Слуга со свечой довел его до дверей спальни и передал лакею, который, сонно тараща глаза, принял у хозяина черный шелковый плащ с цилиндром и изящнейшие перчатки. Все это были весьма дорогостоящие аксессуары, однако лорд Делабоул никак не мог отказаться от привычки одеваться так, как, по его мнению, приличествовало английскому пэру. Большие пальцы на его правой и левой перчатках выкраивались отдельно, дабы малейшая разница в их толщине была должным образом учтена. Кожа на перчатках была так тонка, что могла порваться от любого неосторожного движения.

Даже Сэр Перран отозвался о его перчатках в лестном тоне.

Интересно, мелькнула вдруг нелепая мысль, сколько же пар перчаток у самого баронета?

Пожалуй, в целой Англии не было человека, который бы одевался изысканнее, чем сэр Перран Блэкторн. Разве что знаменитый Хьюгс по прозвищу Ростовщик? Но над Хьюгсом потешалась вся страна, в то время как в облике сэра Перрана не было ничего забавного, скорее наоборот. Когда сэр Перран сидел за картами, глаза его порой вспыхивали сумрачным огнем, как у сокола перед броском на добычу.

Хотя от выпитого бордо, портвейна, мадеры и бренди кровь все еще играла в жилах лорда Делабоула, все же воспоминание о пронзительном взгляде сэра Перрана произвело на него неожиданно леденящее действие. Серые глаза баронета почти не задерживались на ком-то одном, но все время перебегали с одного лица на другое, всматриваясь, нащупывая, пытаясь что-то угадать. Неудивительно, что он был удачлив в картах.

И все же, как ни странно, лорд Делабоул ценил общество своего сомерсетского соседа превыше любого другого. Остроты сэра Перрана, порой весьма двусмысленные, придавали его беседе особый шарм, а за его столом гостей всегда ждали лучшие вина, изысканнейшие закуски и начищенное до ослепительного блеска серебро.

Лорд Делабоул с шумом выдохнул воздух. Стараясь не встречаться глазами с преданным лакеем, которому не платил уже более шести месяцев, он терпеливо ждал, пока с него будет снято все, от шейного платка до корсета.

Хотелось поскорее уснуть, чтобы избавиться от проклятой тяжести в желудке. Лучше всего было бы увидеть во сне жену – еще раз, хотя и не наяву, подержать ее в объятьях… Да, забыть о том дорожном происшествии, из-за которого он лишился другой Оливии, и о шторме, унесшем жизни обоих его сыновей… Лорд Делабоул ненавидел море и полагал, что все его соотечественники чувствуют в душе то же самое, потому что из-за него они испокон веку заперты на своем острове, как овцы в загоне. В самом деле, ни один англичанин не может попасть во Францию, покуда его всего не вывернет наизнанку на какой-нибудь жалкой посудине, плывущей в порт Кале.

Боже, какая каша в голове!.. Мысли виконта беспорядочно перепрыгивали с одного на другое. Конечно, эта мадера, привезенная из самой Индии, чертовски хороша, но зачем было пить ее так много? Последнюю бутылку он, кажется, прикончил в одиночку. Сколько же он сегодня проиграл?.. Он сел на кровать, чтобы лакей мог снять с него чулки. Помнится, он писал какие-то долговые расписки, но сколько и на какие суммы? И значит ли это, что он разорен?

Нет, разумеется, нет. Ведь изумруд еще находится у Джулии, и, стало быть, еще есть надежда.

Едва голова лорда Делабоула коснулась подушки, его сознание начало рассеиваться. Прижав вторую подушку к себе, он вообразил, что ласкает грудь Оливии, и на мгновение в нем шевельнулось желание. Завтра надо будет наведаться к любовнице, подумал он. Никудышная бабенка, но умеет ублажить мужчину и не слишком много берет. Господь свидетель, кроме денег, он мало что может теперь предложить женщине… Нет, лучше спать, спать.

Незаметно лорд Делабоул погрузился в тяжелую дремоту. Ему мерещились море и волны, которые то накрывали его, то снова выталкивали на поверхность. Мечась по постели, он то и дело просыпался, но снова и снова проваливался в тот же кошмар. Когда наконец наваждение отступило и он уснул по-настоящему, ему приснилась Оливия: она звала его на помощь. Потом он увидел сыновей, и они тоже звали его и умоляли спасти. Но он не мог. Он никого не мог спасти, потому что волна накрыла его самого с головой. Он тонул, и отвратительно-соленая морская вода уже заполнила его легкие…

Он проснулся, как от удушья, и еще некоторое время отчаянно хватал воздух ртом. Что это, кажется, он тонул? Нет, это был сон. Слава Богу, что только сон…

Сквозь темно-синие шелковые занавески на окнах уже пробивались первые утренние лучи. Даже этот рассеянный свет показался лорду Делабоулу пыткой, и он зажмурился. Он чувствовал себя омерзительно. Голова раскалывалась, во рту был такой гадкий вкус, будто он всю ночь жевал подушку.

Спустя несколько минут он наконец открыл глаза и уставился в желтый шелковый балдахин над головой. Интересно, много ли виконтов почивало на этой огромной кровати? Надо полагать, все до единого, от самого начала рода: от замысловатой резьбы на ее изголовье просто веяло древностью.

Тяжеловесная дубовая мебель, которой была обставлена просторная спальня хозяина дома, стояла здесь никак не меньше полутора веков. Стены были увешаны великолепными красочными гобеленами, на одном из которых изображались подвиги Вильгельма Завоевателя. По семейному преданию, первый лорд Делабоул состоял с Вильгельмом в близком родстве, однако его потомок, возлежавший сейчас на кровати, считал это вздором.

Мысли его вернулись к собственной жизни и к тому, что он оставит своим дочерям, и тотчас им овладела привычная меланхолия. Последние несколько лет он бился как рыба об лед, пытаясь хоть как-то выправить положение, но увы, чем больше бился, тем больше запутывался в долгах. Еженедельные поездки к сэру Перрану приносили одни убытки. Не будь он столько лет знаком с хозяином Монастырской усадьбы, он, пожалуй, заподозрил бы, что тут не обошлось без шулера. Однако сэр Перран, как и он сам, был человеком чести, и связывать его имя с представлением о мошенничестве или обмане было просто недопустимо.

Нет, дело не в этом. Просто удача почему-то отвернулась от него. Не из-за мадеры ли?..

Конечно, он стал слишком много пить во время игры… Но сейчас ему не хотелось об этом думать.

Лорд Делабоул откинул одеяло, спустил ноги на пол и босиком, в одной ночной рубахе из тонкого льняного полотна, побрел к платяному шкафу. В шкафу он отыскал сюртук, в котором был вчера вечером, и, тщательно обшарив карманы, выудил из них несколько смятых клочков бумаги. Когда он ссуммировал все, что было на них записано, ему чуть не сделалось дурно.

Три тысячи фунтов!

Как он мог брать на себя такие немыслимые обязательства?! Ведь у него и в помине нет этих денег!

Теперь оставалось только одно: как следует нажать на Джулию и хоть силой вырвать у нее изумруд. Он должен, должен продать его! Не только затем, чтобы расплатиться – хотя, разумеется, и о долгах чести нельзя забывать, – но и чтобы было с чем ехать на следующую игру. Тогда уж он наверняка выиграет!.. Слава Богу, что до будущей субботы еще целых восемь дней. Во всяком случае, у него будет достаточно времени, чтобы раздобыть кольцо.

* * *

Джулия сидела за столом в маленькой хатерлейской конторе, расположенной на втором этаже в хозяйственной части дома, далеко от парадных гостиных. Время от времени, когда ее взгляд падал на коротенькую записку от Эдварда, она хмурилась и покусывала нижнюю губу. Дело, вскользь упомянутое им вчера, заставило его нанять с утра пораньше запряженную четверкой почтовую карету и отправиться в Корнуолл. Поэтому он не приедет сегодня в Хатерлей, как обещал, а засвидетельствует свое почтение лорду Делабоулу тотчас по возвращении, то есть, при благоприятном раскладе, не позднее вторника.

Эта записка расстроила Джулию сверх всякой меры. Утром, едва открыв глаза и щурясь на яркие солнечные прямоугольники на половицах, она тотчас вспомнила Эдварда и то, как она неожиданно для себя самой кинулась вчера в его объятья.

Даже сейчас, стоило ей взглянуть на его записку, прислоненную к вазочке со свежими фиалками, сердце снова замирало у нее в груди, совсем как вчера, когда они так бурно обнялись при встрече. В ту блаженную минуту она словно бы вновь обрела частичку самой себя, утраченную много лет назад. Она готова была стоять так сколько угодно, и неизвестно еще, что бы из этого вышло, случись их встреча в менее многолюдном месте. Одно она знала наверняка: она ни за что не отпустила бы его так скоро. Она бы стояла, прижавшись к нему, вечно… Ну, если не вечно, то, во всяком случае, столько, что при одной мысли об этом у нее голова шла кругом.

С закрытыми глазами Джулия откинулась на спинку стула. Ею снова овладело то же восхитительное чувство, что и вчера, – смесь радости, блаженства и глубочайшей нежности. Она даже не предполагала, что обычное объятие может вызвать из тайных глубин души столько чудесных, хотя и неисполнимых желаний. К примеру, сегодня она все утро размышляла о том, каков на вкус поцелуй Эдварда.

Открыв глаза, Джулия в сотый раз запретила себе предаваться подобным мыслям и снова склонилась над толстой учетной книгой. Она со вздохом придвинула к себе расписку за купленные в долг свечи, вписала сумму в соответствующий столбец и отложила перо. Конечно, за последние несколько дней на ее столе накопилось немало счетов, и их следовало привести в порядок, но почему именно сегодня?

Мысли ее опять начали блуждать.

Ах, если бы лорд Питер сумел обнять ее так же горячо, как Эдвард! Она влюбилась бы в него без колебаний. Обернувшись к мутноватому окошку с видом на внутренний дворик, она с тоской оглядела неухоженный огород. Среди густого бурьяна привольно бродили куры. Садовникам некогда было смотреть за огородом: им хватало забот с той частью парка, которая выходила на главный фасад дома; повариха же едва успевала поливать и осушать грядки – смотря по погоде, – так что ни о какой прополке уже не могло быть и речи.

Что скажет лорд Питер при виде всего этого? Догадается ли об их стесненных обстоятельствах, или они ему и без того известны? Может, потому он до сих пор и не делает ей предложения?