Суждено ли им с Эдвардом встретиться вновь?

Не в силах больше смотреть на эту красную парчу, Джулия быстро развернулась и вышла из комнаты. Через минуту она уже спустилась по лестнице и подошла к ожидавшему экипажу. Лишь откинувшись на сиденье, она вдруг сообразила, что начисто забыла о цели своего приезда. Она так и не сказала Эдварду, что сэр Перран в Брюсселе и, судя по всему, замыслил что-то дурное. Впрочем, перед угрозой большого сражения возможная месть сэра Перрана отошла на задний план.

* * *

Сэр Перран проследил за тем, как его жена вышла из меблированных комнат и ступила на подножку наемного экипажа. Он желал сейчас только одного: чтобы война не лишила его возможности собственноручно разделаться со своим племянником.

26

Вечером, когда лорд и леди Тревонанс поехали на бал герцога Ричмондского, Джулия осталась дома. Вряд ли бы она смогла сейчас развлекаться, зная, что Эдвард уже вернулся в полк. Военные действия еще не начались, поэтому многие офицеры еще находились в Брюсселе и были приглашены сегодня на бал, но некоторые уже выступили со своими солдатами к месту предполагаемого сражения. Эдвард оказался в числе последних.

Весь вечер она места себе не находила от тоски. Тревогу за жизнь Эдварда сменяли мысли грустные и прекрасные, навеянные воспоминаниями о сегодняшней ночи. То и дело на своей коже или в волосах она ощущала Эдварда – вернее, его мыло для бритья. Еще не прошло десяти часов, как он уехал, а она уже отчаянно скучала по нему.

Под руку ей попался томик Вордсворта; она пыталась читать, но никак не могла вникнуть в смысл прочитанного. Прекрасные строки казались ей бессмысленным нагромождением слов, из которых к тому же возникали самые неожиданные образы. Если в стихах шла речь о больших деревьях, ей тотчас мерещились раскидистые буки Суанского леса, стоящие стеной между нею и любимым; при слове «колос» тотчас представлялось широкое поле между лесом и рекой Самбр и молодые колосья, растерзанные конскими копытами и сапогами солдат; при любом упоминании о четвероногих прямо на нее с топотом неслись ряды всадников с обнаженными клинками в руках. Наконец она вздохнула и отложила книгу. Кто мог предположить, что даже стихи Вордсворта наполнятся для нее смертоносным дыханием войны?

Джулия позвонила в колокольчик и, когда дворецкий появился на пороге, попросила принести ей бокал портвейну. Потом, сидя в кресле, она маленькими глотками отпивала терпкое вино, и охватившая ее дрожь постепенно проходила. Наконец бокал опустел. Джулия закрыла глаза и погрузилась в тяжелую дремоту.

Очнувшись, она не сразу поняла, где она и что ее разбудило. Под окном на улице раздавались какие-то голоса. Часы на камине показывали три. Джулия никак не ожидала, что может проспать так долго, сидя в кресле. Видимо, тревога за Эдварда измотала ее вконец.

Голоса на улице становились все громче. Что там такое? Стряхнув остатки сна, Джулия прислушалась внимательнее. Кто-то кричал, но слов было не разобрать. То и дело до ее слуха доносился стук подков о мостовую и шум проезжавших мимо экипажей. Голоса уже переместились в переднюю: леди Тревонанс говорила что-то торопливо и взволнованно. Через минуту на лестнице послышались шаги: лорд и леди Тревонанс приближались к гостиной.

Джулия встала и, держась за резной подлокотник кресла, ждала. Наконец дверь распахнулась, и маркиза, в платье великолепного сапфирового цвета, появилась в дверях. От быстрой ходьбы она задыхалась. Лицо ее было бледно.

– Все произошло так быстро, – растерянно проговорила она. – Веллингтон уехал прямо посреди бала. Перед самым отъездом Тревонанс успел перекинуться с ним двумя словами, потом забрал меня, и мы тоже уехали. Джулия, французы перешли Самбр!

– Что?! – Джулия покачнулась. – Как они могли оказаться так близко от Брюсселя? Кто-нибудь знал об этом раньше?

– Нет. – Войдя, лорд Тревонанс затворил за собою дверь. – Это все хитрости Бонапарта! Насколько я понимаю, он хочет воспрепятствовать соединению наших войск. Теперь он попытается оттеснить пруссаков от армий Веллингтона и разбить по отдельности тех и других. Проклятый корсиканец! Все-таки сшельмовал! Нанес удар, когда мы еще не успели подтянуть все силы. Дорого же нам теперь придется платить за эту медлительность!

У Джулии вдруг подкосились ноги, и она неловко опустилась в кресло. Того, что случилось, не ожидал никто. Союзники предполагали начать общее наступление не раньше первого июля: к этому времени все европейские армии уже должны были подтянуться к южной окраине Брюсселя. К тому же многие полагали, что французы восстанут против своего бывшего императора и дело вообще не дойдет до войны. Отчасти именно этим объяснялась некоторая безмятежность союзников. Все, однако, обернулось иначе: французы неожиданно перешли Самбр, и война сама явилась в Брюссель.

Сцепив руки на коленях, Джулия бессмысленно глядела на абрикосовый шелк своего платья. Пальцы ее побелели от напряжения; она попыталась разжать их, но не смогла. Кажется, маркиз что-то говорил ей, но смысл его слов не доходил до нее. Ей хотелось моргнуть, но глаза словно остекленели; не было сил даже для того, чтобы дышать. Война. Почему все так смешалось у нее в голове? Откуда это нелепое ощущение, будто снаружи она вся, с ног до головы, опутана веревками, а внутри одеревенела от страха?

Эдвард. Вернется ли он?

Леди Тревонанс, опустившись перед нею на колени, гладила ее сцепленные пальцы и заглядывала в лицо.

– Джулия? – долетел словно откуда-то издалека ее голос.

Джулия с трудом оторвала взгляд от своего платья и стала смотреть в участливые глаза маркизы – карие, как у лорда Питера. Как они все-таки похожи! Джулии казалось, что ее мимолетная помолвка с лордом Питером произошла бесконечно давно – сто лет, а не год назад. Выйди она тогда за лорда Питера, теперь ей не пришлось бы сидеть так, цепенея от страха.

Но ведь она не любит лорда Питера.

Она любит Эдварда, только его.

– Он может погибнуть, – наконец сказала она.

– Да. – Глаза леди Тревонанс наполнились состраданием. – Но может и вернуться к вам. Все в руках Господа.

– Руки Господа не удержат всех, – рассеянно отозвалась Джулия.

– Что тут скажешь? Только одно: ради нашего блага Господь доверил нас друг другу. Мужайтесь, милая. Ваш любимый – прекрасный солдат.

– Я знаю.

От окна послышался голос лорда Тревонанса.

– Войска идут и идут. Вон брауншвейги в черных мундирах. Боже мой, кто бы мог подумать!.. – От волнения горло у него сжалось, и он умолк.

Джулия обернулась. Маркиз стоял, опустив плечи и прикрыв глаза рукой.

Роковой час решающего сражения неумолимо приближался.

* * *

Весь день шестнадцатого июня стояла жара, но Джулия бродила по дому с ледяными руками и ногами. Ее сердце было сковано страхом. Со стороны Катр-Бра, расположенного по дороге на Шарлеруа милях в двадцати южнее Брюсселя, доносились приглушенные раскаты канонады, но никто толком не знал, что там происходило. Семнадцатого июня небо заволокли серые облака, и вчерашняя жара сменилась проливным дождем.

– Так-то, господа бонапартисты! – приплясывая от радости, говорил маркиз Тревонанс. – Потаскайте-ка теперь свои пушки по грязи!..

Джулия проплакала всю ночь. Еще вчера днем в город начали прибывать раненые из Катр-Бра и Лигни. До сих пор она знала о муках и страданиях, которые несет с собою война, лишь понаслышке. Теперь впервые она собственными глазами увидела все то, о чем писали газеты и говорили очевидцы. Конечно, она догадывалась, что и сейчас ее взору открыто далеко не все. Однако этого оказалось достаточно, чтобы понять, как далеки были письма Эдварда от правдивого изображения ужасов войны: в них не было ни удушающего порохового дыма, ни безруких и безногих калек, ни душераздирающих стонов раненых.

Все упорнее становились слухи о том, что Наполеон обещал своим солдатам отдать город на разграбление, – а для каждой женщины это могло означать лишь одно. Волна страха захлестнула Брюссель. Многие пытались – по дороге или по реке – бежать на север, в Антверпен, однако все лошади и экипажи были реквизированы для армии, и уже на следующий день – то есть в воскресенье, восемнадцатого июня – Джулия смирилась с мыслью, что вырваться из Брюсселя ей не удастся. Вскоре после полудня пушечная пальба стала доноситься со стороны деревень Ватерлоо и Мон-Сен-Жан, милях в двенадцати южнее Брюсселя. Около трех часов в городе появились солдаты-кавалеристы, вероятно, покинувшие поле боя. Они неслись по улицам города во весь опор и кричали, что все погибло и французы скоро будут здесь. Этих солдат становилось все больше, и все они говорили одно и то же: французы победили, армия Веллингтона разбита.

Джулия и леди Тревонанс сидели на диване, прижавшись друг к другу, маркиз, с заряженным пистолетом в руке, стоял у двери. Джулии хотелось закричать, но она понимала, что стоит ей сейчас издать хоть один звук, она уже не сможет остановиться и будет кричать, пока не охрипнет. Поэтому она молча покачивалась из стороны в сторону, зажав рот носовым платком и задевая плечом бледную от страха леди Тревонанс.

С наступлением сумерек пушки смолкли.

А в девять часов до города долетела весть, противоречившая всему, что говорилось до сих пор: Веллингтон отбил все атаки императорской гвардии, а к концу дня к месту сражения прибыли наконец прусские войска, и Наполеон был разбит наголову.

Женщины плакали, обнявшись. Лорд Тревонанс обессиленно опустился в кресло около дивана и закрыл лицо руками.

* * *

На другой день Джулия вместе с лордом и леди Тревонанс сидела в гостиной и вышивала – точнее, пыталась вышивать, так как каждый второй стежок ложился у нее сегодня кое-как. Она только что вдела новую нитку в игольное ушко, когда дверь отворилась и на пороге появился дворецкий.