Она достала из портфеля контурные карты и разложила их поверх керамзита. Извлеченный из сумки платок плавно улегся на карты. Это действительно было произведение искусства. Вика со свойственным ей стремлением к прекрасному с первого беглого взгляда распознала в нем шедевр. Позже, много позже, она узнала, что такие платки художники расписывают вручную, что не найдешь двух одинаковых и что существуют специальные краски, которым потом не страшен дождь. А тогда она просто любовалась плавными изгибами линий, полуцветком-полубабочкой, спрятанной за нитками золотой травы. Скопищами неведомых растений, переходящими по углам платка в розовую пену волн. В платке читалась застывшая музыка. Подняв его на ладони как легкое облако, Вика стала танцевать, мысленно напевая себе аккомпанемент. Ее никто не видел. Она никому не могла показаться смешной. Она представляла себя тонкой, точеной Мэрилин, танцующей на сказочном балу. Вика так мало знала о практикантке, что могла нафантазировать что угодно. За этим занятием и застала ее Маринка. Голова с тугими косичками появилась в проеме люка, как мордочка суслика из норы.

— А я тебя везде искала. Дома у вас — никого, — доложила Марина, выбираясь на поверхность. Увидев в руках у Вики платок, Марина распахнула зеленые глазищи и присвистнула.

— Зачем ты его взяла? — поинтересовалась она.

Вика неопределенно дернула плечом. Марина взяла из Викиных рук невесомую ткань, встряхнула и сказала:

— Дорогой, наверное.

Вика молчала. Она не умела выразить словами того, что ее в этот миг переполняло.

Но Маринка, казалось, и не ждала объяснений. Села на перевернутый ящик, бросила рядом сумку и начала рассказывать:

— А там такое началось! Всех с футбола пригнали, кто остался. Примерно полкласса набралось. Портфели проверяли, карманы. Завуч слюной брызгала, ты бы видела! Из-за какой-то тряпки столько шума…

Марина презрительно выплюнула жвачку. Тут только до Виктории начал доходить смысл того, что она натворила. Она взяла чужую вещь! Украла! И не у одноклассника, а у старшего, у учительницы! Она — воровка!

Виктория выпустила из рук злосчастный платок, и он послушно приземлился у ее ног. Казалось, ему все равно, кому принадлежать — легкой изящной Мэрилин или крупной неуклюжей Виктории.

— Что будет… — наконец выдавила из себя Виктория. — Меня убьют!

— А что будет? Утром придешь и отдашь Мэрилинке, скажешь, что спрятала, чтобы, не дай Бог, не пропал. Она тебе только спасибо скажет.

— Не поверит! — обреченно прошептала Виктория. На обычный звук у нее сил не хватило. — Она видела, как я из школы уходила, мы с ней на крыльце столкнулись.

— Да, дела…

Виктория опустилась прямо на керамзит, бледная как полотно.

— Родители меня убьют. А в школе.., в школе в субботу на линейке выставят перед всеми и будут стыдить!

Из белой Виктория на глазах у подруги превратилась в багровую, а затем снова в белую. У них в школе существовала «славная» традиция. Как у Горького в «Детстве» описывалась обязательная субботняя порка, так у них в школе подобным образом осуществлялась субботняя общешкольная линейка в спортзале. Провинившихся на неделе выставляли на пятачке посреди зала. На всеобщее обозрение. Классы выстраивались по периметру, и всем, буквально каждому были видны эти пристыженные лица, пылающие уши и опущенные носы. А директор громко, в микрофон, расписывал разгильдяйства «преступников». Виктории всегда казалось: на том пятачке может оказаться кто угодно, но только не она. Ей и так приходилось все время защищаться от постоянных нападок «соплеменников» — она была толще, чем другие, и ее дразнили.

А представить себе, что вдобавок ко всему ее выставят на пятачке и во всеуслышание назовут воровкой… Лучше умереть!

Марина без труда прочитала все эти мысли у подруги на лице.

— Так. Давай сюда.

Она собрала платок в комок и завернула в газету. Вытряхнула мешок из-под сменной обуви и сунула сверток туда. Не глядя на Викторию, Марина встала на ящик и засунула мешок под деревянную балку.

— Никто не узнает, — твердо сказала она. — Забудь об этом и молчи. Это всего лишь тряпка.

Но дело обстояло гораздо сложнее, чем они думали. Назавтра в школе только и разговору было что об этом платке. После пятого урока в класс прибыла целая делегация: классная, два завуча, директор. За их умудренными опытом спинами металась зареванная практикантка. Оказалось, что платок стоит триста долларов. А в школе это первый случай такой крупной кражи.

Викторию затошнило. Она плохо слышала речь классной и выступления завучей. Ей хватило слов директора. У нее кружилась голова, и круги плыли перед глазами. Марина косила зеленым глазом в сторону подружки. После часа упорного молчания их заперли на ключ вместе с классной руководительницей. Было обещано держать, пока преступник не сознается. Виктория стала хватать ртом душный воздух, и ее подвели к окну. Виктория не видела, как Марина подняла руку и встала из-за парты. Она только услышала подружкин голос:

— Это я взяла платок.

А Виктория упала в обморок, как гимназистка. Ее увезли домой на машине директора. Она слегла и проболела месяц. Маринка, конечно же, пришла ее навестить и на вопрос Виктории, зачем сказала не правду, ответила:

— Тебя бы родители задолбали. А меня некому. Мои пьют. На самом деле «долбать» Марину нашлось кому. После этого случая на нее ополчилась вся школа — и учителя, и ученики, и родители. Она стала изгоем, дочерью алкоголиков, «плохой наследственностью». Она получила свое — и субботнюю линейку, и классные собрания, и детскую комнату милиции. Потом, конечно, Виктория не выдержала, рассказала правду своей матери, осмыслив все и подобрав слова. Но на дворе уже стояло лето, восстанавливать справедливость было как-то некстати, учителя в отпусках, дети на каникулах. Единственное, что смогла сделать мать для Марины в благодарность за ее поступок, — это выхлопотать той от собеса бесплатное обучение в музыкалке. И в сентябре девочки стали вместе петь в хоре. А за лето многое изменилось. Уйдя на каникулы двенадцатилетними, они вернулись в школу тринадцатилетними. Приоритеты сменились. Между седьмым и восьмым классами — пропасть. Поступок то ли Виктории, то ли Марины (так все запуталось, что никто и не помнил) казался уже чем-то выдающимся, экстравагантным. Почти подвигом. Из изгоя Марина быстро превратилась в лидера. Она вдела в ухо серьгу и окружила себя непроницаемой броней всегда готовой насмешки. А поскольку она дружила с Викой, то и Вику зауважали. Впрочем, для учителей Марина так и осталась с клеймом — они стали уносить свои сумочки на переменах, опасаясь воровства…

Марина ни разу после не завела речи о том злосчастном платке, но Вика не забыла. Она хорошо знала, через что пришлось пройти подруге вместо нее той весной. И теперь здесь, в больнице, при встрече двух подруг невидимым собеседником присутствовало их детство. Марине это присутствие помогало, Виктории, бесспорно, мешало. Так уж получалось, что Вика, девочка из благополучной семьи, мало что могла дать Марине. Даже одежку свою отдать не могла — другой размер. А вот Марина всегда отдавала ей слишком много. В их дружбе Вика больше черпала, чем отдавала. Теперь предстояло вернуть все сполна.

Глава 9

В субботу Виктория получила приглашение на фотовыставку. Приглашение лежало на пианино. Как оказалось, точно такие же приглашения получили Карина с Ренатой и Макс. На ее вопрос «Можно ли туда детям?» Макс неопределенно пожал плечами, не скрывая своих сомнений. Потом он все же дал «добро» и сказал, что сам заедет за ними, чтобы отвезти после выставки домой. «Заодно и почтит своим присутствием тусовку братика, — мысленно закончила за него Виктория. — Освятит». Весь день, делая домашние дела, Вика ловила себя на мысли, что с интересом думает о предстоящей выставке. Она уже имела возможность наблюдать, каким образом Кит «ловит» свои жертвы. Каковы должны быть его снимки? Этого Виктория представить не могла. Судя по шутовской манере работать — совершенной ерундой. Если это так, то у нее появится прекрасный повод поставить его на место. Ишь новоявленный Пинкертон! Смеет строить о ней какие-то предположения! Пусть сначала научится хорошо делать свою работу. Со злорадным предвкушением открыла Виктория дверь Дома транспортника, где Протестанту предоставили зал под выставку.

Народ бродил среди фотографий, самого автора не было видно. Девочки сразу оторвались от Виктории и побежали в глубь зала — им здесь, похоже, приходилось бывать раньше.

Окинув зал беглым взглядом, Вика сделала вывод, что экспозиция поделена на темы. Каждая тема имела свое название. Виктория стала рассматривать фотографии, которые оказались ближе к ней. По жанру эти работы должны бы относиться к портретам. Но… Это были не просто портреты. С фотографии на Вику взирало лицо солидного дядечки. Он что-то вещал в микрофон. Все выдавало в нем чиновника, облеченного властью: костюм, отчужденное выражение лица, жест руки. Ракурс был выбран.., вернее, не выбран, ведь Виктория знала, как Кит делает снимки. Не выбран — пойман так, что чиновник находился как бы вверху, смотрящие на фотографию с любой точки находились ниже, под ним. Чиновник упивался властью, своей маленькой властью, милостиво отданной ему теми, кто в ней не нуждался. Вика присмотрелась внимательнее — здесь явно использовался какой-то эффект, какая-то непонятная ей округлость, делающая человека в кадре большим и выпуклым, а все остальное — мелким и второстепенным по сравнению с ним.

Ряд портретов своих современников Кит сделал с присущей ему бесцеремонностью и без малейшего налета сентиментальности. Викино первое впечатление от этого человека подтвердилось — он видел в людях то, что они не хотели бы показывать. Он по-своему читал их. Не давал им ни малейшего шанса на позу. Когда она закончила осматривать портреты, у нее внутри уже что-то вздрагивало и гудело, как, наверное, гудит земля в предчувствии землетрясения. Ее привлекла экспозиция с названием «Фуршет». Люди, пришедшие закусить и выпить на дармовщинку, снять с себя налет официальности, расслабиться. Вот, вероятно, артист, широко разинувший рот на бутерброд с икрой. Он не видит камеры, все его внимание поглотила эта дармовая икра. Разинутая пасть (по-другому не скажешь) заняла половину площади фотографии. Брови взлетели, глаза закрыты в предвкушении…