Светлейший тотчас же поехал к ней. Говорили они без свидетелей около часа за плотно закрытыми дверями. Возвращался Меншиков к себе раздосадованным. После его ухода Анна громко плакала, всю ночь что-то писала, рвала и жгла исписанные листки. Едва рассвело, приказала двигаться в обратный путь. В замке уединилась с Бенигной, рассказывала возмущенно:

– Послушай, Бен, какие нелепые, дурацкие доводы привел Данилыч. Ее Величество не изволит допускать Морица до герцогства Курляндского из-за вреда интересам России и Польши. Мне же вступать в супружество с ним не-при-лич-но! Понеже оный рожден от метрессы, а не от законной жены. Каково, а? Ежели я решусь все-таки на это супружество, то моему высочеству, ее Величеству и всему государству российскому будет бесчестно. Бесчестно!

– И говорил такое Данилыч, Алексашка, – сын конюха, бывший казачонка, мальчишка на побегушках! Воистину – из грязи в князи. Ее Величеству бесчестно будет! Будто я не знаю, сколько лет она с дяденькой невенчанной жила. Дочери от незаконного брака. Говорят, и с Меншиковым…

– Тише, ваше высочество! Тише, Анхен, – и у стен уши, – остановила Бенигна и плотнее закрыла дверь. Ушей Стахия они никогда не принимали в расчет.

Меншиков оказался легок на помине. Объявился нежданно-негаданно в Митаве. Встретился с депутатами сейма. Объяснялся с ними, как со своими подданными, а то и крепостными. Грозил: откажутся избрать его герцогом – заставит, введет в Курляндию войска, ослушников сошлет в Сибирь. Там морозы лютые, волки, что собаки на улицах стаями собираются. Депутаты объясняли ему терпеливо: никак не могут его избрать, поскольку он не немецкого происхождения и не лютеранин. Не станут они избирать и принца голштинского: ему только тринадцать лет, и до его совершеннолетия пользы от него никакой. Граф же Мориц Саксонский отвечает всем их требованиям.

Встретился светлейший и с графом. О встрече охотно рассказывал сам граф и дверей при этом не закрывал.

– Князь предлагал мне пятьдесят тысяч отступных, – говорил он возбужденно, – чтобы я немедленно убрался из Митавы. «А сколько хотите вы, князь, за ту же услугу?» – спросил я и предложил заключить пари на сто тысяч рублей, что стану герцогом Курляндским, вернее, останусь им. «Какими же средствами вы располагаете?» – изумился он, видимо, наслышанный о моей бедности. На что я смиренно ответил: «Если право на моей стороне, оно само себя поддержит».

– А вы как полагаете, мадам?

Находчивость графа понравилась слушательницам.

Они наградили его смехом. Ободренный, он продолжал:

– Мы еще какое-то время поспорили. Мне пришлось вызвать князя на поединок. Но выяснилось: князь не дорожит своей честью. Он побоялся рисковать. Он не рыцарь. О, нет!

– Честь же есть собственность каждого человека, – объяснил граф. – Он один за нее отвечает. Уклонившись от ее законов, хотя бы на минуту, я бы потерял право на милость вашего высочества. – Он привычно, бесстрастно поцеловал герцогине руку. Так мужья на людях выражают свое почтение женам после медового месяца.

– За что же вы намеревались сражаться? – спросила Анна с некоторой подозрительностью.

– Князь – за герцогскую корону. Я, естественно, – за право быть вашим супругом. – И Мориц опять поцеловал ее руку, но теперь уже иначе. Анна улыбнулась ему лукаво и нежно.

Князь Меншиков не дорожил своей честью. Отказался от поединка. Но сражаться за герцогскую корону не раздумал.

Вечером 17 июля 1726 года восемьсот русских солдат окружили дом Морица Саксонского в Митаве. Кто-то, однако, успел предупредить его, и он подготовился к обороне, вооружил свою свиту, слуг – всего-то шестьдесят человек. Нападающих встретил залп. Завязался настоящий бой. С той, с другой, стороны были раненые и убитые. Звонили колокола. Поднимали с постелей горожан.

В разгар боя нападающие заметили на балконе осажденного дома человека. Он начал не очень ловко спускаться по веревке: мешало женское платье. Решили: спускается не кто иной, как граф. Отважным солдатам не составило труда изловить беглеца. Но, увы! Ох, им оказалась хорошенькая молодая немочка. В другое время доблестные воины только бы порадовались своему заблуждению, но не в ночном бою. Хотя, поразмыслив немного, поняли: курьез – прекрасная улика неверности графа, его вероломства. О ночном «улове» Меншиков сообщил императрице срочной депешей. Не догадался вовремя: отважная девчонка была связной Анны и передала ему на словах: держитесь, подходит подкрепление – отряд герцогской гвардии.

Подкрепление и решило исход боя.

Меншиков проиграл сражение и не отчаялся – направился в Петербург за монаршей поддержкой.

Помчалась туда и Анна жаловаться императрице на самоуправство, произвол князя.

Граф Мориц Саксонский отбыл во Францию собирать деньги. Замыслил нанять тысячи три головорезов, волонтеров. В бою он лишился половины своей свиты. Анна на прощанье выделила ему покои в собственном замке. В возвращении графа она не сомневалась.


В Петербурге царевны стали на сторону Анны. В один голос убеждали царицу: светлейший вел себя недопустимо, нанес небывалое оскорбление ее высочеству, герцогине Курляндской.

Меншиков тем временем оговорил Бестужева, его секретаря и переводчика. Обер-гофмейстера призвали в Верховный Тайный Совет и допрашивали по делу о Курляндском герцогстве. Он сумел оправдаться. В Митаву не вернулся.

Императрица не знала, чью сторону принять, утешала Анну: любовь к графу пройдет – любовь всегда проходит, как молодость, как весна. Анна не верила, возражала осипшим от волнения голосом:

– Нет, нет, Ваше Величество, оный граф никогда не покинет моего сердца.

Екатерина смилостивилась, разрешила подождать, графу не отказывать. А злые языки при дворе шептали: императрица намерена выдать за Морица младшую дочь, Елизавету, ей шел семнадцатый год.

Анна вернулась в Митаву. К зиме там объявился Мориц. Во Франции, по подписке, доброжелатели собрали ему деньги. На них удалось нанять не три тысячи волонтеров, а лишь тысячу семьсот. Их направили к Любеку, оттуда морем они добирались до Курляндии. На пути большая часть из них разбежалась. Но это обстоятельство не особенно обеспокоило Морица: зимой разумные полководцы военных действий не начинают. Зима для военного человека – прекрасная пора отдыха, любви и счастливых ожиданий.

Мориц надеялся на благополучный, бескровный исход дела. Его могла ускорить только кончина старого Кетлера. А тот раздумал умирать в ближайшее время и раздумал признавать приемника. Его неожиданно поддержали польские вельможи, потребовали, чтобы граф Мориц оставил притязания на герцогскую корону, сдал Польше акт о своем избрании. Опасались, что при поддержке нового герцога Курляндского может усилиться в Польше власть его отца. Август же беспокоился, как бы его незаконный отпрыск не закрыл путь законному сыну к польскому трону. Европейские дворы заволновались, почувствовали запах пороха. Назревала война между Россией и Польшей. И опять политика возобладала над любовью. О чувствах Анны и Морица никто из властителей и думать не думал.

А влюбленные тем временем продолжали ночные рандеву. Но сделали их тайными и в скрытности своей весьма преуспели. Анна принялась изображать целомудренную женщину, для которой предстоящее замужество – только государственная необходимость. Мориц напропалую, открыто волочился за ее фрейлинами. Придворные не сомневались: его интересует только герцогская корона, жалели доверчивую, бесхитростную герцогиню. Она же водила их за нос. Недаром любила и знала всякие сказки. Вспомнила, как хитроумный медлительный еж состязался в беге с быстроногим недотепой зайцем. У заветного пенька запыхавшегося зайца каждый раз поджидала неотличимая от ежа ежиха.

В ярком, запоминающемся наряде крестьянки: белая рубаха, синяя юбка, желтый корсаж и красный головной платок – бегала в покой Морица через двор, у всех на виду Марта. Анна в таком же наряде спешила к нему темными коридорами. Непосвященные в тайну не догадывались о мистификации. Сходство же вышивальщицы с герцогиней отмечали многие.

Однажды выпал большой снег, во дворе намело сугробы. Марта застряла в одном из них. Мориц подхватил ее на руки и, дурачась, понес к себе. У дверей наткнулся на старую служанку. Бабка сослепу не поняла, что за ноша у графа, и всполошенно завопила. О неверности жениха заговорили в полный голос. Кто-то известил императрицу. Она никаких действий не приняла. Видимо, потому что знала цену мужской верности. Муж изменял ей постоянно. Незадолго до своей смерти увлекся девицей Кантемир. Обещал жениться, если она родит мальчика. Мальчик родился, но мертвый…

Не зажилась на свете и Екатерина. В мае 27-го года ее похоронили.

Меншиков остался вершителем судеб.

Мориц начал готовиться к новому его нападению, возводить на острове посреди озера Уцмайс военные укрепления. Перевел на остров свою армию. Число солдат в ней еще уменьшилось. Говорили, их осталось всего человек триста. Обороняться же им предстояло уже не только от русского войска. Из Варшавы на Курляндию двинулась некая комиссия, чтобы положить конец митавской смуте. Комиссию для поддержки ее намерений сопровождала пятитысячная армия. Русские войска уступали польским в численности, но не в воинском искусстве. Командовал ими Ласси, «самый благородный, безукоризненный и блистательный русский генерал». Так отозвалась о нем Анна.

Мориц понимал: его солдатам не устоять перед столь серьезными противниками, нужна поддержка курляндцев. Обратился к ним с воззванием: «Божиею милостью, мы Мориц, граф саксонский, герцог Курляндский и симигальский, бригадир христианнейшего короля, нашим возлюбленным и верным подданным. Вступление чуждых войск в Курляндию, вопреки народному праву, не оставляет сомнения в их враждебных намерениях, посему предлагаю вооружиться всем могущим носить оружие и спешить на остров Уцмайского озера».

Поспешили лишь несколько добровольцев.

В замке переживали неудачу графа, полагали – Мориц своим воззванием оскорбил дворянство. Написал необдуманно, что он Божией милостью герцог Курляндский, тогда как его избрали дворяне. Упомянул как достижение свою службу у французского короля, с которой, будучи герцогом Курляндии, обязан был расстаться. Да еще и назвал короля христианнейшим. Вот и явились на остров гуляки-бретеры, те, кому все равно, где служить, лишь бы шпагой помахать.