Джулия вспомнила, что он все еще пребывает в заблуждении на ее счет и что надо как-то посвятить его в свои дела, вот только как?

– Спасибо, – любезно кивнула она. – Все здоровы, а Хатерлей и сейчас, бесспорно, самый красивый особняк в наших краях. – Ее подмывало сказать что-нибудь еще, но нужные слова так и не отыскались.

Эдвард едва заметно прищурился.

– Я вижу, твой обожатель до сих пор не вернулся из Уилтшира?

– Да, он еще не приехал, – сказала Джулия и опустила голову, но он приподнял ее подбородок и заставил смотреть себе в лицо.

– Ты могла бы сделать лучший выбор. Гораздо лучший.

Джулия заметно погрустнела.

– Значит, ты невысокого мнения о нем?

– Увы, весьма невысокого.

– Жаль, – сказала она.

– Жаль? Отчего же?

– Я надеялась услышать твое одобрение, – отвечала она и добавила, встретив его удивленный взгляд: – Заедешь сегодня в Хатерлей вместе со мной? Хочу тебе кое-что показать.

4

Выудив Габриелу из компании ее друзей и подруг, Джулия усадила ее в свою карету и велела форейтору возвращаться в Хатерлейский парк. Габриела, вынужденная удалиться посреди приятной беседы, в первую минуту было огорчилась, но тут же ее карие глаза озорно сверкнули.

– Tres bien, – проговорила она нараспев. – Зато помогу вашим сестрицам с шитьем. Мисс Аннабелла, верно, успела без меня перепортить столько шелку, что страшно подумать!

Когда она захлопнула дверцу и карета покатила по улице, Джулия наконец вернулась к Эдварду.

Вдвоем они подошли к дорожной карете сэра Перрана, темно-красной с черным; Джулия, придерживая одной рукой край плаща, другой опираясь на руку Эдварда, забралась внутрь. Холеные – одна в одну – вороные лошади, алая с золотом ливрея форейтора, пышные, непривычно мягкие сиденья навевали мысли о сказочном богатстве и великолепии. Эдвард сел рядом с Джулией, карета тронулась, и вскоре Лечебный зал вместе с Батским аббатством остался далеко позади.

С любопытством поглядывая на друга детства, Джулия пыталась постичь течение его жизни в последние годы. Разумеется, она немало слышала о войне и читала в газетах сообщения о крупнейших битвах; она знала офицеров, которые вернулись домой калеками, и знала семьи, в которых сыновья погибли на судах флотилии адмирала Нельсона в начале войны или позже, в сражениях, руководимых Веллингтоном.

Однако все это было не то, потому что Эдвард знал войну не понаслышке; для него она была главным делом всей его жизни. Джулия тщетно силилась и не могла представить, что чувствует человек в гуще сражения, когда близкий друг погибает у него на глазах, или когда его собственная лошадь, подбитая шальной пулей, падает под ним на всем скаку, или когда долгими часами приходится ехать по жаре Бог весть куда, выполняя приказы… Да, она могла лишь догадываться, как он жил в эти последние годы. Но еще больше ее занимало, что он намерен делать теперь, после разгрома Наполеона.

– Чем ты собираешься заняться теперь, когда в Европе наступил мир? – спросила она. – Вероятно, уйдешь из армии?

Он покачал головой и нахмурился.

– Не уверен, что Европе придется долго жить в мире.

– Значит, ты, как и сэр Перран, считаешь, что Бонапарт не останется на Эльбе? И что союзникам следовало сослать его куда-нибудь подальше?

– Именно так, – серьезно сказал он.

На его щеках заходили желваки, и во взгляде, устремленном на желтоватые каменные дома за окном, появилась такая твердость, что на миг его лицо показалось Джулии совершенно чужим. В конце концов, что она знает об Эдварде Блэкторне?

– Так ты полагаешь, что война растянется еще на годы? – Все же ей очень хотелось понять этого незнакомца.

– Возможно. Хотя точно этого не может знать никто, – оборачиваясь к ней, сказал Эдвард. Его глаза смотрели на нее серьезно, почти сурово, черные брови сдвинулись к переносице. – Все зависит от того, что скажет Франция, когда Наполеон заскучает на Эльбе и снова попытается захватить власть. Армия и бонапартисты слепо преданы своему императору. Правда, народ Франции уже устал от войны и вряд ли сейчас встретит его с распростертыми объятьями… Но скажу одно: если армия снова пойдет за ним, то войне быть, что бы там ни говорили.

Его неожиданная суровость поразила Джулию. Да, он был офицер до мозга костей, и от него исходила почти осязаемая, неведомая ей сила. Джулия искоса разглядывала Эдварда, пытаясь решить для себя, что внушает ей эта сила: восхищение или страх… Страх за его жизнь. Ибо человек не может вечно искушать судьбу на полях сражений, все равно судьба когда-нибудь скажет свое последнее слово.

Она тронула его за рукав, словно желая надежнее привязать его к жизни своим прикосновением.

Эдвард накрыл ее пальцы ладонью.

– Я напугал тебя? – спросил он.

Она кивнула.

– Немного. До сих пор я что-то знала о тебе только по письмам. Но разве слова на бумаге дают истинное представление о жизни на войне? До того, как ты появился, все эти сражения, о которых ты писал, казались мне какими-то ненастоящими, потому что происходили далеко от меня. Но теперь я смотрю в твои глаза и вижу в них палящее испанское солнце, и потные крупы лошадей, и солдат, которые смотрят на тебя в ожидании приказа… Эдвард, тебе когда-нибудь бывало страшно?

Он улыбнулся.

– Да, перед каждой схваткой с врагом. А как же иначе?

– Но… – Джулия неопределенно пожала плечами, пытаясь унять нервную дрожь. – Но ведь ты офицер и, вероятно, должен руководить боем с безопасного расстояния, находясь под прикрытием своих солдат?.. – От собственных слов ей как будто чуть полегчало, но только на миг, потому что Эдвард вдруг стал давиться от смеха.

– Ну, знаешь! – отсмеявшись, проговорил он. – Если офицер будет отсиживаться во время боя за солдатскими спинами, то очень скоро все его солдаты разбегутся в разные стороны. – Улыбка сошла с его лица, и он продолжал уже серьезно. – Командир должен быть для своих солдат примером, как Веллингтон: он всегда появляется в самой гуще сражения, то на одном фланге, то на другом. Думаю, он и сам уже не упомнит, сколько лошадей было убито под ним за эти годы. Но если бы ты знала, как важно для нас сознавать, что знаменитый генерал рискует жизнью наравне с нами!.. Так что суди сама, могу ли я после этого праздновать труса перед солдатами.

У Джулии перед глазами вдруг поплыл белый пороховой дым, невесть откуда послышался грохот канонады и оглушительная ружейная пальба. От этой неожиданной мешанины в голове ее бросило в жар, и она что было силы вцепилась в пальцы Эдварда.

Эдвард в ответ сжал ее руку.

– Да нет, все не так плохо! – На его лице появилось подобие ободряющей улыбки. – Не забывай, что в этой страшной войне мы движимы благородной целью: сокрушить своего злейшего врага, не дать безумному честолюбцу Наполеону завладеть всем миром. И это для меня смягчает горечь наших потерь.

Джулия не отнимала руки и не сводила с него глаз. От него исходила спокойная и уверенная сила, и Джулии было уже не так страшно, но хотелось, чтобы он поделился с нею хоть малой толикой этой силы. Может, тогда она научится идти к своей цели с той же твердостью, с какой Эдвард идет к своей.

Эдвард медленно поднес ее руку к губам. Неотрывно глядя на него, Джулия думала, что если он ее сейчас поцелует, то часть его силы и мужества непременно перейдет к ней. Он коснулся губами полоски ее руки над бледно-лиловой лайковой перчаткой.

Ей вдруг стало трудно дышать. А что, если эти губы, нежно скользящие сейчас по ее запястью, коснутся ее губ? По всему ее телу пробежала горячая волна, и она замерла. Пусть он поцелует ее!..

Сердце забилось быстрее, все мысли улетучились куда-то, осталось только ожидание. Эдвард еще раз поцеловал ее запястье с тыльной стороны, потом медленно перевернул ее руку и легко коснулся губами трепетной голубой жилки. Ее охватила сладостная дрожь.

– Эдвард, – просяще пробормотала она, не сводя с него глаз.

Пусть!.. Пусть он поцелует ее. Она хочет ощутить его губы на своих губах. Ей нужна его сила и его мужество!.. Она прижалась к нему плечом и откинула голову.

– Эдвард, как жаль, что мы с тобою не можем всегда быть вместе!

– Джулия, милая, – прошептал он, поворачиваясь к ней.

Его рука выпустила ее руку и легла на спинку сиденья у нее за спиной. Изумрудно-зеленые глаза Джулии манили и, казалось, втягивали его в себя. Медленно, как во сне, он наклонился к ней и коснулся губами ее губ. Джулия положила руку ему на грудь; пальцы ее дрожали. Когда Эдвард привлек ее к себе и кончиком пальца провел по нежной щеке, он услышал ее тихий стон, и этот стон, похожий на воркование голубки, вдруг пробудил в нем сильнейшее желание.

Он притянул ее ближе, и ее теплые нежные губы раскрылись навстречу его поцелую. Чувство, первые признаки которого он ощутил в себе тогда на балу, – неужто с тех пор прошло всего четыре дня? – кажется, уже поглотило его целиком. Он с удивлением прислушивался к нарастающему гулу в крови, от которого его руки словно сами собою начинали обнимать ее крепче. Ему хотелось целовать ее без конца, владеть ею целиком и никогда не выпускать из своих объятий.

Джулия, охваченная горячей волной, не думала уже ни о чем. Она не могла думать, потому что вся была подчинена прикосновениям его губ и рук. Когда его губы касались ее губ, щек, глаз, в нее словно бы вливалась сама жизнь. Сердце отчаянно колотилось, ее рука на щеке у Эдварда дрожала. Желание, идущее из самой глубины ее существа, уже завладело сердцем Джулии. Она хотела, чтобы эта минута длилась вечно, чтобы он не отпускал ее и целовал снова и снова. Что это – любовь? Но возможно ли влюбиться так скоро? Или она всегда любила Эдварда Блэкторна?

Поцелуи сплетались для нее с мельканием каких-то полузабытых картин из детства: то она видела Эдварда, который выбегал из леса с криком «Я Робин Гуд!», то себя – счастливую возлюбленную легендарного разбойника… Даже в те бесконечно далекие времена ей хотелось быть женою Эдварда, но тогда ее мечты казались ей самой ребячеством. Теперь она не была уже в этом так уверена.