– И встретила его на этой вот дороге, чуть ли не на этом месте. Вышла из кареты, взбила пыль юбками. А король, завидев ее, только приподнял шляпу – и был таков. Вскоре вся Европа смеялась над этой встречей. Даже памятная медаль в насмешку была отчеканена. Даже стихи сложили шутливые. Жаль, забыла их. А ты говоришь, откуда я все знаю? Да при любом европейском дворе не найдешь человека, кто бы не знал жизни своего властителя.

Она встала, тщательно отряхнула юбку, сказала строго:

– Делу время – потехе час. Заболтались мы с тобой. Пора идти.

«Заболтались» – он-то почти и не говорил.

– А ты ведь, Эгле, так и не ответила мне, что делала у болота, имени моего не спросила.

– Должен был сам представиться. А имя твое я давным-давно знаю, герр телохранитель. И много раз мы с тобою нос к носу сталкивались, да только ты никого, кроме герцогини своей, не видишь.

Она озорно сверкнула юными синими-синими глазищами. Ему опять захотелось обнять ее. Эгле угадала его желание и пошутила:

– Видно, ошиблась я немного: в лесу притяжение герцогини слабеет, – и грустно прибавила: – Молод ты для меня, да и соглядатаев тут много. Это я им, жильцам лесным, требы носила. Так у нас исстари заведено. Мы им – требы, они нас в угодья свои, леса да болота, беспрепятственно пускают. Христианство разорвало эту связь. Спутало лесных жильцов с дьяволами, жриц леса на кострах извело. Осталось нас в округе всего ничего. Да и то на одну уменьшится, если ты сболтнешь про меня.

– Не сболтну, Эгле.

И пока они шли к замку, рассказывал ей о рязанских куршах, о своей прабабке куршанке, о том, что, по преданию, появились курши в Переяславле вместе с женой рязанского князя Олега, литовской княжной Евфросиньей.

– О нет! – не согласилась с последними сведениями Эгле. – Это наши предки пришли из ваших лесов. У нас тоже есть свои предания. Приходи вечером, расскажу и грибы твои зажарю.

Грибы он отдал, но есть их и слушать предания не отважился, и в лес решил пока не ходить.

Глава XVII

Герцогиня Курляндская и граф Мориц Саксонский

Морица Саксонского Стахий увидел спустя несколько дней после встречи с Эгле на той дороге, где мать графа поджидала шведского короля. Граф приехал в Митаву как частное лицо и очаровал курляндских дворян, особенно дворянок. Дамы наперебой приглашали его в свои гостиные, о нем только и говорили. В замке женщины всех рангов тоже без конца шушукались о возможном женихе герцогини. Говорили, что он бесподобный красавец и безукоризненный рыцарь, то есть отчаянно смелый воин и галантный кавалер.

Митавская затворница, так называла Анну европейская знать, выпытывала у приближенных все новые и новые о нем подробности и внимала им, словно увлекательной сказке. Эта сказка начинала сбываться в ее несчастливой жизни. Раз за разом Анне сообщали, что претенденту на ее руку тридцать один год (ей исполнилось тридцать три), что с двенадцати лет он на воинской службе. Был волонтером в армиях Мальборо и принца Евгения, участвовал в сражениях с французами, шведами и турками. Восхитил храбростью и воинским талантом царя Петра. Под командованием его в четырнадцать лет Мориц сражался при Штральзунде. Царь будто бы воскликнул однажды: «Мне бы такого сына!» Объясняли, почему, подыскивая герцогине жениха, он не остановил выбора на этом достойном юноше: Мориц в то время еще не развелся с женой. Упоминание о жене омрачали прекрасную сказку. Анна недовольно морщилась, торопила «сказителей»: «Дальше-то, дальше что?» Те или не замечали ее недовольства, или желали предупредить и говорили: граф очень напоминает своего отца и не только силой, ловкостью и привлекательностью, но и тем, как беспечно сорит деньгами. Как пример семейной расточительности приводился такой эпизод: Август Сильный посетил в первый раз одну из фавориток, держа в правой руке подкову, в левой мешок с деньгами. Фавориток же до матери Морица и после нее у короля была уйма. Доброжелательные рассказчики обычно в этом месте замолкали, чтобы Анна сделала вывод: яблочко от яблоньки… Но она опять торопила: «Дальше, дальше». Мориц тоже имеет не одну возлюбленную, предупреждали ее. Уже в двенадцать лет у него был роман с какой-то кружевницей. Теперь – длительная связь с известной французской актрисой Андриенной Лекуврер. Наконец, что ни день – у него новое приключение, новый скандал.

Предупреждения доброхотов только увеличивали интерес Анны к графу. Она никак не могла дождаться встречи с ним, хотя бы неофициальной. Но до признания его Сеймом нечего было об этом и думать.

В середине июня на заседании Сейма графа Морица Саксонского единодушно избрали наследным герцогом Курляндским. К Анне прибыла делегация и от имени курляндского дворянства попросила ее заключить брачный союз с ним и тем самым соединить древнюю Курляндскую герцогскую династию с новой. Анна кротко ответила: «Судьба моя всецело зависит от воли императрицы». И сразу же отправила императрице письмо, нисколько не сомневаясь в ее согласии, а на другой день «случайно» встретилась с Морицем.


Ранним погожим утром Анна отправилась на верховую прогулку в лес. Это был ее обычный, каждодневный моцион. Поэтому не вызвал подозрений ни у кого. Правда, Стахий отметил, что на Анне новое платье, перешитое из старого, кажется, уже не в первый раз. Искусница Эгле украсила его вышивкой, прикрыла пятна и дыры. Вышивка являла себя и там, где ей никак не надлежало быть. Любя и жалея Анну, он все-таки ухмыльнулся: голь, она всюду голь, на выдумки хитра.

Ехали привычным путем. Но каждый день в пейзаже обнаруживались какие-то перемены. В этот раз он приметил, что начали колоситься овсы. Возможно, они заколосились несколько дней назад. Но только теперь южный ветер гнал по полю высокие серебристые волны, открывал притаившиеся за сильными стеблями огоньки васильков и куколя. Обнаруживалась нерадивость селян: нечисто, поспешно просеяли семена. Зато теперь они с удовольствием и тщанием натягивали вокруг поля веревки с колокольчиками – не очень надежную преграду прожорливым вепрям. Быть скоро большой охоте, к радости герцогини. Она же поспешно проехала мимо заграждения. Не остановилась поболтать с подданными. Анна любила и умела поговорить с простым людом по-свойски. Унаследовала эту манеру от царя-батюшки и матери. Царь постоянно с чернью якшался, кое-кого из нее в князья произвел, сам в плотниках походил. Мать бабами неучеными себя окружала, их россказнями заслушивалась.

В лесу по-весеннему истово куковала кукушка. «Припозднилась, матушка, – подумал он и суеверно загадал: – Кукушка, кукушка, сколько лет мне еще служить Анне?» Побаивался, что перемены в жизни герцогини и его коснутся. Кукушка начала счет и вдруг оборвала его. Заверещала сдавленно, будто кто-то стиснул ей горло. «Леший?» – мелькнуло у него.

На повороте дороги возник одинокий всадник в богатом костюме для верховой езды. Костюм, нарядный и яркий, такая же празднично-веселая сбруя на лошади выдавали в нем истинного иностранца, а никакого-то польского или немецкого вельможу. Тех распознать можно было сразу: частыми визитами в Курляндию они намозолили всем глаза. Завидев встречных, иностранец, скорее всего француз, изящно спешился, галантно поклонился Анне и спросил по-немецки:

– Досточтимая сударыня, простите, не знаю вашего титула, приведет ли меня эта дорога к замку Вирцау?

– Дорога-то приведет, – надменно отвечала Анна, – но хватит ли господину оснований, чтобы быть в замке принятым?

– Основание у меня всего одно, – с веселым простодушием сказал иностранец, – мне необходимо увидеться с ее высочеством герцогиней Анной.

– В таком случае вам не стоит утруждать своего коня – герцогиня перед вами.

– Бог мой! – Иностранец подмел дорогу перед конем Анны страусовыми перьями шляпы. – Бог мой! Так это вы самая вожделенная невеста Европы? Какая приятная неожиданность! Я и не подозревал, что вы так прекрасны. Вы истинная Артемида. Ваши портретисты бездарны. Позвольте, я пришлю вам своего живописца снять с вас портрет.

Анна с удовольствием слушала пустословие незнакомца, комплименты, тысячу раз говоренные им другим женщинам. «Так вот каков этот кандидат в мужья, – подумал Стахий, – шику и напора многовато, хорошо бы ума было столько же».

– А я так сразу догадалась, что вы и есть самый неотразимый в Европе жених. – Она засмеялась громким, грубым смехом простолюдинки. Никак не могла от него отучиться, хотя Бестужев не раз делал ей замечания. Европейского жениха, однако, такой смех не смутил.

– О, простите, я не представился. Граф Маврикий Саксонский, для вас просто Мориц. Ваша красота заставила меня забыть правила этикета. Позвольте сопровождать вас в вашей поездке.

– Я просто наслаждаюсь летним утром.

Несказанно довольная, Анна тронула коня, ловко объехала графа, а Стахию, двинувшемуся следом, тихо обронила:

– Оставь нас.

– У меня инструкция обер-гофмейстера, – возразил он по-русски.

– К черту инструкции! – ответила она также по-русски. – Я счастья хочу! – Пришпорила коня и помчалась вперед. Лихой была наездницей.

– Там болота, топи! – крикнул Стахий и бросился ей наперерез.

У старого дуба она остановилась. Взволнованный, он все же приметил на нижних ветвях дерева куски яичницы и лепешки. Понял: это принесенная Эгле треба. А как очутились засохшие уже венки на самом верху, объяснить себе не смог. Эгле туда бы не добралась. Анна на все эти несуразности не обратила внимания. Все мысли ее занимал Мориц. Она дождалась его, и они повернули назад. Торная дорога на Митаву забрала влево. Неторную, едва заметную, затопил недавний дождь, отрезал путь к болотам и озеру.

Лошади будущей супружеской четы шли неспешно и дружно в ногу, бок о бок. Он держался на приличном отдалении от них и не слышал, о чем говорят суженые. Но ясно было: с наслаждением флиртуют, у всех произносимых ими слов один смысл – ты мне нравишься, нравишься, нравишься. Ему граф-повеса тоже совсем некстати понравился: высокий, выше очень рослой Анны, статный, с приятным улыбчивым лицом, добродушный и по-солдатски простоватый, словом, свой парень. Любуясь сужеными, он думал о них присказкой борковских старух: «Хороша парочка, как баран да ярочка. Всякая невеста для своего жениха родится». Увидел: целуются на опушке, прощаясь, их лошади.