной беседе или во время редких теперь ласк. Вдруг она застывала с отрешенным лицом, и взгляд ее тонул в неведомой Павлу вселенной. Тогда она отвечала невпопад, а ему казалось, что он разговаривает со стенкой.

В конце концов он сам предложил ей развеяться, отвлечься от дома, рутины. Если что-то и сохранилось в ее чувствах к нему, авось окрепнет на расстоянии.

От Павла не ускользнуло, что после этого Таня оживилась. Да она и не скрывала, что ей только того и надо было. И двух дней не прошло, как она успела согласовать с неведомыми ему друзьями место отдыха в нескольких километрах от Судака. Говорила об этом взахлеб, не чая увидеть закрытый дельфинарий при военном ведомстве и заказник с реликтовыми растениями. Отодвинуть от себя мысль о ее скором отъезде Павлу не пришлось. Вернувшись вечером из душного института, он еще за дверью услышал, как щебечет жена с кем-то по телефону, сообщая номер и время рейса. Словно смазанный маслом блин, она светилась улыбкой, потряхивая билетом перед его носом, и Павел взорвался:

— Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Таня насупилась, взгляд стал жестким, под жались губы. Она приготовилась к обороне, но Павла уже понесло. Он говорил, а голос внутри кричал: «Остановись!»

— Тебе безразличны все! Я, Нюта, собственная мать! Все! Тебе нужно, чтобы тебя обожали!

— Да… — тихо и невозмутимо вставила Таня. — Поэтому и не желаю тебя с кем-то еще делить.

Павел остолбенел, поняв, что речь идет о дочери.

— Но ведь Нюточка… — виновато промямлил он.

— Именно она.

Таня пошла на кухню, и он поплелся следом. Встав над столом, уперев руки, Таня не глядя, не поворачиваясь, медленно и спокойно выговорила:

— Всему свое время, Большой Брат. Пора бы тебе решить, с кем ты. Уж будь добр, сделай выбор в мое отсутствие.