Постояв так некоторое время, он неожиданно вынес одну ногу вперед и сделал выпад, после чего легко отскочил назад, снова шагнул вперед и принялся передвигаться таким манером около камина, вокруг кровати и вдоль громоздкого резного шкафа красного дерева. Он то наносил удары, то уклонялся от невидимого противника; колени его были полусогнуты, движения стремительны, свободная рука для равновесия отставлена в сторону.

Физические упражнения вскоре принесли желаемый результат – после ряда прямых и ложных выпадов и отбивов сердце майора забилось чаще, зато голова прояснилась. В движении он всегда соображал гораздо лучше, чем сидя в удобном кресле: вероятно, от бездействия мозг его постепенно тупел. Кроме того, сегодня, стоило ему опуститься в кресло, как мысли его словно магнитом притягивались к Джулии, к их первой за восемь лет встрече и неожиданно жаркому объятию, к этой ее нелепой затее с замужеством… И чем дольше он сидел, тем настойчивее преследовал его образ Джулии, вытесняя из головы все остальное.

Нет, упражнения со шпагой были все же лучше. Наконец-то он мог сосредоточиться на деле, которое требовало его немедленного внимания.

Он не сказал Джулии всей правды. Он приехал в Бат не только затем, чтобы спустя восемь лет взглянуть на родные края, навестить дядю и обитателей Хатерлея и уладить некие дела в Корнуолле. В данный момент на кровати майора было разложено десятка четыре бумаг самого разного содержания. Он получил их от Веллингтона перед отъездом из Лондона и вот уже несколько дней занимался их изучением, сличая даты и имена.

По возвращении из Бата он снова выложил их на кровать, на сей раз придвинув ближе к себе самые последние, датированные маем или даже июнем. Он пытался нащупать след. Выходило, что кто-то из дядиных ближайших помощников – предатель, точнее говоря, убежденный бонапартист, полный решимости сделать все возможное для восстановления императорского престола в Париже. Маловероятно, что Наполеон долго задержится в ссылке на острове Эльба. Чтобы генерал-триумфатор, царствовавший еще недавно чуть ли не над всей Европой, удовольствовался прозябанием на крошечном островке? Нет. Немыслимо.

Посреди одного из мастерски выполненных выпадов Эдвард вдруг замер, опустил шпагу и затаил дыхание. Шорох, скрип половицы, чьи-то шаги? Повернув голову к двери, он долго напряженно вслушивался, после чего медленно выдохнул воздух.

Тишина.

Однако за дверью все же кто-то был, Эдвард чувствовал это всей кожей. Бесшумно ступая по ковру, он подошел ближе и прислушался. Ни звука. Тогда он подбежал к двери и рывком распахнул ее. Никого, лишь в конце коридора он успел разглядеть чью-то неясную тень.

Эдвард сильнее сжал эфес шпаги, которую все еще держал в руке. Сердце его колотилось. Он ощущал присутствие врага так ясно, словно горячий скакун нес его по широкому полю навстречу французу. Только по ту сторону поля его ждал на сей раз не неприятельский солдат с оружием в руках, а сильный и умный противник, ведущий свою тайную войну среди темных коридоров и чужих бумаг.

Постояв так еще некоторое время, майор Блэкторн вернулся в комнату. Да, все изменилось, подумал он. Полученный по службе приказ перестал быть ординарным распоряжением свыше, которое можно было выполнять с прохладцей, потому что война с французами стала теперь его войной – личной, кровной и беспощадной. Вот только сможет ли он, офицер кавалерии, победить в этой тайной войне?

Несколько прядей выбились из-под черной шелковой ленты, и Эдвард нетерпеливо сдернул ее с волос и бросил на кипу бумаг. Его волосы рассыпались по плечам. Черт возьми, почему выбор Веллингтона пал именно на него? Разве он годится для роли сыщика? Ему стократ проще командовать эскадроном, чем гоняться за какой-то таинственной тенью. И все же он был готов беспрекословно выполнять любое поручение Веллингтона – отныне герцога Веллингтона, – ибо считал его полководцем, не имеющим себе равных во всем мире.

В задумчивости он снова начал передвигаться по комнате, делая выпады и пронзая воображаемого противника насквозь. Шпага со свистом рассекала воздух, ноги в чулках мягко ступали по красному с золотом ковру. Как странно, что все следы ведут именно в Бат, а точнее, в сомерсетскую усадьбу сэра Перрана. Впрочем, загадка вполне объяснима, если принять во внимание обширность дядиных связей. В самом деле, в Англии, да и во всей Европе, не было ни одного мало-мальски значительного предприятия, к которому сэр Перран так или иначе не приложил бы руку. Пожалуй, этот английский баронет понимал в делах больше любого политика и любого, даже самого изворотливого, торговца и умел разместить свои средства так разумно, что в течение жизни сколотил огромное состояние. Только теперь, занявшись делами своего родственника вплотную, Блэкторн узнал, что сэр Перран, оказывается, вложил почти шестьсот тысяч фунтов в одни только ценные бумаги. До сих пор он даже не догадывался о размахах дядиной деятельности.

Блэкторн покосился на устеленное бумагами красное бархатное покрывало, при этом едва не пронзив шпагой кроватный столбик. Да, он уже постепенно начал понимать, откуда взялись несметные богатства сэра Перрана. Баронет создал целую сеть лазутчиков, и вся агентура Веллингтона, увы, не шла с нею ни в какое сравнение. Судя по всему, в дядины руки каким-то образом попадали едва ли не все приказы и донесения, рассылаемые по войсковым частям обширной Британской империи.

Блэкторн на минуту опустил шпагу и перечитал служебную записку, в которой предлагалось нанять алжирских корсаров и с их помощью похитить и убить Наполеона. Поражала как дерзость выдвигаемого в записке плана, так и то, что копия ее, как было доподлинно известно Веллингтону, находилась в распоряжении сэра Перрана.

Задача, поставленная перед майором Блэкторном, была предельно ясна. Он должен был обнаружить французского шпиона, выкачивающего сведения из обширных источников сэра Перрана. Сам баронет был вне подозрений Веллингтона. Однако где-то в непосредственной близости от него, возможно, даже под его кровом, скрывался шпион либо самого Бонапарта, либо кого-то из его ближайших помощников, и этот шпион имел доступ ко всем бумагам сэра Перрана.

Единственной зацепкой, которая хоть как-то могла вывести Блэкторна на след лазутчика, был некий Витвик, отставной пехотный сержант из Корнуолла. Год назад при Талавере сержант потерял руку и с тех пор служил досмотрщиком на таможне, то есть – учитывая, что народ в тех краях привык рассматривать контрабанду как законную статью своего дохода, – выполнял работу в высшей степени неблагодарную. По долгу службы ему довелось задержать близ Фалмута нескольких контрабандистов, у одного из которых оказались при себе бумаги поистине государственной важности.

Пожалуй, в сложившихся обстоятельствах ему следовало завтра же отправиться в Корнуолл, разыскать там сержанта Витвика и допросить как следует задержанного контрабандиста.

Решив так, Эдвард снова взялся за шпагу, но мысли его как-то сами собою обратились к Джулии. Меньше всего ему хотелось уезжать из Бата сейчас, когда лорд Питер мог в любой день сделать ей предложение. Ведь приняв его – Эдвард прекрасно это понимал, – она уже не сможет разорвать помолвку без скандала. А, насколько он мог судить по ее письмам и по ее вчерашнему поведению, она была отнюдь не любительница огорошить общество своим поведением. Нет, ему совсем не хотелось оставлять Джулию в столь неподходящий момент. Однако не подчиниться приказу командира он тоже не мог. Кроме того, у постели умирающего брата Эдвард поклялся себе в том, что, покуда враг не сломлен, борьба с ним будет оставаться главным делом его жизни.

Наконец он швырнул шпагу на кровать, так что она, скользнув по бумагам, едва не проткнула острием одну из подушек. Пот градом катился ему за шиворот. Подойдя к окну, Эдвард отдернул красную бархатную занавеску и потянул оконную раму на себя. Комната тотчас наполнилась влажной свежестью июньской ночи. Господи, уладить бы все это поскорее!..

Он взглянул в звездное ночное небо. Ветерок с холмов колыхал занавеску и охлаждал разгоряченное упражнениями лицо. Спальня Эдварда выходила на лесистые холмы – те самые, по которым он бегал когда-то вместе с братьями, Джулией и ее сестрой Элизабет.

Из открытого окна первого этажа до него донесся дружный хохот – так смеются мужчины, когда им случается проводить вечер без женского облагораживающего влияния. Раз в неделю к сэру Перрану съезжались любители карточных игр и засиживались, как правило, далеко за полночь. Эдвард тоже был приглашен, но отказался, сославшись на усталость: как-никак, он только что приехал из Лондона. Дабы не показаться невежливым, он выразил готовность играть в следующую субботу, и дядя великодушно отпустил его на сегодняшний вечер, с тем, однако, чтобы по возвращении он зашел поздороваться с гостями.

Эдвард сдержал слово. Приехав из Бата, он сразу же заглянул в гостиную и тут, среди игроков, увидел лорда Делабоула. За прошедшие годы наружность отца Джулии так изменилась, что Эдвард с трудом подавил изумленный возглас; в другом окружении он, пожалуй, и вовсе бы его не узнал. Бледное, когда-то благородное лицо было испещрено густой сетью кровеносных сосудов, как у человека чрезмерно пьющего, под глазами лежали темные тени. Только живая улыбка да изящные манеры остались от прежнего лорда Делабоула. Наконец сэр Перран представил своего племянника остальным гостям, и Эдвард смог вернуться в свою спальню, чтобы поупражняться в фехтовании, еще раз перечитать вверенные ему бумаги и постараться не думать о Джулии.

Снизу донесся очередной взрыв хохота. Эдвард вернулся к кровати и принялся раскладывать документы по месяцам и числам.

Лорд Делабоул прибыл домой в три часа утра. На душе у него было скверно. Пока карета ехала от Монастырской усадьбы до Хатерлея, его голова достаточно проветрилась, так что, поднимаясь по широкой лестнице к себе на второй этаж, он уже вполне осознавал случившееся. С усилием, как лошадь, стремящаяся в стойло после долгого утомительного дня, он преодолевал ступеньку за ступенькой и мечтал лишь об одном: упасть в постель и уснуть как можно скорее. К черту сегодняшнюю игру, он хочет видеть во сне Оливию и хоть ненадолго забыть о том, что его карманы набиты долговыми расписками.