Добрая медсестра похлопала меня по голой ноге, объясняя свой план:

— Подожди так секунду, милая. Попробуем положить тебя на утку. Сейчас вернусь, — она прикрыла мою наготу и оставила с Пэкстоном.

На секунду мне показалось, что у меня была самая нереальная из всех галлюцинаций. Пэкстон поднял мой больничный халат вверх по бедру и провел пальцами по животу. Это точно должна была быть галлюцинация. Другого объяснения не существовало. Это не могло происходить в реальности.

Пэкстон злорадно улыбнулся, расплываясь у меня перед глазами, говоря соблазнительным тоном:

— Девять дней без бритья это долго. Может, нам стоит позаботиться об этом, — я услышала животный рык, исходящий от него; этот похотливый звук раздался одновременно с тем, как его пальцы скользнули в меня. Серьезно?

Мне удалось заговорить, не двигаясь при этом.

— Что ты делаешь? Остановись! — я не могла пошевелиться. Во-первых, я парила выше воздушного змея, во-вторых, было больно даже пытаться. Я могла только лежать там и позволять Пэкстону трогать меня. Этот парень был психом. С его головой было что-то не в порядке.

— Это не единственная вещь, для чего девять дней долгий срок, — произнес он возле моих губ серьезным тоном. Он не двигал пальцами, но и не вытаскивал их, пока в палату не вошли две медсестры с уткой в руках. Не знаю, воспользовалась я ей или нет. Я снова отключилась. Провалилась в темноту, пытаясь заставить все исчезнуть. Это была не моя жизнь. Это не могло быть моей жизнью. Не с этим мужчиной. Не с Пэкстоном Пирсом. Не я.

Я смутно помню, как просила больше болеутоляющих ночью, и как Пэкстон заботился обо мне. Он лежал со мной на кровати, прижимая к себе, пока я корчилась от боли. Его губы оставляли поцелуи на моей голове, а рука ласкала ноющие ребра.

Солнце светило ярко, когда я в следующий раз проснулась. Отблеск на сияющем белом полу привлек мой взгляд, а потом он. Он все еще был там. Почему? Почему он не уходит?

Встретившись взглядом, мы не разрывали контакт, пока я приподнималась в сидячее положение. Встав, Пэкстон поднес стакан с водой к моим губам. Я сосала через трубочку, приветствуя прохладную жидкость.

Напившись, я отвернулась и обвинила его в том, что знала:

— Я знаю, что ты сделал. Ты трогал меня, — воспоминания были туманны, но я знала, что это произошло. Я чувствовала его руку между ног. Каждой клеточкой тела я знала, что это было реально.

Пэкстон поставил стакан обратно на стол и засмеялся. Настоящим гортанным смехом. Даже его глаза зажглись. Я отвернулась, когда он наклонился для поцелуя, заставляя его промахнуться. Он оставил поцелуй в уголке моих губ.

— Как я и сказал. Я владею тобой и твоей киской. Трогаю ее, когда и где захочу. Не забывай об этом.

Я уставилась на него, чувствуя себя совершенно подавленно. Это было неправильно. Так не может быть.

— Ты псих. Я не уйду отсюда с тобой, — сказала я с максимальной уверенностью, пытаясь отстраниться.

— Поговорим позже. Мне нужно ехать на работу. Отдохни, — произнес Пэкстон заботливо, поцеловав меня в лоб. Я смотрела, как он уходит, уставившись ему в спину в… шоке? Неверии? Я была испугана. Этот человек был плохим. Это было неправильно. Я не могла быть замужем за Пэкстоном Пирсом. Ни в коем случае.

Вскоре после ухода Пэкстона мне принесли поднос с яйцами, больше похожими на резину, и чашкой кофе. Откусив холодный тост, я скривилась, глядя на яйца. Жуть. Как и обещала медсестра накануне, я встала, против воли, и сквозь боль прошла на костылях несколько коротких метров до ванной комнаты. Для меня это было больше похоже на футбольное поле. Именно такое создавалось ощущение.

— Мы давали Вам размягчитель стула. Посидите здесь минутку, пока я поменяю Вам постель?

Я держалась за холодный поручень, изо всех сил борясь с болью. По большей части она концентрировалась в груди и правой ноге, которая была покрыта синим ортопедическим аппаратом, выставленным передо мной.

— Не могу, — выдохнула я. Не было ни единого шанса, что я могла бы сделать это. Я едва сидела. Простое мочеиспускание забрало все силы.

— Хорошо, просто расслабьтесь и сидите. Мы поменяем постельное белье и дадим Вам что-то от боли.

Нет нужды говорить, что сидение в неудобной позе на туалете вызвало облегчение номер два. Медсестра стояла прямо за дверью, напевая знакомую песенку, но я не хотела ее помощи. Борясь с болью, я вытиралась, стыдясь попросить помощи. Я пожалела об этом решении, как и о том, что вообще изначально пошла в ванную комнату.

Мне было так больно. Не так сильно, как предыдущей ночью, но близко. Как бы привлекательно не звучала идея горячего душа, я не могла сделать этого. Это было слишком.

— Вы почувствуете себя намного лучше, если с нашей помощью примете душ. Возможно, немного подкраситесь потом для Вашего симпатичного мужа.

— Он мне не муж, — сказала я со злости презрительным тоном, убеждая медсестру.

— Простите. Знаю, для Вас это очень тяжело. Это было неосмотрительно с моей стороны.

Ох, к черту. Ее улыбка и мягкий тон ослабили мою реакцию. Моя напряженность спала, и я расслабилась, но только снаружи. Внутри я все еще была злой, в замешательстве и сытой по горло. Я больше не хотела делать этого. Просто хотелось проснуться и знать. Знать все. Ничто из этого не было правильным. Я не чувствовала себя Габриэллой Пирс. Мелодия, которую напевала медсестра Джули, и то звучала более знакомо, чем эта жизнь.

Казалось, что мое плечо выскочило из сустава, когда я медленно подняла руку. Я снова дернулась, почесав зудящую кожу головы. Волосы были отвратительны, и я внезапно почувствовала себя грязной, но все так болело. Я не могла сделать этого. Раздумья, принимать душ или нет, заняли секунды две, прежде чем я решила.

— Я приму душ, но сначала мне нужно обезболивающее.

— Хорошая девочка, — сказала медсестра, хлопая меня по плечу. Слава Богу, в душе, прямо посередине, было сидение. Стыд, который я испытывала до этого, был забыт. Я была совершенно не против, что она меня мыла. Везде. Имела значение лишь боль. Она была повсюду. Мне необходимо было прилечь. Как бы сильно я не хотела почистить зубы, сил хватило только на то, чтобы провести по ним один раз. В любом случае, это было лучше, чем ничего.

Моя больничная койка казалась прекрасной. Я была чистая, постель была чистая, и мне было в десять раз комфортней, чем после сна. Как только спазмы перестали сковывать мышцы, я расслабилась и закрыла глаза. Дыша сквозь зубы, схватилась рукой за перила кровати, молясь о покое.

— Вы уверенны, что мое бедро не сломано? — спросила я между болезненными вздохами. Джули двигала мою ногу как можно меньше, надевая обратно аппарат и закрепляя его на ремнях.

— Уверены. Перелом у Вас здесь, — она указала пальцем чуть ниже колена. — Также сломана лодыжка, — объяснила она.

Я слушала одним ухом, ощущая, как начало действовать лекарство. Я сдалась, как только медсестра прикрыла мои ноги, и уронила голову на подушку.

Прижав руку к правой стороне, я пыталась уменьшить боль в ребрах и груди. Свет над моей головой выключился, и Джули сказала мне отдохнуть. Я не ответила. Не могла. Все болело.

Ни одной мысли не было у меня на уме. Я больше не боялась. Не думала о своих двух девочках, о муже, которого я не знала, об аварии, которую не могла вспомнить. Единственное, о чем я могла думать, это о боли. Боль одержала верх над всем. Над любой мыслью.

Мои немые крики лишь заложили мне нос. Слезы текли из глаз, и я шмыгала носом, пытаясь облегчить боль.

— Шшш. Все хорошо. Ты в порядке. Я с тобой, детка, — услышала я знакомый и мягкий голос Пэкстона. Перила кровати опустились, и его тело скользнуло на место рядом со мной. На кровать. Я даже не стала открывать глаза. Зачем? Пэкстон лег рядом и притянул меня к своей груди. Не знаю, было ли это из-за него, из-за угла, под которым я лежала или из-за болеутоляющих, но боль уменьшилась. Какова бы ни была причина, я чувствовала себя лучше в его объятиях. Более комфортно, что ли.

Мы не разговаривали. Пэкстон крепко обнимал меня, целуя в лоб. Вот и все. Он делал то, что сделал бы любой порядочный мужчина для своей жены. Он заботился обо мне.

Время не имеет значения, когда ты не знаешь кто ты или где твое место. Позже я проснулась в том же положении. Прижатая к груди Пэкстона. Его тяжелое дыхание подсказало мне, что он спит. Глубоким дельта-сном. Я открыла глаза, но не двигалась. Если не считать боли в задней части колена, я чувствовала умиротворенность.

Ощутив поцелуй на голове, я посмотрела вверх, не поднимая голову.

— Чувствуешь себя лучше?

Глубокий вздох слетел с моих губ, когда я попыталась пошевелиться. Пэкстон не позволил мне. Моему слабому телу было не сравниться с его сильными руками.

— Ты пахнешь лучше и хорошо спала. Я бы сказал, это уже начало. Ты так не считаешь?

— Не знаю. Не думаю, что это правда, — сказала я, как ни в чем не бывало, упершись ему в грудь.

— Я этому не верю, но подыграю. Звучит занимательно.

— Ты такая задница. Спорю, наши дети тебя ненавидят.

— Они любят меня. И ты любишь меня. Просто не помнишь пока, но скоро воспоминания вернутся. Тебе многому стоит научиться. Хочешь поиграть в игры? Так играй по правилам, куколка, — сказал Пэкстон, соскальзывая с кровати, аккуратно отодвинув меня от своей груди.

Извиваясь, я села с помощью кровати. Я не знала, что сказать. Как вообще отвечать на подобное? Правила? Что за черт? Я решила проигнорировать. Избежать всего сразу.

— Где моя мама?

Пэкстон налил воды из розового кувшина мне в стакан.

— А мне, черт возьми, откуда знать? Пей.

Я пила прохладную воду через соломинку, которую он поднес к моим губам, только потому что я хотела пить. А не потому что он приказал.