Дыхание Билла замирает, как и моё собственное. Глядя на него, я понимаю, как ему сейчас плохо.

Небритый, помятый и тихий. Не тот Билли, которого я знаю.

Она его маленькая девочка. Это убивает его.

Нам нужно пройти через это. Им нужно увидеть Тру.

Я первый подхожу к двери, а они следуют за мной.

Их реакция ни чем не отличается от моей.

Я чувствую такую боль, слыша, как они горюют. Наблюдая, как они рыдают над её постелью.

Это разносит меня в пух и прах.

Я чувствую, что снова тону. И не могу сопротивляться течению, чтобы всплыть. Я задыхаюсь от эмоций в этой комнате. Мне нужно выйти.

Тихо выскальзывая из палаты, я оставляю их наедине.

С неясной, чертовски болящей головой, я присаживаюсь рядом с Дэйвом.

Долгое время мы сидим в тишине.

– Я не виню тебя, – наконец произношу я. Затем делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему. – Ты бы сделал всё возможное, чтобы защитить её. Я знаю, что ты за человек.

Дэйв поворачивается и встречается со мной взглядом. Он медленно кивает, а затем быстро отворачивается. Я не могу не заметить слёзы, наполняющие его глаза.

Вскоре дверь открывается, и появляются Билли и Ева.

– Мы можем его увидеть? – спрашивает он.

– Конечно.

Я встаю и веду их в палату к своему сыну, их внуку.

Я толкаю дверь. Рядом с инкубатором сидит медсестра и читает.

Она закрывает книгу и встаёт.

– Я дам вам время, – произносит женщина и выходит.

В палате наступает тишина, слышатся только звуки аппарата.

Я подхожу и смотрю на своего спящего мальчика. Каждый раз, глядя на него, я чувствую тяжёлое сочетание любви и горя.

Оборачиваясь, я вижу, что Билли и Ева всё ещё стоят у двери.

– Он спит, – тихо говорю я.

Билли двигается первым. Он подходит к инкубатору и становится рядом со мной.

Его дыхание замирает. Глядя на Еву, он говорит:

– Он похож на Тру.

Я прикусываю дрожащую губу, чтобы остановить поток эмоций, готовый вырваться наружу, и чувствую привкус крови.

Ева подходит, а я отхожу назад, уступая ей место.

Я понимаю их нерешительность насчёт того, увидеть его или нет, когда они зашли. Они бояться, что это всё, что может остаться от Тру.

Я знаю это, потому что сам чертовски боюсь этого.

Легонько прижимая руку к крышке инкубатора, Ева поворачивается ко мне.

– У тебя есть имя для него?

– Нет, – качаю я головой. – Мы так и не смогли решить.

У нас была куча споров с Тру об именах. Но теперь это совершенно не имеет значения. Я бы всё отдал за то, чтобы она была здесь и дала имя нашему сыну.

– Я не хочу давать ему имя, пока Тру не проснётся, – я прочищаю горло. – Хочу, чтобы она сама его выбрала.

Ева кивает.

– Думаю, ей это понравится, – она смотрит вниз на мальчика. – А сейчас, мой родной, – говорит Ева, улыбаясь, – пока твоя мамочка не проснётся, ты будешь ребёнком Уэзерс-Беннет.

Глава 22

– Хорошо, а в мире музыки... – я начинаю листать музыкальный журнал, который принёс мне Дэйв, – нет совсем ничего стоящего.

Закрывая журнал, я бросаю его на пол рядом со своим креслом, и он приземляется с громким хлопком.

Я откидываюсь назад, вытягиваю затёкшие ноги и зарываюсь пальцами в волосы.

– Что ещё происходит? Точно, сегодня Вики уезжает домой. Она оставалась так долго, как могла, милая, но сейчас ей нужно вернуться обратно, чтобы руководить журналом и чтобы у тебя была работа, к которой ты сможешь вернуться. Тебе вообще не нужно работать, но я знаю, как ты любишь своё дело. Ох, и не беспокойся о презентации книги. Издатели сказали, что её можно устроить в любой удобный нам момент, так что здесь не о чем париться... – делая глубокий вдох, я замолкаю и смотрю на Тру.

Её глаза закрыты, как и предыдущие четыре дня.

По мере того, как опухоль спадала с её головного мозга, её закрытые глаза приобретали всё более правдоподобный вид, так что теперь кажется, что она спит. Моя прекрасная спящая девочка.

Хорошие новости – теперь она дышит самостоятельно. Киш следит за её дыханием и как ей помогали или нет в первые несколько дней. Показатель её собственного дыхания возрастал ежечасно, и, когда он достиг девяноста процентов, Киш убрал аппарат искусственного дыхания.

Он убедил меня, что это весьма положительно повлияет на её выздоровление.

Я хочу питать надежду. Но боюсь этого.

Так что последние четыре дня, как и предыдущие три, я сижу здесь, в ожидании, когда она откроет глаза и скажет, как ей надоела моя болтовня.

Потому что всё это время я сидел с ней и разговаривал, надеясь разбудить.

Помимо регулярного посещения своего сына, я редко оставляю её. Моего сына, который ждёт, когда его мама проснётся и даст ему имя.

Наклоняясь вперёд, я беру её мягкую, нежную и тёплую руку. Которая совсем не реагирует.

– Наш мальчик ждёт своего имени, Тру, так что тебе нужно поспешить и открыть свои красивые глазки, чтобы ты смогла его выбрать. Это может быть даже одно из тех ужасных имён, которые ты предлагала, когда мы думали об этом, помнишь, дорогая? Что ты там предложила? Скип? Чёртов, Скип Уэзерс! – я усмехаюсь, качая головой.

Смех эхом отдаётся в комнате, а затем болезненно ударяет меня в грудь.

Закрывая глаза, я отклоняюсь и выдыхаю, а потом смотрю в потолок.

Потолок, под которым я закрываю глаза каждую ночь.

Со дня аварии я и ногой не ступал за пределы этой больницы.

Когда мне наконец-то удавалось поспать, я лёг на кровать, которая стоит рядом с кроватью Тру. Временами я ем рядом с ней.

Я боюсь оказаться далеко в случае, если она вдруг проснётся. Я должен быть здесь, когда она откроет глаза. Я должен быть первым, кого она увидит.

Она должна знать, что всё это время я был рядом и буду рядом всегда.

Так что теперь я жду. В больнице, в окружении лекарств.

Наркотиков.

Хочу ли я их принять?

Да. Чертовски сильно.

Я хочу, чтобы боль и страх, съедающие меня, исчезли.

Но меня бесит, что я нуждаюсь в наркотиках.

Меня бесит, что, пока моя девочка борется за свою жизнь, я пытаюсь придумать, как накуриться.

Я хреново оправдание для всего человечества.

Как я могу думать сейчас о наркотиках?

Я просто чертов ублюдок.

И это бесит.

Но это моя жизнь. Наркоман внутри меня никуда не исчезнет.

Моя сила воли заключается в том, что Тру не знает, насколько сильна во мне эта тяга. И никогда не узнает.

Я бы не вынес, если бы она узнала.

Но сейчас я абсолютно чист и хочу остаться таковым... но я чувствую, что сейчас моя сила воли спит.

Есть только две вещи, которые останавливают меня.

Первое – мой сын.

И не потому, что я хочу стать грёбаным отцом года. Хотелось бы, конечно.

Нет, просто сейчас он здесь. И мне, как никому другому, известно, каково это, быть опущенным отцом, принимающим наркотики. Я не буду им.

Вторая – Тру.

Я дал ей обещание и сделаю всё, чтобы его сдержать. Я больше не хочу видеть её взгляд, которым она посмотрела на меня, застав в то утро в постели с девушкой.

Так что именно эти вещи помогают мне не стать самым последним отбросом общества. Как долго это продолжится, я не знаю.

Поднимаясь с кресла, я подхожу к окну.

Жизнь в городе по-прежнему идёт своим чередом, словно ничего не упущено. Но многое здесь потеряно.

Мой мир перестал вращаться.

Так несправедливо, что жизнь других продолжается, тогда как моя застряла, словно в тупике.

Я поднимаю глаза к яркому солнцу.

Скоро закончится ещё один день. Ещё один день без Тру.

Ещё один день без её голоса и улыбки. Господи, как же я скучаю по её прекрасной улыбке. И по её смеху.

Больше всего я скучаю по её прикосновениям.

Я чувствую тёплую кожу её руки в своей руке.

Крепко зажмуриваюсь и упираюсь лбом в стекло.

– Семь дней, детка... – я вздыхаю. – Семь дней без тебя. Мне просто... – я ударяюсь лбом об стекло. – Мне просто нужно, чтобы ты вернулась ко мне сейчас, Тру. Я не могу жить без тебя. Ты так сильно мне нужна. Господи, детка, я не знаю, что мне делать без тебя.

Поворачивая голову, я открываю глаза и смотрю на неё. Пустая оболочка моей девочки.

Я чувствую волну разочарования и неконтролируемый всплеск гнева внутри.

– Ты злишься, потому что меня не было, когда произошла авария? Поэтому ты не просыпаешься? Таким образом ты хочешь меня наказать, Тру? – прислоняясь к окну, я снова поворачиваюсь к ней, а все мое тело напрягается. – Проклятье, Тру, не наказывай меня, пожалуйста. Я не могу вынести эту тишину. То, что ты сейчас не со мной... убивает.

Наклоняю голову вниз. Слёзы жгут глаза.

Я грубо вытираю их.

А потом разочарование снова загорается как факел в моих венах.

Я резко поднимаю голову.

– Проклятье, Тру!

Знаю, это было громко, но сейчас мне глубоко плевать.

– Открой свои глаза и надери мне задницу за то, что подвёл тебя! Бог свидетель, я заслужил это. Но это не ты, Тру. Ты никогда не сдаёшься!

В следующее мгновения я оказываюсь рядом с её кроватью и кладу на неё руки.

Нависая над ней, я ищу взглядом её лицо. Я чувствую гнев и нужду, пульсирующие прямо под моей кожей.

– Проклятье, Тру! Проснись! – я смотрю на неё, желая, чтобы она открыла свои глаза, словно мои боль и одиночество могут справиться с этой задачей.

Пальцами впиваюсь в простыни.

– Чёрт возьми, ты нужна нам! Ты мне нужна!

И снова удар боли. Резкий и внезапный.

Выдыхая, я отхожу от неё и начинаю мерить комнату шагами.

Часть меня хочет выйти за эту дверь, из этой больницы, а затем пойти к первому попавшемуся дилеру.

Нет.

Я не сдамся. Не сейчас. Не могу.