– Что вы лишь галька на берегу? – спросил майор Джексон. – Нет, моя дорогая. Мне интересно изобретать механизм, способный помочь множеству людей. Грустно, что многие беды происходят из-за денег.

– Я никогда не думала ни о чем подобном! – воскликнула Аманда.

Только сейчас она начинала понимать, что майор Джексон не мог бы действовать столь эффективно, если бы его организация не была гораздо обширнее, чем это было необходимо для того, чтобы помочь только им.

Машинально она встала и подошла к окну.

Темнота окончательно сгустилась, лишь свет из комнаты отбрасывал золотую полосу на террасу да высоко в небе сияла луна в окружении россыпи звезд.

– Что вас встревожило? – услышала она голос майора Джексона у себя за спиной.

– Не знаю. Может быть, это страх, что вы сами зайдете слишком далеко и потянете нас за собой. Вся ваша организация рухнет, а с нею и мы.

– Что ж, вы честны, – произнес Джексон, скривив губы. – Но не стоит беспокоиться обо мне, по крайней мере пока это непосредственно не касается вашего участия в операции.

– Почему я должна вам верить? – спросила Аманда, снова подходя к столу. – Для Вернона вы герой, который не может ошибаться. Я же не способна довериться кому-нибудь просто так.

– Сомневаюсь, что вы вообще способны довериться кому бы то ни было. Возможно, вы для этого слишком независимы, у вас слишком сильный характер. Хороший солдат подчиняется приказам и не задает вопросов.

– Думаю, все остальные ваши марионетки – мужчины, – улыбнулась Аманда. – Женщины никогда не бывают так послушны, как они.

Она чувствовала, что их разговор еще не кончен. В глубине их противостояния лежит вечный антагонизм между мужчиной, который хочет подчинить себе женщину, и женщиной, не желающей повиноваться.

После ужина они вернулись к обсуждению плана, внимательно изучая его, обсуждая каждый пункт, и Аманда оценила смелость его замысла.

– Взломщики уже дюжину раз за последние два-три года пытались проникнуть на виллу Макса Мэнтона, – рассказал ей Джексон. – У меня есть все полицейские отчеты об этих неудачных попытках. Мэнтон не доверяет никому и ничему.

Сейчас он подозревает, что хотят украсть не картины, а его пьесу. Если рукопись попадет в руки властей до того, как в Париже начнутся репетиции, это даст карты в руки тем, кто хочет воспрепятствовать постановке пьесы.

– Зачем он это делает? У него был успех в Нью-Йорке; зачем ему нападать на французский режим?

– Ради власти! Той же самой власти, которую он получил в Америке. Он превратился в человека, которого там больше всего боятся и ненавидят. Кроме того, сказать по чести, он сделал хорошее дело: в администрации произошла чистка и значительно уменьшилась коррупция. Имя Мэнтона стало нарицательным как в Нью-Йорке, так и в Вашингтоне.

– А теперь он надеется приобрести подобный авторитет и во Франции?

– А может, кто знает, и в Англии, Германии, Италии? В людях типа Мэнтона трудно определить, где кончается борьба с несправедливостью и начинается самореклама и наоборот.

– Думаю, вы довольно отрицательно к нему относитесь, – сказала Аманда. – А я им восхищаюсь.

– Огромное количество людей делает то же, что и он. Но вспомните: он даже не попытался спасти вашего отца.

– Этого я никогда не забуду. Наши адвокаты говорили, что одного его слова было бы достаточно, чтобы совет директоров спас фирму, но Мэнтон не сказал этого слова.

По лицу девушки пробежала тень, будто внутри у нее выключили свет.

– Что ж, тогда продолжим нашу работу, – сказал майор Джексон. – Он должен заплатить ту же цену, что и остальные. Взяв у него деньги, мы не заденем его за живое, у него их слишком много. Другое дело – его картины. Я слышал, что он их любит.

– Надеюсь, он будет тосковать о них всю оставшуюся жизнь, – страстно произнесла Аманда.

– Все будет зависеть только от вас.

Когда часы на каминной полке пробили одиннадцать, майор сказал:

– Пора ложиться. Завтра нам понадобятся все наши способности.

– Все это, конечно, пугает, но лучше действовать, чем ждать и выслушивать Вернона.

– Когда вы окажетесь в доме Макса Мэнтона, вам придется действовать на свой страх и риск. Я не смогу вам помочь. Но я обещаю, что за пределами дома все будет организовано наилучшим образом. Вам не надо об этом думать.

– Надеюсь, что не провалю вас.

– Не могу себе такого представить, поскольку речь идет о вас.

– Думаю, это комплимент, – поддразнила его Аманда и улыбнулась ему в благодарность за неожиданную теплоту его слов, в то же время почти злясь на себя за то, что они так тронули ее.

– Подойдите сюда! – неожиданно скомандовал Джексон.

Девушка удивленно взглянула на него, обошла стол и приблизилась к инвалидному креслу, на котором он сидел. Сидел очень прямо, и каждая черта его лица четко вырисовывалась в свете стоявшей рядом настольной лампы.

Когда Аманда подошла, майор Джексон повернул лампу, направив свет на ее лицо.

– Хочу посмотреть на вас, – безапелляционно произнес он.

– Могу вас заверить, что физически я вполне в форме. Вот только хватит ли у меня ума, чтобы осуществить то, что вы спланировали?

Его холодный, жесткий взгляд, казалось, подмечал каждую деталь: черты лица, светлые волосы, теплую округлость удлиненной шеи, грудь, тихо вздымавшуюся под голубым шелковым платьем.

– Встаньте на колени! – скомандовал он. Внезапно смутившись, Аманда засмеялась:

– Теперь я чувствую себя, как на плацу. Остается только скомандовать: «Раз-два».

Она опустилась на колени на низкую, обитую бархатом скамеечку, на которой валялось несколько листов бумаги.

Ее лицо оказалось на одном уровне с его. Так они и смотрели друг на друга, мужчина в темном бархатном смокинге с морщинистым, почти жестоким лицом, и девушка – светлая и хрупкая.

Невольно посмотрев вниз, она увидела свое имя на лежавших под ее коленями листах бумаги, исписанных твердым четким почерком майора.

– Это мое досье? Можно мне прочесть его?

– Нет. Теперь, когда я встретился с вами лично, оно еще не полное.

– Неужели вы делаете записи? – насмешливо спросила Аманда.

– Я человек, – коротко ответил он. – И теперь я начинаю думать, а человек ли вы?

– Почему же?

– Из-за того, что вы сказали о вашем отношении к жизни, к мужчинам. Правда, я постарался убедить себя, что вы так говорите лишь потому, что молоды, незрелы и еще не начали жить по-настоящему.

Аманда засмеялась.

– Это смешно! Кто пережил больше меня? Вы же сами прекрасно об этом знаете.

– Физически – да, но не духовно, не сердцем.

– Вернон всегда говорит, что я родилась без сердца. Я любила отца, но прочие мужчины оставляют меня равнодушной.

– Вы никогда не станете настоящей личностью, пока не испытаете любви, как не станете и настоящей женщиной.

– Что ж, я спокойно могу обойтись и без этого. Вздохи, тайные страсти, учащенное сердцебиение в ожидании телефонного звонка, все это не для меня. В жизни есть вещи поинтереснее.

– Вы не знаете, о чем говорите, – резко бросил майор Джексон и продолжал, обращаясь скорее к самому себе: – В том и проблема. Я никогда не верил – а я думал о вас, читал о вас, слушал, что говорил о вас Вернон, – что вы можете быть такой.

– По правде говоря, – улыбнулась Аманда, – простите меня, но это не ваше дело. Дайте мне заниматься моей работой. Вот и все, о чем я прошу.

– Об этом я и думал, спрашивая вас, – сказал майор Джексон, – но вы доказали, что я не прав, и мне это не нравится. Я ошибся и, как я уже сказал, ваше досье не точно. Многое надо переоценить и переписать его заново.

– Дорогой, о мой дорогой! – воскликнула Аманда. – Одна из ваших марионеток стала личностью. Как это некстати! Что же делать? Сломать ее! – Ее глаза насмешливо смотрели на него в упор.

– У меня, кажется, появилась идея, – ответил майор Джексон. – Надо провести эксперимент и выяснить, прав ли я, или у вас все-таки есть сердце, хотя и запрятанное очень далеко.

Аманда было снова засмеялась, а затем смех замер у нее на губах. Майор Джексон приблизился к ней, и прежде чем она поняла, что происходит, его руки обняли ее, а губы прижались к ее губам.

В первое мгновение она так удивилась, что не способна была даже пошевелиться.

Аманда чувствовала тяжелый жар его губ, мягкость сдерживаемой страсти, с которой его губы касались ее губ. Его поцелуй был яростен и властен, так что она почувствовала себя полностью покоренной.

Затем он неожиданно отпустил ее, и она резко отпрянула от него, с трудом переводя дыхание. Упершись руками в подлокотник его кресла, девушка молча смотрела на майора, глаза ее потемнели и расширились, лицо побледнело.

– Как вы посмели! – с трудом выговорила она и сразу же услышала, как открылась дверь. Вероятно, Джексон нажал кнопку звонка. В комнату вошел слуга-француз и положил руки на спинку инвалидного кресла.

– Это и был эксперимент, – спокойно произнес майор.

В его глазах сверкнул свет, которого она до этого не замечала.

– Спокойной ночи, Аманда.

Слуга выкатил кресло из комнаты. Джексон не обернулся, не посмотрел на нее.

Оказавшись в своей спальне, Аманда ходила по ней взад и вперед не меньше полутора часов, прежде чем улеглась в постель.

В ярости она решила уйти из его дома, или потребовать объяснений, или послать за Верноном, или написать письмо, чтобы сказать ему, что она о нем думает.

Но в конце концов она не сделала ничего.

Аманда легла, потому что была измучена и всеми своими переживаниями, и всем тем, что произошло с тех пор, как они с Верноном покинули Неаполь. Она проспала до самого утра, пока лучи солнца, проникавшие через открытое окно, не разбудили ее…