Сьюзен Поль - Похититель невест

– Не могу.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив. Это все, чего я прошу у Господа. Обещай мне, Сенет, и я умру с миром.

Сенет судорожно перевел дыхание, пытаясь успокоиться, и, вытирая рукавом слезы, по-прежнему не выпускал руки девушки из своей. Наконец он кивнул и сказал:

– Обещаю тебе, Оделин.

– Спасибо… – Она вздохнула. – Ты подарил мне счастье, Сенет. Я полюбила тебя в первую же минуту, как увидела, и так же полюбит тебя твоя будущая суженая. Это будет любовь с первого взгляда.

– Оделин… – прошептал он.

– Я так устала, – шепнула она. – Ты останешься со мной, пока я посплю?

– Да. – Он быстро моргал, прогоняя набегающие на глаза слезы. – Я посижу рядом с тобой. Разве ты не чувствуешь, что я держу тебя за руку? Поспи, и знай, что я люблю тебя. И всегда буду любить.

Она снова улыбнулась ему, и глаза ее закрылись. Сенет, склонив голову, умолк. Хьюго положил руку на плечо брата и тихо произнес:

– Пусть они побудут одни. Только Сенет должен оставаться с ней, когда душа ее покинет грешную землю.

Джастин молча кивнул и позволил брату увести себя.

Оделин похоронили два дня спустя на том же холме, где находилась могилка нерожденного ребенка Изабель и Джастина. Хьюго прочитал необходимые молитвы, соблюдая торжественный обряд, и Сенет первым бросил горсть земли в разверстую могилу. Когда все было кончено, Джастин попытался хоть как-то утешить юношу и бережно положил руку на его плечо, однако Сенет тут же сбросил его руку и резко повернулся к наставнику.

– Я хочу лишь одного – поскорее разыскать Изабель, – в бешенстве проговорил он и зашагал прочь. С тех пор как Сенет вышел из комнаты, где умерла Оделин, он твердил только об одном. Парня было не узнать: он снова стал молчаливым, как в те дни, когда впервые появился в Тальваре, но окружающие заметили в нем нечто новое. Он словно неожиданно обогнал своих друзей и оставил их далеко позади, в один день, превратившись из мальчика в мужчину. Тем не менее, дружба его с остальными воспитанниками Джастина окрепла, и верные товарищи всячески старались поддержать Сенета и оградить от каких-либо ненужных проявлений сочувствия. И теперь на некотором отдалении они следовали за Сенетом, который быстро спускался с холма. Они шли таким же широким шагом и так же молча, как и он. Джастин смотрел, как они шли, плечом к плечу, явно гордясь своей сплоченностью и дружбой и в то же время искренне разделяя горе товарища, которого постигла непоправимая утрата.

– Дай им время, – заговорил Кристиан, подходя к другу. – Несмотря на все, что им самим пришлось вынести и пережить, это непомерно тяжелый удар – узнать, каким коварным может оказаться человек, а тем более женщина.

Джастин покачал головой.

– Все дело в том, что это я разочаровал их, – ответил он. – Не знаю, смогут ли они когда-нибудь простить меня… – Он в упор посмотрел на Кристиана. – И простишь ли меня ты.

Кристиан нахмурился.

– Мы с тобой дружим уже много лет, Джастин Болдвин. Нам не следует заводить разговор о прощении. Ведь ты не знал и не мог знать, насколько коварна леди Эвелина, и не мог себе представить, что она совсем обезумела. Я вовсе не виню тебя в смерти Оделин.

– Это правда? – переспросил Джастин. – Но ведь и у тебя, и у Сенета есть все основания обвинять меня. Мне следовало взглянуть правде в глаза и прислушаться к общему мнению о леди Эвелине. Ведь она травила Изабель, она убила моего ребенка, чуть не убила Изабель, а я все это время защищал ее. – Изо всех сил, ударив себя кулаком в грудь, он повторил: – Господи, прости мне этот тяжкий грех – я защищал ее!

– Ты же ничего не знал, – твердо возразил ему сэр Кристиан.

– Я был глупцом. Она же сама во всем призналась, прежде чем бросилась с обрыва.

– Послушай, что я тебе скажу, – ворчливо продолжал Кристиан. – Ты предложил этой волчице свой кров, радушие и доброту, потому что ты человек добрый и хороший. Ты дал леди Эвелине лишь то, чем одаряешь всех, кого знаешь, – и свою жену, и воспитанников, и даже меня. И да будет так всегда! Дари ближним своим доверие, милосердие и доброту, и будем молить Господа, чтобы и другие относились к нам так, как ты относишься к ним.

– Все это звучит весьма красиво и благородно, – упрямо возразил ему Джастин, – однако я, ей-Богу, сомневаюсь, что Изабель или мои ребята смогут когда-нибудь простить меня и вновь начать доверять мне.

– Если ты действительно веришь в то, что говоришь, то ты наносишь им глубокое оскорбление, которого они вовсе не заслуживают. Да, мы с тобой знаем, что некоторое время их будут мучить гнев и боль, но никто из них не слеп сердцем до такой степени, чтобы обвинить тебя в том, что натворили леди Эвелина и ее отец. Так не трави им душу и не впадай в самоуничижение, тем самым, заставляя их через силу доказывать тебе свою преданность. Думай сейчас только о том, как разыскать жену. Если дочь сэра Майлза хоть немного похожа на своего отца, жизнь леди Изабель сейчас поистине ужасна.

– Ни о чем другом я и думать не могу, – признался другу Джастин.

– Милорд!

Они обернулись к одному из стражников, окликнувшему их.

– С востока приближается войско! – сообщил им солдат, взбегая на холм. – Отсюда все отлично видно.

Джастин и Кристиан вернулись на холм, миновали маленькое кладбище и присоединились к Хьюго, который стоял, глядя сверху вниз на дорогу, что вела в Тальвар.

– Это Хью, – спокойно сказал священник. – Мой близнец, не теряя времени, поспешил прибыть к тебе на помощь, Джастин. Посмотри, какое войско он привел с собой!

– Пожалуй, не позавидуешь тому, с кем схватился мой братец, – заметил Джастин. – Он, похоже, решил похвастать перед нами своим могуществом! – Сердце Джастина сжалось от неожиданной мысли. Если Хью когда-нибудь и мечтал доказать младшему брату, как сильно его любит, именно сейчас ему представилась великолепная возможность сделать это. – Благодарение Господу, что он прибыл так быстро. Мы выступим завтра с первыми же лучами солнца и отправим к Александру гонца с письмом, в котором сообщим, что продвигаемся на север, и укажем место встречи. Сэр Майлз едва ли ждет подобного нашествия, и это прекрасно. Он навлек на мой дом и семью столько несчастий, что теперь я чувствую себя вправе отомстить ему, и Господом Богом клянусь, что это исполню!

Прошло уже два дня с тех пор, как Изабель ела в последний раз. Два дня… Она была так голодна, что от одной мысли о еде у нее на глаза наворачивались слезы.

С трудом, шевеля онемевшими от холода пальцами, Изабель вывела последнюю строчку, подведя итог длинной колонке цифр, это заняло у нее все утро. Она положила перо на деревянный столик возле тусклой сальной свечи, которую милостиво выделил ей дядя, отодвинула тетрадь с подсчетами и откинулась на спинку стула, устало прикрыв глаза. Изабель провела взаперти в этом замке всего неделю, но уже всерьез задумалась, сколько времени сможет продержаться. Ее комната находилась на самом верху обветшавшей и растрескавшейся древней башни. Сыро, а о камине и мечтать не приходится, как и о свете и свежем воздухе. Дядя приказал забить толстой доской единственное окошко. Это, пожалуй, даже к лучшему, ведь дырявая крыша вовсю течет, когда на улице дождь, – зачем же Изабель страдать еще и от льющихся в окно потоков воды? Если к лету ей не удастся освободиться из этой проклятой Богом темницы, ей останется лишь мечтать, мечтать о солнечном свете и свежем воздухе. А сейчас она радовалась, что ее одежда остается сухой.

Вероятно, ее темница находится где-то на самой границе с Шотландией, хотя Изабель не слишком в этом уверена. Стремясь поскорее бежать подальше от Тальвара, дядя и его сообщники мчались без остановок, не щадя ни лошадей, ни себя. Изабель к концу этого длинного пути так измучилась, что последний день провела словно во сне, вспоминая лишь страдание и боль. Она падала с ног, когда они, наконец, добрались до места. Дядя стащил ее с седла, приволок в какой-то замок и заставил подняться наверх, в эту каморку, – Изабель казалось, что она преодолела несколько сотен ступенек. Прежде чем дядя втолкнул ее в пропитанную сыростью и запахом плесени комнатушку, Изабель успела заметить унылую пелену тумана, пронизанную моросящим дождем. Они все поднимались и поднимались, и краешком глаза Изабель видела пустоту по сторонам потрескавшейся башни с неровными ступеньками. Ей показалось, что внизу мелькнули кроны деревьев, и позже она напряженно размышляла, не в горах ли, а может, на склоне холма стоит этот Богом проклятый замок… Однако к чему раздумья? Джастин никогда не найдет ее, даже если решит пуститься на поиски. Впрочем, если вспомнить все, что она наговорила ему, и как они расстались, это едва ли возможно. Наверное, он рад, что навсегда избавился от нее и что ему больше не придется умолять Изабель поверить ему.

– Джастин… – пробормотала Изабель хриплым голосом. – Я молю Бога, чтобы ты узнал, как я раскаиваюсь. Если бы только узнал об этом…

Последние слова, сказанные ей Джастином, все еще звучали в ушах. О, почему он столь опрометчиво покинул Тальвар! Да и она, как она могла поверить словам Эвелины и оставить дом мужа!

«Ты все равно никогда не одаришь меня ни своим доверием, ни своей любовью».

Ах, если бы только Джастин знал, как жестоко ошибся! Может быть, Изабель и не доверяла ему, но она его любила. Любила всем сердцем, так крепко, так безоглядно! Неужели он этого не понял? Неужели она не способна доказать ему всю силу своих чувств? Может быть, она просто боится сделать это? Изабель никогда не говорила ему о своей любви, не желая взваливать на плечи Джастина бремя, которое могло оказаться нежеланным или, что еще хуже, обязывающим. В конце концов, он похитил ее вовсе не из любви, а потому лишь, что ему срочно потребовалась жена. Разве не она сама обо всем этом рассказала Сенету? Но в последний день, накануне своего нелепого бегства из Тальвара, Джастин, казалось, был до глубины души оскорблен мыслью, что Изабель никогда не сможет полюбить его. Вспоминая теперь об этом разговоре, Изабель печально качала головой. Если бы только он знал, если бы только она сказала ему о своей любви, может быть, ничего бы этого и не случилось?