Ее несколько удивило, что он не попытался остановить или переубедить ее, но размышлять об этом она не стала. Почти бегом она спустилась по лестнице, завязывая на ходу синие ленты своей шляпки, и распахнула наружную дверь. Глоток свежего влажного воздуха принес ей некоторое облегчение. Народу на улицах не убавилось, ждать экипажа было бесполезно, но Джулию это не очень заботило. Недолго думая, она повернула направо и пошла пешком: среди всеобщего шума и ликования вряд ли кто-то мог обратить внимание на одинокую женскую фигуру.

* * *

Сэр Перран, лорд Эрнекотт и мистер Локсхор молча смотрели, как Джулия свернула за угол и скрылась из глаз.

– Итак, господа, – тихо и торжественно произнес сэр Перран. – Соблаговолите ли вы подняться вместе со мною к моему племяннику?

– Да! – Лорд Эрнекотт уверенно кивнул.

– Признаться, я колебался, – сказал мистер Локсхор, – но теперь все мои сомнения развеялись. И это британский офицер, джентльмен, к тому же ваш родной племянник! Какая низость!.. Я готов быть вашим секундантом.

* * *

Блэкторн сидел на том самом диване, на котором они всего несколько минут назад были вместе с Джулией. Ему казалось, что он до сих пор ощущает под собою тепло ее податливого тела и то, как ее пальцы в перчатках пробегают по его лицу, шее, спине… Был ли смысл ее удерживать? Вряд ли. Он должен был ее отпустить. Вернувшись после Ватерлоо, он сразу заметил ее тусклый, безжизненный взгляд: вероятно, напряжение оказалось для нее слишком велико. Но он надеялся, что это пройдет, стоит им только побыть немного наедине. Увы, все оказалось гораздо серьезнее.

Эдвард уронил голову на руки. Невыносимая тоска разрывала на части его сердце. Ему хотелось метаться по комнатам, швырять на пол все предметы, какие подвернутся под руку, и пинать их ногами. Но он продолжал неподвижно сидеть на диване и, тяжело дыша, пытался преодолеть мучительную боль в сердце.

Он должен расстаться с Джулией, должен забыть ее. Но как? С нею жизнь для него имела смысл: имело смысл просыпаться утром, и ложиться вечером спать, и заполнять день делами, малыми и большими, потому что душой и сутью его жизни все равно оставалась она, Джулия. Он не мог этого объяснить, как не объяснил бы, почему столько стихов, пьес и простеньких песенок посвящено любви мужчины к женщине.

Всякий раз, когда он овладевал ею, она словно бы делалась его частью и заполняла собою всю его жизнь. Конечно, его жизнь как-то протекала и без нее; он аккуратно, даже педантично выполнял свои обязанности и делал все, что от него требовалось, – но в этом не было радости и не было того особенного ощущения чуда, которое давала ему только Джулия.

Она сама была чудом его жизни. И, познав это чудо и эту радость, он уже не представлял, как сможет обходиться без нее.

У майора Блэкторна бывали женщины и до Джулии. Однако в самой близости с ними чудесного было не больше, чем, положим, в этом письменном столе у стены: польза есть, но радости мало. Скудный личный опыт, накопленный им за годы кочевой солдатской жизни, не помогал разрешению непростого вопроса: что он должен сейчас сделать? Догнать ее? Уговорить остаться? Пригрозить, если понадобится, и потребовать наконец, чтобы она отбросила все свои страхи и стала его женой – и наполнила бы его жизнь радостью?

Эдвард устало откинулся на спинку дивана. Покачиваясь в седле по дороге из Ватерлоо в Брюссель, он всей душой стремился к одному: забыться в ее объятиях. Это было самое жестокое сражение в его жизни, но он старался не вспоминать о нем и думал только о том, как прижмет Джулию к своей груди. Он до сих пор не мог поверить, что он, Эдвард Блэкторн, уцелел в этой страшной сече, унесшей тысячи и тысячи жизней.

И вот Джулия дала ему забытье, которого он так жаждал, а потом ушла.

Он зажмурился, пытаясь отогнать от себя навязчивые воспоминания, но в этот миг раздался резкий, как град ружейных выстрелов, стук в дверь.

От неожиданности Эдвард вскочил и замер, словно готовясь к прыжку, и не сразу понял, что опасности нет: просто кто-то громко постучал в его дверь.

Он досадливо помотал головой и пошел открывать.

Из-за двери на него холодно взглянули серые глаза сэр Перрана. Его дядя в Брюсселе?.. Эдвард отступил на шаг, придерживая дверь.

С дядей были два спутника, которых Эдвард хорошо помнил по Бату. По мрачным выражениям их лиц он догадался, что они видели Джулию, только что вышедшую из его дома, – и очень возможно, что это произошло не случайно. Цель их неожиданного визита стала вдруг совершенно понятна, словно они уже сообщили о ней. Как странно, что, едва выбравшись из самой опасной битвы в своей жизни, он тут же вступает в другую, на сей раз с собственным дядей.

Затворив дверь, он ожидающе выпрямился. Сэр Перран, силуэт которого четко вырисовывался на фоне окна, а черты оставались в тени, поглядывал на него из-под полуопущенных век.

– Я вижу, ты вернулся с поля боя целым и невредимым, – холодно произнес он.

Даже на расстоянии от него веяло глухой враждебностью, и Эдвард внутренне подобрался. Ненависть к человеку, который хитростью и обманом отнял у него Джулию, вдруг вспыхнула с новой силой. Рука его непроизвольно потянулась к бедру, но наткнулась на пустые ножны: шпага лежала на столе.

– Вряд ли вы явились сюда затем, чтобы поздравить меня со счастливым возвращением. Полагаю, у вас ко мне дело поважнее. – Он язвительно усмехнулся. – Что ж, попробую догадаться. Вероятнее всего, вы решили объявить меня как ближайшего родственника своим наследником?

Сэр Перран вздрогнул и с силою ударил тростью об пол.

– Нахал! – воскликнул он. – Гроша ломаного от меня не получишь!

Во взгляде Эдварда отразилось глубочайшее презрение.

– А мне не нужны ни ваши гроши, ни даже миллионы – и вы прекрасно это знаете.

– Ты всегда был гордецом, – заметил сэр Перран. – Когда мы ездили в Бат, Стивен с Джорджем клянчили у меня все подряд, а ты… Я спрашивал у тебя, молокососа, что тебе купить, а ты молча отворачивался к окну, скрестивши руки на груди.

– Вы скверно обращались с моей мамой – этого я не прощу вам никогда. Стивен с Джорджем были еще слишком малы, чтобы что-то понимать. Я же однажды видел своими глазами, как вы ударили ее. С того дня вы для меня превратились в ничто, и только данное ей обещание удерживало меня в рамках приличий. Я никогда не понимал ее чрезмерной почтительности к вам: даже после того, как вы посмели поднять на нее руку, она убеждала меня не держать на вас зла. Часто она повторяла, что вы подарили ей что-то очень ценное и что якобы по одной этой причине я обязан любить и уважать вас. Но, видно, ее сердце было гораздо отходчивее моего, и сегодня я могу сказать вам прямо: я всегда вас презирал. Мне и тогда уже было ясно, что деньги для вас важнее человеческой чести и достоинства, однако я старался держать данное ей обещание. Но после Лондона, после того, как вскрылась эта отвратительная история с письмами, я не вижу в этом никакой надобности. По мне, вы можете убираться ко всем чертям, и чем скорее, тем лучше.

Опершись на трость, сэр Перран стянул с руки перчатку, медленно подошел к двери и остановился в двух шагах от племянника.

С минуту они смотрели друг другу в глаза. Блэкторн знал, что его дядя мастерски владеет огнестрельным оружием. Конечно, о дуэли на шпагах при его хромоте не могло быть и речи, но навести пистолет способен и хромой. Сердце Эдварда забилось сильнее. Смерть снова, как и вчера, стояла за его плечом, и от этого кровь прилила к его голове и застучала в висках.

Сэр Перран протянул вперед руку, и перчатка упала к ногам Эдварда.

– Тебе осталось только назвать своих секундантов. Жду тебя через три дня на рассвете, в Суанском лесу.

– Завтра, – поправил Эдвард. – Завтра на рассвете. Через три дня я уже должен быть со своим полком в Париже. Пока Бонапарт находится в Европе, война не кончена.

Взгляд сэра Перрана не дрогнул.

– Очень хорошо, – невозмутимо кивнул он. – Значит, завтра на рассвете. По дядиной спокойной уверенности, по тому, как холодно сверкнули его серые глаза, Блэкторн понял, что баронет будет целиться наверняка. Он молча нагнулся за перчаткой, бросил ее мистеру Локсхору и широко распахнул дверь.

Сэр Перран вышел, не сказав более ни слова.

27

Около полуночи Джулию разбудили мужские голоса. Кажется, в кабинете, расположенном на первом этаже под ее спальней, происходил какой-то спор. Хотелось досмотреть прерванный сон, поэтому она свернулась калачиком и накрыла голову подушкой, но голоса спорщиков пробивались и сквозь подушку. В конце концов сон пропал, она повернулась на спину и стала смотреть на большую синюю розетку, от которой во все стороны расходились складки шелкового балдахина над кроватью. На голове у нее был ночной чепец, подол батистовой ночной сорочки перекрутился вокруг колен.

Голоса стали слышней: кажется, лорд Тревонанс выговаривал за что-то своему собеседнику. Странно: к кому бы он мог обращаться в таком тоне? Ведь оба его сына остались в Англии. Второй голос отвечал ему тоже довольно резко и сердито, но слов было не разобрать.

Внезапно Джулия рывком поднялась и села на кровати. Эдвард. Она узнала его голос. Она еще не успела придумать, что делать, оставаться в спальне или спускаться вниз, а босые ноги уже несли ее по холодным половицам к двери.

Она выглянула в коридор и прислушалась. Все было тихо. Когда хлопнула входная дверь, Джулия испуганно отпрянула, словно боялась, что ее увидят; последнее, впрочем, было невозможно, поскольку ее спальня находилась в самом конце коридора на втором этаже.

Рядом послышались легкие шаги: видимо, леди Тревонанс вышла из своей комнаты и торопилась вниз. Да что там такое?..

Спальня Джулии выходила окнами во двор, и из нее нельзя было увидеть, что делается на улице. Выхватив из шкафа кашемировую шаль, она набросила ее на плечи и выскользнула из спальни, но не стала спускаться вслед за леди Тревонанс по лестнице, а перебежала на другую сторону коридора, в Розовую гостиную, и выглянула из окна.