— Готово, — через несколько долгих минут прежним веселым голосом сказал он. — Взгляните на себя, фрейлина двора… Хотя нет, еще одна деталька…

Он отошел от нее, залез в шкаф, вытащил оттуда что-то черное, подошел и, примерившись, надел ей на голову.

Таня посмотрела в зеркало. Эффект преображения был полным. Черная круглая шляпка с вуалькой убрала последнее, что связывало облик Тани с современностью, — ее короткую, модную стрижку.

— Что ж, ваше сиятельство, входите в образ…

— В какой образ?

— В тот, в каком вы сейчас являетесь моим восхищенным очам. Характер, склонности, привычки, образ жизни, факты биографии и прочее, по-моему, определяются такой внешностью стопроцентно… Заодно вот это поучи.

Он подал ей листочек с каким-то текстом.

— Что это?

— Романс один старинный. Очень соответствует образу.

— Зачем все это?

— Надо. Увидишь. Пока не выучишь — из комнаты ни ногой.

Он снова вышел. Таня принялась расхаживать по комнате, глядя в листочек.


ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Жила я дочкой милою

В родительском дому,

А нынче все постыло мне,

Не знаю почему.

То полымем, то холодом

В очах стоит туман.

Мелькнул в окошке золотом

Расшитый доломан.

Aх, конь твой серый в яблоках —

Копытом на крыльцо.

Как нежно очи храбрые

Глядят в мое лицо,

И пьют уста невинные

Отравное питье…

Ах, воротник малиновый,

Ах, на груди шитье!

Жила я, цветик аленький,

Теперь не знаю сна —

До света в тесной спаленке

Лампада зажжена.

Ты лестницею длинною

Как смеркнет, приходи.

Ах, воротник малиновый,

Ах, раны на груди!

Сжимаю крестик маленький

В пылающей горсти —

Прощай, отец и маменька,

Мой суженый, прости!

Сегодня вас покину я

На горькое житье…

Ах, воротник малиновый,

Ах, на груди шитье!


Она никогда не слышала этого романса. Наверное, старинный. Интересно, что такое доломан?

Вошел Никита с чашкой кофе и, прихлебывая, посмотрел на нее.

— Тебе не предлагаю — помаду смажешь. Выучила?

— Не совсем.

— Ничего. В процессе доучишь. Времени мало. Прошу сюда.

Он подошел к стоящему возле трюмо пианино, сел на круглую табуретку, откинул крышку. Ноты читаешь?

— Нет, — призналась Таня.

— Ладно. Слушай.

Он пробежался пальцами по клавиатуре, взял несколько аккордов и запел, уверенно подыгрывая себе.

— Жила я дочкой милою…

Голос у него был несильный, но правильный и с приятной хрипотцой. В начале второго куплета он поднял голову и посмотрел на нее.

— Ну что ж ты? Для кого стараюсь? Подпевай давай.

Они начали репетировать.

— Так, — наконец сказал Никита и поглядел на часы. — Перерыв пятнадцать минут. Повтори про себя, пройдись еще несколько раз…

— Поесть бы…

— Ладно. По бутербродику можно. Только кусай аккуратнее. Смажешь грим — придушу.

На кухне он еще раз посмотрел на часы.

— Ждем кого-нибудь? — с удовольствием дожевав бутерброд, спросила Таня.

— Прекрасного принца. Ровно в девять пробьют часы и… Он хлопнул себя по лбу и вскочил.

— Сиди здесь. Я сейчас.

Через минуту он вернулся с черными лаковыми туфлями на высоком каблуке. Таню передернуло.

— Обувайся, — коротко сказал он.

— Опять? — Она чуть не заплакала.

— Ничего. Эти должны быть впору.

Таня вытащила свои многострадальные ноги из мягких тапочек, в которые она радостно переобулась, как только вошла, и надела черные туфли. Они не жали.

Ровно в девять в дверь позвонили. Никита, крикнув:

«Я открою», сорвался с места. Вскоре из прихожей донесся знакомый голос:

— Кто-то, помнится, на «Вардзию» зазывал, а?!

— Будет, будет обязательно. И еще кое-что будет. На закуску.

Проводив гостя в комнату, Никита выскочил на кухню, достал из буфета темную бутылку с золотой бляшкой на горлышке, три ажурные стопочки, серебряный поднос. Все это он вложил в руки опешившей Тане.

— Неси в мою комнату. Гордо, не спеша, с достоинством. Притворись, что гостя не узнала.

Они прошли по коридору. Никита распахнул перед нею дверь и провозгласил:

— Ее высочество графиня Беломорско-Балтийская.

П комнате, листая журнал, сидел Терпсихорян. Увидев Таню он вскочил, отбросив журнал, и застыл, глазея на самым неприличным образом.

Таня вежливо поклонилась ему, поставила поднос с коньяком на стол и низким грудным голосом произнесла:

— Милости просим.

Терпсихорян очнулся.

— Ах да, да, спасибо вам большое… Да… — Он обернулся к Никите. — Что ж ты не предупредил, что у тебя тут такое общество… Это кто? Твоя сестра, наверное. Ходят слухи, что она у тебя красавица, но такого не ожидал, нет. — Он поцеловал кончики пальцев и помахал ими в сторону Тани.

— Ты давай, чтоб ноги от потрясения не подкашивались, сядь да выпей. Извини, что грузинский. Не обидел твои патриотические чувства?

Терпсихорян гордо выпятил грудь.

— Я тбилисский армянин! Грузия — моя вторая родина. А «Вардзию» обожают все, кто хоть раз ее попробовал, независимо от национальности.

Он поднял налитую Никитой стопочку, встал и провозгласил:

— Пью за процветание этого дома, за вашу семью, где водятся такие красавицы, как твоя сестра! — Он повел стопочкой в сторону Тани и залпом осушил.

— Спасибо, конечно, Эдик, за душевный тост, только эта красавица, к счастью, не моя сестра.

Терпсихорян погладил ладонью усы и сквозь пальцы прошептал Никите:

— Тогда одолжи поиграть…

— В порядке очереди, — пробормотал Никита, сохраняя неподвижность губ.

— Вы случайно к кино отношения не имеете? — любезно осведомился Терпсихорян.

— Случайно имею — сказала Таня нaдувшись от разбиравшего ее смеха.

Режиссер внимательно посмотрел на нее

— Точно видел. В каком фильме?..

— Эдик, дорогой разреши выпить за тебя и твой яркий талант! — произнес Никита, поднимая стопку. — Только на сей раз пьют все.

Таня пригубила густую темно-золотую жидкость которая чуть-чуть, даже приятно обожгла язык. Ей случалось пару раз пробовать коньяк, но это было нечто особенное — без резкого запаха, мягкий, обволакивающие нежный, как шерсть ангорского кота. Она заметила что Никита тоже смакует коньяк, перекатывая по языку тогда как Терпсихорян опять выпил залпом и блаженно вздохнул.

— Ах, какой коньячок! Даже закусывать не хочется вкус сбивать.

— А ты и не сбивай. Мы тебя сейчас по-другому порадуем… Сударыня, прошу к роялю.

Он сам пошел впереди нее и сел за пианино. Таня встала рядом. Благодушный Терпсихорян откинулся на диване, заложил руки за голову и лицом показал, что настроился на восприятие высокого искусства.

Никита первыми аккордами обозначил тональность, и Таня запела. В это мгновение для нее как бы перестала существовать и комната с сидящим на диване режиссером, и даже Никита за пианино. Осталась только мелодия, которая зажила самостоятельной жизнью, и эта жизнь сливалась в одно целое с жизнью самой Тани.

Романс закончился. Таня и Никита, не сговариваясь, посмотрели на Терпсихоряна. Тот молча глядел на них, вытаращив и без того достаточно выпуклые глаза.

— Вах! — наконец сказал он.

— И что бы это значило? — поинтересовался Никита.

— Считайте, что это я упал со стула… Надо же, какую классную динаму прокрутили мне, а? Чья идея — твоя или ее? Конечно, твоя?

— Естественно, — с видом ложной скромности сказал Никита.

— И вас, Ларина, поздравляю! Утром, когда вы мне чуть съемку не сорвали, вы казались мне куда менее талантливой актрисой. Признаю, признаю, что был не прав… Слушай, а ведь это действительно мысль!

Таня недоуменно посмотрела на режиссера, на Никиту. Тот, кажется, понимал, о чем идет речь.

— Конечно, съемки только начались, с Лариной у тебя отснят только один эпизод, Шпет мы еще не снимали…

— И не будем, ты хочешь сказать? Неприятностей не оберешься…

— Почему не будем? Просто махнем роли, сделаем рокировочку.

— Ох-х! — Терпсихорян схватился за голову и стал раскачиваться. — Ну змей ты, Никитка, ну змей! Мамой клянусь! Теперь весь график к черту, четыре эпизода переснимать. Анечку уламывать, Багрова уламывать… А вы, — обратился он к Тане, — завтра можете не приходить. Учите роль, репетируйте. Но послезавтра чтобы как штык!

— Понятно, — сказала Таня, хотя не поняла ничего.

Режиссер откланялся.

Никита проводил его, пошептавшись о чем-то в прихожей, потом налил себе и Тане по стопочке коньяку и, не садясь, сказал:

— За успех предприятия! Стоя и до дна! Таня послушно выпила, вновь млея от мягкого тепла, растекающегося по телу.

— Но все-таки объясни. За успех какого предприятия мы пили? Что вообще происходит?

— А происходит, глупышка моя, то, что отныне ты можешь забыть роль краснознаменной товарищихи… товарища Лидии и ускоренно репетировать роль мадемуазель Сокольской, белогвардейской контры.

— Ох! — помолчав, сказала Таня. — Боязно… А что такое доломан?