Помолчав, сэр Перран продолжал:

– В следующий раз, когда вы с мисс Вердель надумаете развлекаться в Зеленом салоне, советую прежде хотя бы запереть дверь. Что, если бы за сим занятием вас застал не я, а Григсон или кто-нибудь из слуг? Право, было бы гораздо неприятнее. Полагаю, ты намерен на ней жениться? Это беспокоит меня: признаюсь, в последнее время я искренне привязался к Джулии и ее сестрам.

Блэкторн ответил не сразу. Конечно, скверно, что из-за его оплошности дядя стал свидетелем интимной сцены, происшедшей в Зеленом салоне, однако извиняться или оправдываться теперь уже все равно было поздно, и он решил ответить только на самый главный вопрос.

– Разумеется, я намерен на ней жениться. Она приняла мое предложение, и завтра мы встречаемся со священником. Или, по-вашему, я последний мерзавец, соблазняющий невинных девиц? В таком случае позвольте вас заверить, что подобного рода развлечения не в моей натуре.

– Это хорошо, – кратко ответил сэр Перран, после чего снова закрыл глаза и принялся размахивать рукою в воздухе. – «Времена года». Право, никто еще не сочинил ничего прекраснее. Все-таки ни Бах, ни Моцарт не трогают меня так, как Вивальди… А теперь ступай и не мешай мне слушать музыку. Твое поведение расстроило меня.

Однако Блэкторн провел в доме сэра Перрана несколько детских лет и давно знал эти дядины штучки. Конечно, во многом баронет и теперь оставался для него загадкой, но, во всяком случае, он уже не мог, как прежде, заморочить своего племянника, обращаясь с ним как с мальчишкой

– Прошу простить меня за то, что я вас так огорчил, – с усмешкой проговорил он. – Поверьте, это вышло неумышленно. Однако я пришел к вам сейчас не для того, чтобы обсуждать наши с Джулией отношения, а совсем по другому поводу. Я желаю знать, почему вы позволили Делабоулу продолжать игру, когда он уже упился до того, что не отличал даму от туза? Даже ваши друзья, лорд Эрнекотт и мистер Локсхор, не знали, куда девать глаза, когда его последние фунты исчезали в наших с вами карманах… Это было просто избиение младенца!

Сэр Перран нахмурился и открыл глаза.

– Неважно, в прошлую субботу, сегодня или через полгода, но это случилось бы с ним все равно. Он был игрок и шел на поводу у собственных слабостей, а слабость и безволие в этой жизни всегда оканчиваются банкротством. Но я не думал… мне даже в голову не приходило, что он покончит с собой!..

Да, по озабоченному лицу сэра Перрана было видно, что баронет и впрямь искренне огорчен. От его насмешливой непринужденности не осталось и следа. Наклонившись вперед, он дотянулся до своей трости и принялся выглаживать ладонью ее отполированный до блеска набалдашник.

– Конечно, лучше всего было бы его остановить, – не глядя на племянника, продолжал он, – и, конечно, следовало держать бутылку как можно дальше от него – но ведь он все-таки был моим гостем. Ты сам видел: допив одну бутылку, он тут же требовал себе следующую. В азарте игры он всегда выпивал по четыре бутылки за вечер. Твое горячее пиво ему на время помогло, хотя и покоробило кое-кого из моих гостей. Заметил, как вытянулось лицо у Эрнекотта? Он ведь считает, что пиво – питье для простолюдинов. Правда, ты чуть-чуть умилостивил его, подняв бокал за его здоровье. Кто ж откажется выпить за собственное здоровье? Как ни странно, даже пиво как будто пришлось ему по вкусу. – Усмехнувшись, сэр Перран откинулся на спинку кресла и немного помолчал, потом снова заговорил. – Я тогда же решил, что верну Делабоулу выигранные деньги. Теперь, разумеется, их получит Джулия.

Блэкторн не знал, что ответить. Джулия говорила, что ее отец должен сэру Перрану какие-то пять тысяч, но, судя по всему, дядя не собирался взыскивать с нее долг.

– Я рад, что вы стараетесь ей помочь, – произнес наконец он. – Джулии сейчас очень тяжело. Возможно, ваша щедрость и участие помогут ей обрести душевное равновесие.

Лицо сэра Перрана сделалось на миг очень серьезным, он кивнул, словно принимая лестные слова племянника. После этого, откашлявшись, баронет переменил тему.

– Скажи-ка мне лучше, что это у тебя за дела в Корнуолле?

Эдвард почувствовал невольное облегчение оттого, что разговор о Джулии и о смерти лорда Делабоула остался позади. При слове «Корнуолл» на него нахлынули свежие еще воспоминания о том, как они с сержантом Витвиком по нескольку часов кряду сидели под вонючей рыбацкой лодкой и как потом приходилось пинками расталкивать несчастного мистера Моулза: контрабандист хоть и продрог до костей, но спал крепко и при этом храпел.

После неудачной вылазки в бухту Блэкторн на всякий случай решил остаться в Фалмуте еще дня на три. Каждый вечер они с сержантом отводили Моулза на место встречи и караулили там до утра, однако французский шпион так и не появился.

Наконец майор сдался и ни с чем возвратился в Сомерсет. По приезде, заглянув лишь ненадолго в свою спальню, он разыскал мистера Лэдока и расспросил обо всем, что происходило в Монастырской усадьбе в его отсутствие. Оказалось, что в последние дни, начиная со вторника, три важные бумаги исчезли и появились снова на столе секретаря; стало быть, в означенные дни шпион находился в усадьбе, а вовсе не в Фалмуте. Сложнее было с воскресеньем и понедельником: ведь шпион мог приехать на встречу, выяснить, что Моулз арестован, и переправить свои сведения через Ла-Манш каким-то другим способом. Положим, так оно все и было, думал Блэкторн; и что тогда?

После недолгих размышлений у него возникла одна идея, которую, пожалуй, стоило проверить. Если шпион прибыл в Фалмут и каким-то образом разведал про их ловушку, то тогда скорее всего он должен был вернуться в усадьбу, приступить к своим обязанностям, каковы бы они ни были, и искать другие каналы для передачи сведений. Следовательно, кто-то должен был видеть, как он сначала уехал, а потом вернулся в усадьбу; но кто?

Однако после разговора с мистером Лэдоком Эдвард направился в гостиную, где его дядя пил чай, и тогда-то сэр Перран и сообщил ему о страшной и безвременной кончине лорда Делабоула. Дальнейшие выяснения обстоятельств пришлось отложить: сейчас он был нужнее всего Джулии.

Теперь он задумчиво поглядывал на баронета, и серые глаза сэра Перрана, в свою очередь, внимательно следили за ним из-под ресниц. Стоит ли посвящать баронета в свою миссию, думал майор, и если да, то в какой мере? Так и не приняв окончательного решения, он ответил вопросом на вопрос.

– Сколько у вас в доме слуг? Человек тридцать?

Сэр Перран удивленно приподнял брови.

– Вероятно, около того, – отвечал он, легонько поглаживая большим пальцем набалдашник трости. – А зачем тебе это знать?

Наконец, еще раз испытующе взглянув на сэра Перрана, майор решил, что в интересах дела он должен открыть дяде хотя бы часть своих планов.

– А вот зачем. Один из ваших слуг вот уже несколько лет похищает поступающие к вам бумаги, переписывает их и переправляет некоему корсиканцу, проживающему сейчас на Средиземном море.

Сэр Перран замер от неожиданности.

– Чушь! – воскликнул он. – Шпион? В моем доме?

– Но ведь многим известно, что к вам со всего мира стекаются ценнейшие сведения, в том числе военного и дипломатического характера. Что же удивительного в том, что в дом проник лазутчик и пользуется вашими сведениями в собственных целях?

– Пожалуй, – медленно произнес сэр Перран. Новость Эдварда, видимо, потрясла его до глубины души: он сидел как громом пораженный. – Но как ты узнал? Боже правый! Шпион, в моем доме!.. Я не утверждаю, что это невозможно, но сама мысль о том… О Господи, сведения о наших войсках!.. Да, признаться, ты меня огорошил. Значит, вот чем ты занимался в Корнуолле? Выслеживал французских шпионов? – Сэр Перран глядел на племянника так, словно видел его в первый раз.

Что ж, подумал Блэкторн, пожалуй, это был верный ход.

– Я могу рассчитывать на ваше молчание?

– О, разумеется, – торопливо отвечал сэр Перран. – Значит, в моем доме шпион. И давно тебе об этом известно?.. Вероятно, потому ты и вернулся в Монастырскую усадьбу после стольких лет?

Блэкторн слегка прищурился.

– Не стану кривить душой. Я здесь по приказу Веллингтона, а вовсе не потому, что скучал все эти годы по вашему гостеприимству.

– Ах, вот как, – Сэр Перран снова умолк.

Мысли Эдварда неожиданно потекли по другому руслу.

– Вы оскорбили мою мать, – произнес он вдруг и тотчас поразился собственным словам. Никогда прежде он не говорил дяде о причине своей неприязни.

Сэр Перран побледнел.

В кабинете повисло неловкое молчание, баронет сцепил зубы и немигающими глазами глядел прямо перед собой.

– Твоя мать сама нанесла мне оскорбление. Она… – В самую последнюю секунду сэр Перран, видимо, передумал и умолк, так и не сказав того, что собирался. На его скулах заходили желваки.

Блэкторн почувствовал, как кровь прилила к его голове. В дядином тоне слышалась неприязнь, едва ли не ненависть. Да как смеет этот холодный старик ненавидеть его мать – такую удивительную, такую добрую и прекрасную?! Он рывком встал с кресла и отошел к окну. Дальше говорить было бессмысленно: дядя, кажется, с трудом владел собою, да и в нем самом всколыхнулась неприязнь, копившаяся долгие годы.

За окном шел дождь. Эдвард трижды глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Странно, что случайно сказанное слово могло так разбередить его душу. Он снова переживал ту далекую и мучительную минуту, когда он, совсем еще маленький мальчик, смотрел на свою плачущую мать. Перед этим она о чем-то разговаривала с сэром Перраном, и он кричал ей грубые слова. Ее боль пронзила Эдварда насквозь и осталась с ним навсегда. Теперь он пытался унять ее, задерживая дыхание и наблюдая за дождевыми каплями на стекле.

Ему понадобилось не менее четверти часа, чтобы прийти в себя. Возвращаясь к креслу, он заметил, что сэр Перран тоже как будто успокоился, во всяком случае, внешне. Он опять размахивал в воздухе рукой, напевая мелодию сонаты.