– Но, как я понимаю, в конечном итоге ты остановился. Пирс говорит, что ты уже несколько лет не принимаешь опиум.
– Семь лет. Почти восемь.
– Выходит, ради меня ты не мог остановиться. Но ты остановился… ради чего? Что такого ты нашел, что понравилось тебе больше, чем наркотический дурман?
– Жизнь. Думаю, я был близок к смерти. И обнаружил, к своему изумлению, что хочу жить, – произнес герцог с грустной иронией. Он шагнул к ней, остановившись достаточно близко, чтобы ощутить аромат французских духов. Они замерли, глядя друг на друга, двое людей средних лет, разделенные годами гнева и сожалений.
– Ты все также красива, – сказал он.
– Ты всегда говорил о красоте и видел только то, что лежало на поверхности. – Но в ее голосе больше не было ярости.
– Правда? – Он не мог вспомнить. – Я любил тебя больше, чем твою красоту. Я восхищался твоей силой, Маргарита, и твоим умом. Тем, как ты вошла в роль герцогини и исполняла ее с таким изяществом, как ты ладила с моей матерью. Как вырастила нашего сына.
– Это ты теперь так говоришь.
– Да, теперь. И мне очень жаль, что я никогда не говорил тебе, как восхищался тобой. Как сильно тебя любил. Тебя единственную.
Он помедлил, тщательно подбирая слова, и продолжил:
– Я знаю, что ты никогда не согласишься снова стать моей женой после той боли, которую я причинил тебе и Пирсу. Но, если бы ты могла простить меня за то, что я натворил… – Он запнулся, судорожно сглотнув, и закончил: – Я понимаю, что это непростительно, но не могу думать ни о чем другом.
Она слегка пожала плечами.
– Что ж, Роберт. Я давно миновала ту стадию, когда мне хотелось убить тебя за то, что ты погубил мою репутацию, и даже за то, что опиум был тебе дороже, чем я. Но то, что случилось с моим ребенком, твоим сыном… Этого я тебе никогда не прощу.
– Я и не рассчитывал на это.
– Тем не менее я думаю, что он нуждается в том, чтобы простить тебя, – сказала она с обеспокоенным видом, казалось, не замечая, что он стоит прямо перед ней. – Пирс очень сердит на тебя и потерял всякий покой, что вредно для его здоровья.
– Знаю. Возможно… когда-нибудь. – Но ему не хотелось говорить о Пирсе, и он не мог остановить себя. Его руки поднялись, словно по собственной воле, обхватив ее лицо. И не успела она воспротивиться, как он поцеловал ее. Он вложил в этот поцелуй все: сожаление, любовь, тоску и желание. Долгие холодные годы трезвости, пока она была замужем за другим и ему ничего не оставалось, как размышлять о собственной глупости.
На мгновение – одно благословенное мгновение – она ответила на его поцелуй. У нее был вкус абрикоса: кислосладкий и томительно знакомый.
Но затем она уперлась ладонью в его грудь и оттолкнула от себя. Не сказав ни слова, она повернулась, распахнула дверь и вышла, не оставив после себя ничего, кроме едва уловимого благоухания духов.
И все же… в выражении ее глаз, в том, как ее губы прильнули к его губам, было что-то, дававшее надежду.
Надеяться значило подвергать себя риску. Скорее всего его надежды обратятся в прах, в боль и чувство отверженности. Он годами не давал воли этой глупой эмоции. Но все равно в каком-то тайном уголке его сердца вспыхнул лучик надежды.
Глава 23
В глубине души Линнет надеялась, что вспыльчивый доктор с тростью ворвется ночью в ее спальню, но нет. Хотя он и появился там утром, капнув теплым шоколадом ей на лицо.
– Что вы делаете? – ахнула она, слизнув шоколад с губ.
– Гримирую вас под больную оспой, – сообщил Пирс. – Еще одну капельку на левую щеку. Ну вот, жуткое зрелище. Вы знаете, что королева Елизавета была вся в рябинах от оспы?
– Да, – буркнула Линнет, схватив носовой платок и яростно вытирая лицо. – Как это мерзко с вашей стороны!
– Почему? – поинтересовался Пирс, прислонившись к столбику кровати в изножье ее постели. – Это так ужасно иметь рябую кожу после оспы?
– Конечно, ужасно! – сердито отозвалась Линнет. – Ну как мое лицо? Чистое?
– Цветущее. Почему это так ужасно?
– Потому что… – огрызнулась она, не зная, что ответить. – Просто ужасно.
– Но многие женщины, не такие красивые, как вы, живут вполне счастливо, – сказал он. – Даже рябые.
– Да, но…
– Судя по всем отзывам, королева Елизавета прекрасно проводила время, – добавил он.
– Но она так и не вышла замуж, не правда ли? – Линнет взяла у него чашку шоколада и пригубила.
– Нет правила, где говорится, что женщинам с плохой кожей нельзя выходить замуж.
– Да, но существуют неписаные правила о том, что делает женщину желанной. Красивая кожа – непременное условие.
– И вы соответствуете всем критериям, не так ли? – Он прищурился, словно выискивая у нее недостатки.
Линнет не удостоила его ответом. Что бы она ни сказала, это лишь даст ему повод для дальнейших насмешек.
– Интересно, кому хуже, красивой женщине, если она подхватит оспу, или уродливой? – произнес Пирс.
– Красивой, – не задумываясь ответила Линнет. – Она больше потеряет.
– Я не пойду плавать сегодня утром, – сказал он, сменив тему. – Себастьян будет оперировать больного, который поступил накануне вечером, и мне придется стоять рядом и давать ему указания.
Лицо Линнет разочарованно вытянулось.
– О, конечно.
– Я подумал, что мы могли поплавать в полдень вместо этого.
– Это было бы неплохо, – кротко отозвалась Линнет. Пирс не смотрел на нее, развлекаясь тем, что тыкал тростью в стопку романов на прикроватном столике.
– Что за удовольствие сталкивать их на пол? – поинтересовалась она.
– Я их не сталкиваю. Я смотрю, насколько верхняя книга должна выступать над нижними, чтобы они все упали.
Книги свалились на пол.
– Примерно на сорок процентов. Я велел Прафроку, чтобы сторожку снова обставили мебелью, – сказал он, поднявшись с постели.
Линнет растерянно моргнула. Пирс шагнул вперед и нагнулся для поцелуя.
– Мммм, – произнес он, – эссенция Линнет с привкусом шоколада.
Он вышел, оставив Линнет с остывающим шоколадом в руке смотреть на закрывшуюся дверь. Он велел Прафроку, чтобы… Почему?
Но она знала почему. И ее пылающие щеки тоже знали. Как и трепет, пробежавший по ее бедрам.
Еще один раз, пообещала она себе. Это не распутство. Она не потаскушка.
Но чем они займутся, снова оказавшись в сторожке, если не распутством?
Увы, не было другого способа, чтобы описать ее поведение. Ни на следующий день, ни на день, который последовал за ним.
И определенно не в тот день, когда Пирс поймал Линнет в коридоре, выходившую из палаты, где она читала «Камиллу» пациентам, затащил в темную нишу и, действуя рукой, быстро довел…
До распутства.
Это просто игра, говорила она себе каждый вечер перед сном. Но эта фраза постепенно приобретала несколько тревожный оттенок.
Они всего лишь играют, чтобы дать герцогу время возобновить отношения с женой. Или наоборот. Нельзя было не заметить, что бывшие супруги проводили все больше времени, разговаривая друг с другом, как цивилизованные люди.
Затем наступила неделя, в течение которой Линнет окончательно убедилась, что не зачала ребенка во время их первого соединения. Но даже после этого Пирс заявил, что еще не время посылать сообщение о расторжении их помолвки в «Морнинг пост». «Еще ничего не известно», – сказал он, а затем в точности объяснил, как французские ухищрения могут оказаться тщетными.
– В таком случае нам, наверное, следует остановиться, – заметила Линнет, прекрасно зная, что ни один из них этого не желает.
– Мы всего лишь играем, – заявил Пирс.
– И распутничаем, – сказала Линнет.
– Не думаю, что это слово применимо к данному случаю в качестве глагола, – возразил Пирс. Он ни разу не приходил в ее спальню, чтобы заняться с ней любовью. Но той ночью он поднялся наверх около полуночи, вытащил ее из постели и привел в библиотеку, чтобы показать ей очень важный текст, специально написанный (как он сказал), чтобы завершить курс ее обучения.
Оказалось, что текст написан на клочках бумаги, разбросанных на диване перед камином. И на каждом клочке было одно предложение.
– Или в качестве прилагательного, – задумчиво продолжил Пирс. Он сидел на диване совершенно голый, и пламя камина бросало отблески на его грудь и мускулистые ноги, вытянутые вперед. – Не могу сказать, например, что моя матушка ведет себя распутным образом, разгуливая в носовом платке вместо платья, как она это обычно делает.
– Но вы также не можете сказать, что она распутница, – заметила Линнет, – потому что это не так. Так что это слово уместнее как наречие или прилагательное.
– Вы не распутница, поскольку распутницы переходят от одного мужчины к другому, – сказал Пирс, делая ей уступку в области грамматики, но, вполне в своем духе, выдвигая очередной аргумент.
– Вообще-то любая женщина, которая ложится в постель к мужчине, с которым она не связана узами брака, заслуживает этого прозвища, – возразила Линнет. – Для этого незачем переходить из одной постели в другую. Похоже, я стала тем, чем меня считает большая часть Лондона.
– Вас это волнует?
Она пристроилась на другом конце дивана, скорее сидя на своей сорочке, чем одетая в нее.
– Вы посмотрите на меня.
Он так и сделал, и ей понравился блеск в его глазах.
– Но я имела в виду не это, – сказала она. – Вот я сижу в библиотеке джентльмена, не имея ни клочка одежды на своем теле. Я начинаю думать, что я истинная дочь своей матери. Хотя я по-прежнему надеюсь, что не заработаю репутацию, подобную той, что была у нее.
В глубине души она боялась не за свою репутацию… Она боялась за свое сердце. Но не было причин делиться этим смутным страхом с Пирсом.
"Покоренный ее красотой" отзывы
Отзывы читателей о книге "Покоренный ее красотой". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Покоренный ее красотой" друзьям в соцсетях.