Тереза Скотт - Покорение

— Команчи продали меня мексиканцам. Я провел год в мексиканской тюрьме.

Пума говорил быстро, торопясь преодолеть неприятную тему. Но лицо его вспыхнуло, а кулаки сжались от гнева. Ему было неприятно, что касик узнает, что с ним произошло.

— И это сделал мой сын, — голос касика был беспомощным.

— Да. — Пума почувствовал облегчение.

Некоторое время касик смотрел на реку, потом добавил:

— У меня больше нет сына.

Пума промолчал: он сочувствовал касику. Он знал, что тому нелегко было принять то, что случилось с его сыном.

— Вы наказали его на четыре года, не на вечность.

Старик посмотрел на Пуму:

— Это верно. Но тот человек, который покинул нас, полный ненависти, злобы и зависти, тот, кто хотел убить тебя, — не мой сын. Человек, продавший тебя команчам, это не мой сын. — Человек Который Слушает, покачал головой. — Он больше не тот юноша, которого я воспитал в своем вигваме. Что-то с ним случилось. Что-то повернулось в нем и взрастило ненависть.

Пума подумал и ответил:

— Он хотел стать касиком.

Каждый среди апачей знал об этом.

— Это правда, — согласился касик. — Но куда бы он повел народ? Я не мог согласиться, чтобы он стал касиком. Я должен передать народ Мудрому вождю, я не могу поддаться своей отцовской любви. Мой сын стал бы плохим вождем.

Это было правдой, если уж собственный отец отказал Злому в мудрости. Пума мог понять горечь отца. Потом он вспомнил время своего рабства и снова зажегся неприязнью.

— Из тебя получится хороший вождь нашему народу, — добавил касик.

Значит, Злой говорил правду, когда сказал, что его отец предпочел Пуму собственному сыну. Пума возликовал: несмотря на присутствие в нем испанской крови, его народ хочет видеть его касиком. Это была высшая честь для мужчины, которая возлагала на него ответственность и требовала мудрости.

— Ты пока еще молод, — сказал Человек Который Слушает. — Я не говорю, что ты уже готов к этому. Но ты станешь достойным этого.

Пума покачал головой:

— Я даже еще не обзавелся собственной семьей.

— Испанская женщина?

— Да.

Человек Который Слушает, спокойно сказал:

— Ну, что ж, это тяжело, когда человек не несет мира сам в себе. Но когда ты победишь свои сомнения, тогда ты станешь вождем.

Пума был потрясен. Откуда ему все известно? Может быть, касик — просто наблюдательный человек? Пума надеялся, что это именно так, а не иначе.

— А что, если победит испанская сторона меня самого? — нерешительно спросил Пума. — Испанская женщина сильна, я чувствую, как она зовет меня в свою жизнь.

Человек Который Слушает, покачал головой:

— То, что ты слышишь, это твой собственный голос, твоя собственная сила. Она идет изнутри тебя. — Он повернулся и пристально посмотрел на Пуму черными глазами. — Пока ты не придашь женщине свою силу, она не может быть сильна.

— Я нуждаюсь в силе.

— Да.

— Но как? Как мне сберечь свою силу?

Если бы касик сказал: оставь испанку, Пума бы так и сделал.

— Отдай ее. — Были слова касика.

Касик говорил нелепицу.

— Если я отдам свою силу испанке, я стану куклой, игрушкой.

— Возможно, — Человек Который Слушает, помолчал. — Значит, я выбрал неверно. И потерял еще одного сына.

Пума чувствовал растерянность. Ему надо было все обдумать. Отчего он чувствовал, что судьба его народа зависит от того, как он поступит с испанкой?

Человек Который Слушает, почувствовал его растерянность.

— Тебя уже обвиняли в том, что ты — испанец.

Пума кивнул. Он понял старика.

— Ты сам себя обвинил.

Пума опять кивнул — неохотно.

— Тебе было бы лучше поблагодарить за это Ши Цойи.

Пума готов был взорваться от возмущения. Но он сдержал себя.

— Это — часть проблемы. Зачем Ши Цойи сделал меня таким? Я чувствую себя разорванным на две части. Я не просил родиться полуиспанцем! — Теперь гнев в его голосе был явственно слышен.

Человек Который Слушает, пожал плечами:

— Я тоже не понимаю.

Пума чуть успокоился.

— Я прожил долгую жизнь, — продолжал Человек Который Слушает. — И впервые вижу, чтобы Ши Цойи допустил ошибку.

Пума пристально поглядел в лицо касику. Он что, смеется над ним? Пума увидел какие-то огоньки в черных глазах касика, но предпочел думать, что это отражение луны.

— Все это важно, — сказал с достоинством Пума.

— Очень, — согласился касик.

— Вы потеряли сына.

Касик кивнул и вздохнул:

— Очень важно…

— Я потерял отца, — сказал Пума, думая о своем отце-испанце. Он помолчал и подумал. — Откуда вы знаете, что я приму правильное решение?

Старик пожал плечами:

— Решение — всегда правильно.

— А ваш сын — разве он принял правильное решение?

Старик покачал головой:

— Не тогда, когда голова затуманена ненавистью и завистью.

— Он еще примет правильные решения?

Человек Который Слушает, пожал плечами:

— Мой сын тоже в войне сам с собой. Но может наступить время, когда он сделает свой выбор. Правильный выбор. А может, и нет.

— Так же, как и со мной?

— Так же.

Пума не знал, радоваться ли ему, что его сравнивали со Злым.

— А что в нас разного?

Человек Который Слушает, снова пожал плечами:

— Некоторые сказали бы, что это душа. Другие бы сказали, что ты избрал праведную жизнь. Я сам ничего не скажу.

Пума был разочарован. Ему хотелось исчерпывающих ответов. Пока он стоял и глядел на старика, ему казалось, что касик на его глазах становится меньше ростом. В конце концов это оказался всего лишь старик, сгорбившийся на скале над рекой.

— Доброй ночи, — сказал Пума.

Старик слабо махнул рукой; Пума повернулся и ушел в ночь.

Когда он вернулся в вигвам, Кармен все еще шила. Она взглянула на него и увидела в свете очага расстроенное выражение на лице Пумы. Она подняла бровь:

— В чем дело?

Некоторое время он молчал, не отвечая, а потом со вздохом опустился на одеяла, на кровать. На свою кровать, отметила Кармен.

Она попробовала спросить вновь:

— Что случилось?

Пума молча смотрел на нее и перебирал на своем колене кожаные складки штанов. Она опять терялась в догадках, что же так беспокоит его. Она хотела бы, чтобы он доверился ей: казалось, вопрос доверия беспокоил ее более всего.

Тишина окружила их. И вдруг ее нарушило уханье совы.

— Проклятие! — Пума вскочил на ноги.

Кармен в изумлении воззрилась на него:

— Что такое с ним стряслось? — тихо проговорила она вслух.

— Да знаешь ли ты, что это значит? — резко обернулся он к ней.

— Что? — Она тоже вскочила, подчинившись внезапному страху.

— Вот — слышишь, слышишь?

— Крик совы? — нервно спросила она.

— Это не сова! — фыркнул он. — Это дух. Что вы вообще, испанцы, знаете?!

— Мы, испанцы, думаем, что когда кричит сова, это и есть крик совы, — раздраженно, но с широко открытыми от страха глазами проговорила она.

— Ничего вы не знаете. Это бессонный дух умершего, который бродит около вигвама… Мой народ знает это.

— Мой народ тоже имеет поверья, — обиделась Кармен.

— Какие? — фыркнул Пума. Проклятие, но ему хотелось поспорить с испанкой! Он не мог удержаться от искушения подразнить ее.

— Такие, что духи умерших не вселяются в сов. Они остаются в виде привидений — имеют людские обличья. И не бродят возле вигвамов. Они живут на кладбищах.

— У нас нет кладбищ, — с чувством превосходства проговорил Пума. — Мы хороним своих умерших в пещерах или в углублениях склонов гор.

— Ну что ж, пусть у вашего народа будет так, — парировала Кармен. — Но если бы в Севилье хоронили на склонах гор, то скоро все горы превратились бы в могильник. Так много там людей. Севилья — большой город. — Ее голос в свою очередь прозвучал тоном превосходства.

Пума помолчал. Он тоже видел город. Он был в Мехико. Спор ему начинал не нравиться. Он сжал зубы.

— Не люблю городов. Я люблю жить здесь, где воздух, где пустыня, где горы, кактусы — и свобода.

Кармен задумчиво посмотрела на него:

— Здесь красиво, — подтвердила она.

Пума не ожидал согласия. Он собирался еще поспорить. Во время спора он чувствовал твердость в себе. Спор даст свободу его чувствам, заглушит в нем отчаяние и нерешимость; подавит чувство стыда от недавнего рассказа о своем заключении в тюрьме Мехико. Он рвался в бой.

— …Здесь чисто и воздух прозрачный. А на улицах Севильи мусор, помои и мертвые животные. А здесь все чисто.

Пума вздохнул, поморщился и стал искать другую тему для спора. Но, прежде чем он что-нибудь придумал, Кармен добавила:

— Да, горы прекрасны, но ты не видел истинной красоты, если ты не видел океана!

Ее губы раскрылись в медлительной улыбке, и Пума застыл, глядя на нее как завороженный.

Затем, опомнившись, он раздраженно бросил:

— Мне нет дела до океана!

— Если бы ты видел закат на океане, ты бы так не сказал, — и Кармен импульсивно добавила: — Это так прекрасно, Пума! Голубое небо, аквамариновое море, белые паруса… — Но Пума не внимал ее описаниям. — …И рыбы! — воскликнула Кармен. — Тебе бы понравился вкус рыбы! Он превосходен.

— Апачи не едят рыбы, — ворчливо сказал Пума.

— Да?.. — Кармен помолчала.

Пума посмотрел на нее: спор не получался.

— Я был в Мехико, великом испанском городе.

Кармен кивнула:

— То, что я видела в Мехико, очень красиво.