Джулии мучительно хотелось объяснить ему свои чувства, но она не знала, как.

– Милая, поедем ко мне, – сказал он, целуя ее пальцы.

Она опустила глаза. Откуда-то к ней подступала непрошеная дурнота. Он снова поцеловал ее пальцы, потом ладонь. От тепла его губ страхи ее как будто немного затихли, но не ушли. Что из того, что он успел помыться? От него все равно пахло порохом и лошадьми. Губы Эдварда коснулись ее щеки, но и после поцелуя ощущение дурноты не прошло. Ее охватила дрожь.

– Да что с тобой? – воскликнул он, тревожась уже не на шутку.

– Я… я неважно себя чувствую, – ответила она. – Вероятно, переволновалась. Ты здесь, со мной, а я все еще не могу в это поверить и боюсь обнаружить тебя в числе убитых. – Она подняла на него полные слез глаза. – Понимаешь? Я не могу поверить, что ты жив.

Отпустив ее руку, Эдвард обнял ее за талию и притянул к себе. Джулия силилась сдержать дрожь, но не могла. Слезы уже сорвались с ее ресниц и катились по щекам.

– Мне было так страшно, – прошептала она едва слышно.

Он начал нежно целовать ее волосы, ухо, лоб. Когда его губы нашли ее рот, она прижалась к нему всем телом. От этого ее дрожь как будто стала проходить, а волна страха наконец отхлынула. Теперь ее переполняла благодарность к судьбе за то, что Эдвард вернулся к ней, тогда как многие его товарищи уже не вернутся к своим ближним никогда.

По жилам Джулии разлилось приятное тепло, ей стало легко, и мысли о смерти отлетели. Для нее не существовало больше ничего, кроме рук и губ Эдварда. Она начала сама целовать его, страстно и торопливо. Его ноги были прижаты к ее ногам, руки обнимали ее, язык владел ее ртом, и сейчас она знала только это и слышала только те нежные слова, которые он шептал ей то в ухо, то в волосы, то куда-то мимо щеки.

– Джулия, любовь моя!..

Она снова растворялась в нем, и обнимала за шею, и гладила его волосы.

– Поедем ко мне, – шептал он.

И, хотя ей хотелось этого больше всего на свете, она сказала:

– Я не могу. Я обещала леди Тревонанс… Мы с нею договорились ехать к… – Его губы закрыли ей рот.

– Думаю, что она охотно освободит тебя от данного слова.

Джулия рассмеялась и коснулась губами его щеки.

– Я несу какую-то чушь! Конечно, освободит… Тем более что в Брюсселе такая ужасная неразбериха.

Через несколько минут, с розовыми от смущения щеками – поскольку ей только что пришлось прощаться с леди Тревонанс, – Джулия опустилась на сиденье экипажа рядом с Эдвардом.

На улицах все еще толпилось множество людей, которые при виде мундира всякий раз оживлялись, и тогда громовое «ура!» прокатывалось из конца в конец улицы. Многие кареты и экипажи были украшены лавровыми ветками. Из окон свисали флаги всех союзных стран. Лошади с трудом пробирались сквозь толпу, но рука Эдварда обнимала Джулию, и от этого она чувствовала себя хорошо и покойно и совсем не сетовала на частые остановки.

К тому времени, когда они наконец добрались до его квартиры, Джулия уже почти успокоилась и поняла, что ее любовь к Эдварду ничуть не ослабела. Войдя в гостиную и на всякий случай заперев дверь на ключ, Эдвард тотчас повернулся к ней и стал осыпать ее жаркими поцелуями. Он прервался лишь на минуту, чтобы развязать синие шелковые ленты на ее шляпке – маленький шедевр Габриелы полетел на пол.

Но в его объятьях Джулию снова охватило ставшее уже привычным тревожное ожидание – как вчера, когда после долгого отсутствия всяких вестей явилась вдруг весть о том, что армии Веллингтона и Блюхера разгромлены и город скоро заполнится французскими солдатами. Было ли тут дело в запахе сражения от его мундира или в чем-то ином, – но глаза Джулии вдруг защипало от порохового дыма, окутавшего все кругом, а уши заложило от грохота орудий. Ей мерещились то короткие приказы офицеров на поле боя, то стоны раненых, то предсмертные крики лошадей, то гул самой земли, дрожавшей под сапогами двух многотысячных армий.

Она не очень хорошо понимала, что в действительности происходило в эту минуту. Кажется, она лежала на маленьком диванчике в гостиной, а возможно, и нет. Точно она знала только одно: Эдвард был на ней и в ней, его руки до боли стискивали ее, а сама она обнимала его ногами и судорожно гладила руками в перчатках. При этом гул орудий, крики и топот лошадей не прекращались ни на миг, а убыстряющиеся движения Эдварда рождали новые причудливые образы в ее мозгу.

Но горячая волна уже поднималась откуда-то из глубин ее естества, и навязчивые призраки один за другим истончались и исчезали совсем. Чувствуя сквозь мундир тепло его тела, она начинала постепенно верить, что Эдвард здесь, он с нею, живой и настоящий. Неожиданно ее пронзило наслаждение столь жгучее и острое, что она закричала и едва не задохнулась. Непрошеные слезы опять хлынули из ее глаз. Над ухом у нее раздались стоны Эдварда, он начал двигаться медленнее и ровнее, но сама она все так же судорожно цеплялась за него.

– Тебе больно? – спросил он, как и в первый раз, и Джулия засмеялась в ответ, хотя смеяться ей не хотелось.

– Нет, нисколько.

Он поцеловал ее шею, потому что его губы сейчас находились чуть ниже ее уха, и она закрыла глаза.

Несколько минут спустя, когда ее дыхание восстановилось, она почувствовала под собою что-то жесткое, наподобие старых пружин, и поняла, что они и правда лежат на диване в гостиной.

– Где твои ноги? – спросила она, смутно припоминая, что диван был как будто гораздо короче Эдвардовых ног.

Он засмеялся ей в шею, отчего ей стало щекотно.

– Левая упирается коленом в подлокотник, а правая – ну, что поделаешь, правая на полу.

Джулия приподняла голову, чтобы взглянуть на любопытное зрелище. Странно: теперь ей мешала тяжесть его тела и диванные пружины под спиной, хотя еще несколько минут назад она даже не знала, где находится.

Но стоило ей обвести глазами маленькую темноватую комнату, как чувство покоя, только что владевшего ею, начало быстро улетучиваться. Пустой холодный камин, письменный стол – если, конечно, обшарпанный деревянный уродец с прямыми ножками может называться столом, – оловянный подсвечник. Свет из окна косо падал на голые половицы. Полоска красной парчи шириною всего в несколько дюймов была – вероятно, под видом занавески – привешена с одной стороны окна.

Джулия вздохнула. Ее руки все еще обнимали Эдварда, но сердце вдруг словно окаменело, и она уже сомневалась, была ли реальностью эта близость с Эдвардом.

– Мне пора, – прошептала она.

– Останься, – отвечал он, все так же щекоча губами ее шею. – Леди Тревонанс простит тебя, если сегодня ты не вернешься домой.

Когда Эдвард приподнялся на локте и заглянул ей в глаза, внутри у нее опять все перевернулось. Он потянулся к ней, и она ответила на его поцелуй.

Разумеется, она любит его и будет любить всегда.

Тогда в чем дело?..

Эдвард встал и ненадолго вышел в спальню, и Джулия легла на бок, подложив под щеку ладонь. Слезы, которых слишком много накопилось внутри, снова выкатились у нее из глаз и закапали в золото спутанных волос.

Больше она не могла тут оставаться. Она чувствовала, что должна уйти, и осознавала, что Эдвард не сможет этого понять. Через несколько минут он вернулся, и она отправилась в спальню, чтобы привести себя в порядок. Оправив платье и кое-как пригладив непослушные волосы, она еще некоторое время постояла посреди комнаты. Взгляд упал на износившееся покрывало на кровати. Ей чудилось, что сердце ее точно так же износилось и из него точно так же торчат нитки, как из этого покрывала. Но покрывало можно заштопать, а какими нитками ей теперь штопать свое сердце?

Когда она вернулась в гостиную, Эдвард стоял у окна к ней спиной и смотрел на улицу. В одной руке он держал шпагу острием вниз.

При виде этой шпаги у Джулии на долю секунды помутилось в глазах: она почти явственно увидела, как ее острие входит в человеческую плоть и из раны брызжет кровь.

Она попятилась и сглотнула подкативший к горлу ком.

Прочь, скорее прочь отсюда! – стучало у нее в висках. От страха ее дыхание сделалось прерывистым. Едва сознавая, что делает, она торопливо обошла диван и наклонилась к брошенной на полу шляпке.

– Я ухожу, – объявила она каким-то чужим, непривычно высоким голосом.

Эдвард удивленно обернулся и шагнул к ней.

– Нет! Ты не можешь так уйти.

– Но я же говорила тебе, что занята сегодня… – Она подняла синюю шляпку и отряхнула ее рукой в перчатке. – Я должна идти.

Он нахмурился и сделал еще один шаг в ее сторону.

– Джулия, – сказал он, положив шпагу на обшарпанный стол. – Я не понимаю тебя! И что, черт возьми, значит это «занята»?

– Ты мог бы при мне выбирать более пристойные выражения. – Не отводя взгляда от шпаги на столе, она неловко надела поднятую шляпку. – Пойми, что мне всегда придется выполнять свои обязательства перед ближними, как бы ни… Словом, мне надо идти. Я больше не могу тут находиться!

Метнувшись к двери, она повернула в замочной скважине ключ – раз, другой, третий. Но, в какую бы сторону она его ни вертела, он все время проскакивал, и дверь не отпиралась. Сзади послышались шаги, и пальцы Эдварда сжали ее руку выше локтя. Бросив ключ, Джулия выпрямилась и закрыла лицо рукой. Она силилась и не могла сдержать слезы.

– Джулия, родная моя, что с тобой?.. А-а, понимаю. Ты, верно, впервые столкнулась с войной! Конечно, война – это страшно. Но ведь я здесь, с тобой… и, слава Богу, целый и невредимый.

Он не поймет, подумала Джулия.

– Дело не в войне, – ответила она, уже зная, что не солжет, но и не скажет ему всей правды. – Просто… я не гожусь в офицерские жены. Раньше я думала, что лишь долг перед сестрами мешал мне поехать за тобою в Брюссель, но – ошибалась. Я… не могу жить в вечной тревоге, я слишком много смертей видела в своей жизни!

Она снова попыталась отпереть дверь, но ключ не слушался ее. Тогда Эдвард отвел ее руку, продвинул ключ чуть дальше в замочную скважину и повернул один раз. Дверь открылась.