— Бог в помощь! — крикнул им Ник издалека, а приблизившись, спросил: — Много еще косить осталось?

— Да уж скирдовать только, — ответила Лизавета. — Разве только в сухой болотине за дорогой по второму разу пройтись. Отава там уже высокая поднялась.

— Это как скажете — косить так косить, скирдовать так скирдовать. Разомнемся, товарищ комиссар? — Ник скинул с себя рубаху. — Где стожок будем ставить, хозяйка?

К удивлению сестер и оказавшихся поблизости местных, гости работали ловко, споро. К закату в восемь рук наметали четыре здоровенных стога.

— Вот спасибо-то! — сказала Лизавета. — И где это вы так навострились?

— Просто у меня тело ловкое, переимчивое, — сказал Ник, улыбаясь почему-то Тане. — Раз увижу — и любое движение могу без труда повторить. Вполне мог бы выучиться на Марселя Марсо. А Юрочка — тот вообще из деревенских.

— Деревня Малая Контюховка Саратовской области, — тихим голосом уточнил Огнев.

— Видите, и Малая Контюховка рождает больших артистов. — Ник рассмеялся. — А что, сударыни, не пойти ли нам искупнуться после трудов праведных?

Лизавета замахала руками.

— Да что вы! Мне еще по хозяйству дела делать: корову встречать, варево поросю ставить, курей кормить, ужин готовить… А Танька пусть идет, она молодая.

По пути на озеро они зашли домой за полотенцами и купальными принадлежностями. Иван сидел на крыльце и мрачно смолил «Беломор».

— Сидишь, кисляй? — проходя мимо, спросил Ник. — Пошел бы хоть окунулся. За компанию.

— Голова болит, — сказал Иван. — Похоже, отходняк начинается. Недопил.

— Тем более надо освежиться, — сказал Ник, подумал и заговорщицки подмигнул Ивану. — А отходнячком твоим мы попозже займемся. Под первую звезду.

Иван воодушевился и побежал за плавками. Ужинали так же славно, как и обедали, только без спиртного. За едой разговорился доселе молчаливый Oгнев и рассказал столько интересного про кино, про знаменитых актеров и съемки, что сестры совсем заслушались и даже не замечали, что Иван время от времени встает и отлучается куда-то, по пути подмигнув Нику. После ужина Лизавета отправилась спать, а молодежь пошла на горушку на краю Хмелиц, где раньше стояла церковь, взорванная во время войны. Было прохладно, Таня с Иваном надели свитера, Ник — джинсовую куртку, а Юрий — кожаную. Перед уходом Ник накидал в полиэтиленовый мешок картошки, завернул в бумажку немного соли и положил все это в сумку через плечо.

— Испечем в золе картошечки, вспомним детство пионерское!

Быстро натаскали сучьев на старое кострище, и вскоре, озаряя полнеба, на вершине горки полыхал яркий костер.

— Я в детстве боялась ходить сюда. Подружки пугали, говорили, здесь по ночам бродит призрак старого попа, — сказала Таня сидевшему рядом с ней Нику.

— Чушь, — буркнул Иван, быстро пришедший в обычное свое мрачное настроение.

— Вы, сударь мой, излишне категоричны, — сказал Ник. — Если по Европе бродит призрак коммунизма, то почему здесь не побродить призраку попа?

— Призрак коммунизма — это из другой оперы, — сказал Иван. — Это метафора.

— Эх, Вано, не бывал ты в Европе! Видел бы, как там боятся этой метафоры… Есть, кстати, такая теория, что именно наши страхи и порождают призраки, дают им объективное существование. Небеспочвенная, между прочим, теория.

— Да ну вас! — сказала Таня. — Вы лучше посмотрите, какие звезды!

Звезды действительно были поразительные — огромные, чистые, они сверкающими гроздьями висели в бездонном черном небе. Луна была на ущербе, но и света звезд оказалось достаточно, чтобы высветить силуэты холмов, домиков, деревьев, стелющегося над озером ночного тумана.

— Пойду ноги разомну, — сказал Иван. — Затекли что-то. Ник, ты как?

— Предпочту любоваться звездами, — ответил Ник

— Я тоже пройдусь, — Огнев встал, и они с Иваном исчезли за кустами.

Подложив в уголья догорающего-костра несколько картофелин, Ник обернулся к Тане, которая сидела молча и смотрела в небо.

— Господи, как их много! — сказала она, почувствовав его взгляд. — А там, смотри, между ними как будто паутинки протянуты. И это ведь тоже звезды. Только очень далекие.

— Да и эти неблизкие, — добавил Ник. — Недосягаемые миры. Я в детстве очень жалел, что до них так далеко, что жизни не хватит, чтобы добраться туда, посмотреть на обитателей их планет. А теперь иногда смешно делается: представляю, как я, силой мечты или какой-то там сверхсовременной техники, оказался на каком-нибудь Альдебаране и увидел, как из тамошней альдебаранской хибары вылезает местный житель о трех головах и о пяти хвостах и смотрит на меня, как на нелепую игру природы. Что он скажет мне, что я ему скажу? И своим-то не всегда знаешь что сказать.

— И все равно хочется. Хоть бы краешком глаза взглянуть, как оно там…

— Хочется, — согласился Ник, снял с себя куртку и накинул на плечи Тане.

— Эй, ты что? — удивилась она.

— Прохладно становится, а свитерок у тебя тоненький.

— А ты как же?

— У меня кровь горячая… Как Полярную звезду найти, знаешь?

— Нет.

— Смотри сюда. Ковш Большой Медведицы видишь? Отсчитай четвертую. И от нее вон туда. Та, одинокая, и есть Полярная звезда. Весь звездный купол вращается, меняет положение, а она нет. Всегда указывает на север.

— Какая невзрачная! Мне всегда казалось, что Полярная звезда должна быть яркая, большая…

Послышалось пение, хруст веток, шаги. На полянку выкатились Иван и Огнев. Пел Огнев. У него был мелодичный, но несколько дрожащий высокий тенор. Песня была иностранная, красивая, Тане незнакомая. Иван топал стороне. Потом, отклонившись от курса, молча остановился у краснеющих угольев исчез в темноте. Огнев допел последний куплет и поклонился.

Ник и Таня захлопали в ладоши.

— Нравится? — самодовольно спросил Огнев.

— Очень, — призналась Таня.

— Это «Джованеза», любимая песня итальянских фашистов.

Таня промолчала.

— У них много прекрасных песен, — сказал Огнев. — Я их собираю. И другую их символику тоже.

— Юрочка, в другой раз расскажешь, давай лучше картошечки, — предложил Ник.

— Дуче Муссолини был великий человек! — крикнул Огнев. — Величайший лидер двадцатого века, непонятый при жизни и оболганный после мученической смерти!

Только тут Таня поняла, что известный артист в стельку пьян. А Иван, что же тогда Иван? Таня встревожилась не на шутку и пошла разыскивать мужа. Он оказался совсем недалеко — стоял, согнувшись, обнимая толстый ствол дерева, и смачно травил прямо на свои спортивные тапочки.

Ей захотелось подойти, врезать ему хорошенько, а потом схватить за грудки и отволочь домой. Потом расхотелось. Эта волшебная летняя ночь, осиянная вечным светом звезд, — и черная, скрюченная, содрогающаяся, издающая утробные звуки фигура. Обитатель Солнечной системы. Представитель человечества. Ее муж. Сволочь поганая.

Таня отвернулась и поднялась на полянку, где снова горел костер. Огнев угомонился и тупо жевал печеную картошку, пачкая лицо золой. Ник стоял рядом и ловко жонглировал тремя картофелинами. Ему хватало света костра и звезд.

Одновременно тренировка и охлаждение продуктов, — пояснил он, не прекращая своего занятия. — Нашла благоверного?

— Нашла. Зря ты снова костер запалил. Домой пора.

— Ничего, это сухой ельник, сучья. Мигом прогорит. Сядь-ка, поешь картошечки.

А, поешь картошечки.

Он кинул ей картофелину, остальные поймал в ладонь и сел рядом с Таней, пододвинув развернутый пакет с солью.

— Не жжется? — спросил он.

— Нет, — ответила Таня, разламывая картофелину — И пропеклась отлично, в самый раз.

Пока доели картошку, костер прогорел. Таня поднялась.

— Пошли. Поздно уже.

— Так поздно, что даже рано, — неожиданно изрек Огнев и тоже поднялся, почти не пошатываясь. — Пошли красавица.

— Стойте, — сказал Ник. — А где Вано?

— А там! — Таня махнула в сторону кустов. — Закуску показывает. Проблюется — сам придет, дорогу знает.

— Танечка, может, не стоит так-то уж? — Ник без улыбки заглянул ей в глаза.

— А как стоит, как?! Ох-х, надоело все! — Она бросилась вниз с горушки, споткнулась о кочку, упала. Ник кинулся вслед за ней, наклонился, подал руку. Она подняла лицо. В темноте было не видно слез.

— Извини, — сказала она, опираясь на руку Ника. — Я сорвалась. Пойдем, возьмем Ивана. Поможешь его довести.

— Сама-то не ушиблась?

— Вроде нет.

Домой они двигались следующим порядком: Таня и Ник шли в шеренгу. Иван болтался между ними, волоча ноги. Одна его рука покоилась на плече Тани, другая — на плече Ника. Шествие замыкал Огнев, который то и дело спотыкался и шепотом матерился.

Сестры, вставшие, как всегда, на рассвете, пили чай перед началом трудового дня. За перегородкой храпел Иван. В горницу на цыпочках прошел Огнев и остановился в двух шагах от стола.

— Юра, садитесь с нами, — предложила Таня. Огнев остался стоять.

— Таня, — тихо произнес он. — Я пришел сказать, что мне неловко и стыдно за мое вчерашнее поведение. Мне уже здорово досталось от Никиты. Я сам ничего не помню, но он сказал, что я пытался петь, говорил какие-то недостойные речи…

Пели Вы хорошо, — сказала Таня, — а вот речи были действительно того…

Огнев смущенно опустил глаза.

— Да вы садитесь, садитесь.

Он скромно присел на краешек стула, принял протянутую ему чашку чая, взял сушку.

— Я вот думаю на озеро сходить, освежиться, — допив чай сказал он. — Составите компанию?

— Лизавете на работу надо, к цыплятам своим, а я, если хотите, попозже подойду. Задам только скотине корму…