— Это так. Но что мы будем с ним делать? Нельзя позволить ему ползать вокруг и стрелять в тебя, когда ему вздумается! — Со страхом в глазах Изабел добавила: — Маркус, тебя сегодня чуть не убили… Если бы с тобой что-то случилось… — Она замолчала: ее душили слезы. Отвернувшись, Изабел с трудом выговорила: — Это все моя вина! Я подвергла тебя опасности! Мне вообще не следовало просить тебя вмешиваться. — Она посмотрела на него. Глаза ее горели от ярости. — Мне надо было его убить, когда я только его увидела! Застрелить, как ядовитого гада, какой он и есть.

— Согласен, что Уитли стоило бы убить. Но я бы предпочел, чтобы ты перепоручила эту задачу мне, — тихо ответил Маркус.

Именно эта мягкость его тона заставила ее присмотреться к нему внимательнее. Зрачки ее расширились, когда она увидела твердую решимость в глубине его серых глаз. У Изабел перехватило дыхание.

— Ты правда хочешь его убить? — спросила она, обрадованная и испуганная одновременно.

Он вздохнул:

— Возможно. Удовольствия это мне не доставит, но ты правильно сказала — он просто рептилия, и я не могу позволить ему уйти живым, как не могу позволить гадюке жить у меня в конюшнях.

— О, Маркус! Он же опасен! — воскликнула Изабел.

— Я тоже, дорогая. Я тоже.

От этих негромко сказанных слов у Изабел мурашки побежали по спине, и она взглянула на него другими глазами. Если бы раньше ей кто-то сказал, что Маркус Шербрук хладнокровно рассуждает об убийстве, она бы не поверила. И не поверила бы она в то, что он действительно способен это сделать. Видя решимость в его взгляде, она понимала, что под ледяным спокойствием и благовоспитанностью, которые он демонстрирует миру, кроется нечто другое. Ее сердце застучало быстрее: она вспомнила его пылкие поцелуи и смелые ласки. О да, совсем другое!

Их глаза встретились, и вдруг Уитли и события вечера потеряли значение. В воздухе повисло напряжение страсти. В этой дождливой, ветреной ночи, в пустой спальне, залитой теплым светом свечей, были только они вдвоем.

Взгляд Маркуса скользнул по груди Изабел. Сегодня не будет больше препятствий, не будет больше причин, почему ему нельзя заняться любовью со своей женой. Рассказать ей о своей любви. Его чресла напряглись, и страсть, которую он так долго держал взаперти, вырвалась на свободу.

Изабел увидела перемену в нем, увидела, как потемнели его глаза, узнала чувственный изгиб его рта и, обуреваемая смесью страха с желанием, закрыла себя для всего, кроме того, что сегодня ночью она станет женой Маркуса.

Ее тело горело в предвкушении, и когда он заключил ее в объятия, ее губы требовали поцелуя. Она жаждала всем существом того, что произойдет дальше.

Маркус жадно целовал ее, держа за плечи, и она даже не думала ему противиться. Его язык скользнул в ее рот, и Изабел обдало жаром. Она протестующе застонала, когда Маркус оторвался от ее рта.

Он хрипло засмеялся:

— Погоди, милая, на нас слишком много одежды.

В мгновение ока ее рубашка оказалась на полу, к ней присоединился его халат — и Маркус снова держал Изабел в объятиях. Теплая плоть коснулась теплой плоти, и Изабел задрожала, ощутив, как его твердая, покрытая жесткими волосами грудь прижимается к ее мягкой груди. Рот Маркуса был ненасытен, он целовал ее все более и более требовательно, опуская на кровать. Изабел вздрогнула, когда его рука легла на ее грудь и принялась нежно ласкать, теребя сосок большим пальцем. Волны страстного желания расходились по ее телу.

Маркус хотел растянуть удовольствие, но слишком много ночей он сходил с ума, мучимый снами о ней, о том, как занимается с ней любовью, чтобы теперь действовать так осторожно и медленно, как собирался. Пообещав себе, что в следующий раз будет внимательнее и нежнее, он терзал ее тело ртом и руками. Ее маленькая соблазнительная грудь манила его. Маркус опустился ниже и со стоном сомкнул губы вокруг ее соска.

Изабел выгнулась под этой лаской. Его язык, дразня сосок, дарил ей невыносимое наслаждение. Она зарылась пальцами в его густые черные волосы и прижала к себе его голову, вкушая ласку. Она хотела, жаждала, изнемогала, сгорала от желания слиться с ним в одно целое. Изабел чувствовала, что Маркус творит какое-то волшебство, заставляя ее извиваться от сладостной истомы. Когда его большая, тяжелая ладонь скользнула к твердому холмику в завитках волос и пальцы принялись исследовать нежную плоть, она застонала, приглашая, умоляя его проникнуть глубже.

Маркус удовлетворенно улыбнулся, когда медленно погрузил в нее палец и обнаружил, что она влажная и горячая. Он хотел еще поиграть, исследовать ее тело, но не осмелился: побоялся, что если не возьмет ее сейчас, то может и опозориться. Слишком сильно она распаляла его, слишком он был полон и изнывал от вожделения.

Он раздвинул ее ноги и обнял за бедра, впился губами в ее губы и, проникая языком в глубь ее рта, медленно вошел в нее. У нее внутри все было узким, скользким и теплым, и он потерялся в алом тумане наслаждения… и преодолел тоненькую преграду, не успев понять, что произошло — и что это значит. Но в следующее мгновение он осознал. Он впился в нее взглядом.

Изабел, оглушенная болью, удивлением и наслаждением, лежала под ним, не шевелясь. Ей потребовалось все мужество, чтобы посмотреть ему в глаза. Она попробовала заговорить — но слова не шли с языка. Маркус казался ей темным и опасным, нависая сверху, с черными волосами, спадавшими на лоб, и затуманенным от желания взглядом. Но обвинения и подозрения в этом взгляде пригвоздили Изабел к постели.

Охваченный страстью, Маркус не мог соображать здраво. Вопросы теснились в его мозгу, но их затмевало ощущение ее нежного тела и первобытное желание освободиться от вожделения, утолить голод, который терзал его и бился в нем. Он помотал головой, пытаясь сосредоточиться. Но тщетно: ее тело манило его, как поющая сирена, желание бешено пульсировало в его венах. Он закрыл глаза и требовательно прижался губами к ее губам, а потом чуть-чуть подался назад — и вошел в нее снова, глубже и полнее. И пропал. Снова и снова Маркус вторгался в Изабел, и каждое движение было быстрее, глубже предыдущего. Его бедра танцевали в жарком ритме древнего танца. Он отчаянно желал продлить наслаждение — и в то же время жаждал освобождения, сладостного забвения.

Первое потрясение прошло, и с каждым движением Маркуса в чреве Изабел разгоралось пламя, сладкая ноющая боль. Ее тело больше ей не принадлежало. Ее руки легли ему на ягодицы, и она стала ласкать его, требуя продолжения, желая, страстно желая… чего-то, она не знала чего. И в ней спиралью взорвалось блаженство, такое сильное, пронзительное, глубокое, что она закричала, и мир рухнул в пустоту.

Ее крик сработал, как курок. Маркус напряг бедра и с низким рычанием вторгся в нее еще раз, окунувшись в экстаз и позволив ему увести себя куда угодно.

В комнате слышалось только их затрудненное дыхание. Медленно, неохотно Маркус вышел из нее, полежал рядом несколько секунд и, ни слова не говоря, встал. Ничуть не заботясь о своей наготе, он прошел в ее гардеробную. Как и ожидал, Маркус нашел там кувшин с водой и налил немного в таз, взял салфетку, аккуратно лежавшую там же и вернулся в спальню.

У Изабел кружилась голова, и в теле таяли остатки наслаждения от занятий любовью. Изабел смотрела, как он уходит, не в силах оторвать завороженного взгляда от него, высокого и гибкого. Она задрожала от восторга, вспоминая ощущение от его губ на груди, от его сильных движений в ней. Но очень скоро, слишком скоро реальность обрушилась на нее, и она подскочила на постели, оглядываясь в поисках халата. Ей не хотелось предстать перед ним совершенно нагой. Резкое движение заставило ее чуть-чуть поморщиться от боли. И это маленькое напоминание о произошедшей в ней перемене вызвало у нее почти что гордую улыбку. Теперь она женщина. Улыбка растаяла, как только она вспомнила, какие у Маркуса сделались глаза, когда он понял, что она девственница. Нет, ей определенно нужно одеться, пока он не вернулся. Он будет задавать вопросы, много вопросов, и вряд ли ему понравятся ответы. Нагота делает ее уязвимой, а она никак не может себе позволить быть сейчас уязвимой.

Хотя Изабел знала, что Маркус ушел в соседнюю комнату, она все-таки вздрогнула и вжалась в подушки, когда он быстрыми шагами вернулся в спальню. Он остановился, посмотрел на нее и подошел к кровати. Поставив таз на прикроватный столик, он едко сказал:

— Хватит! Я ни разу в жизни не бил женщину, даже когда меня провоцировали. И не намерен начинать сегодня.

— Я и н-не д-думала, что ты м-меня ударишь, — запинаясь проговорила она. — Ты просто меня напугал.

Проигнорировав ее реплику, он раздвинул ей бедра и поджал губы, увидев, сколько крови вышло. Он намочил салфетку и, не разжимая зубов, принялся смывать следы произошедшего.

В спальне стояла такая оглушительная тишина, что Изабел казалось, что голова у нее вот-вот взорвется. Интимность момента смутила ее, и она попыталась отодвинуться, не дать ему коснуться себя. Его рука на ее бедре напряглась, и она позволила ему смыть с себя кровь. Маркус молчал. Глядя на его склоненную голову, Изабел отчаянно желала, чтобы он сказал хоть слово. Что-нибудь. Стал бы браниться. Обвинять. Требовать ответов и объяснений.

Она готова была закричать, лишь бы разрушить давящую тишину. Он осторожно спросил:

— Так чей это ребенок?

Изабел напряглась и, сверкая глазами, ответила яростно:

— Мой!!! Эдмунд мой сын, мой, с момента своего рождения!

Маркус холодно, оценивающе посмотрел на нее:

— Не лги мне. Доказательство твоей лжи — вот оно. — Он швырнул салфетку в таз с водой.

Изабел отвела взгляд:

— Эдмунд — мой сын во всех смыслах этого слова.

— Не хочу тебе напоминать, но в последний раз, когда девственница родила сына, над Вифлеемом зажглась новая звезда. — Голос Маркуса сделался строже. — Скажи мне правду. Скажи, почему ты заставила всех поверить, что Эдмунд твой сын, что он родился от твоего брака с Хью. — Его глаза вспыхнули. — Вернувшись из Индии, ты обманула барона, и обманываешь до сих пор, и старик свято верит, что мальчик, которого он обожает, — его законный наследник. Объясни, если сможешь, почему следующим бароном Мэннингом должен стать незаконнорожденный, у которого нет права ни на титул, ни на земли? И скажи мне, пожалуйста, с чего я должен помогать тебе и дальше играть в эту игру? — Он наклонился, его смуглое лицо оказалось всего в нескольких дюймах от ее. — Ты вообще была замужем за Хью? Или это тоже ложь?