— Почему? Разве он...

— Передай ему, чтобы пришел.

Клоуэнс подошла к кровати, а Стивен опять улыбался.

— Милая, ты так добра. Не знаю, чем я заслужил такую жену. На чем я остановился?

— Неважно, Стивен. Лучше отдохни.

— А, вспомнил. О постоянной удаче. Видишь, в Плимутском доке я удачно выбрался из передряги. Потом затеял одно дельце, и мне опять повезло. Потом Джордж Уорлегган и его прихлебатели пытались меня обанкротить и в самый последний момент отступили, мне и здесь повезло. Дальше рейс на приватире, который так удачно завершился. И французишка выстрелил мне в лицо, но сырой порох дал осечку... Недавно я свалился с окаянной лошади и повредил спину, но теперь все в порядке, и совсем скоро я выберусь из этой передряги. У нас ведь еще припрятаны тузы в рукавах, да, милая?

— Да, — ответила Клоуэнс и тихо села.

— Пришвартовался наш корабль. Ура-ура-ура, — пытался спеть Стивен.

— Тише, дорогой, береги силы.

Примерно минуту Стивен молчал, потом заговорил: 

— Двенадцать фунтов за воду — это чересчур. Почему бы мне отправиться в Плимут и не договориться за меньшую сумму. Всегда есть выход, в местном порту слишком задирают цены. В сухом доке, говоришь? Меня с потрохами съедят, если кораблю понадобится сухой док. — Затем чуть погодя: — Шведская смола по одиннадцать шиллингов за центнер и русский деготь по двадцать шиллингов за бочку. Ты только сравни.

Пятница, тринадцатое. Клоуэнс была далека от суеверий, но день напоминал о конце лета, знаменуя крушение надежд. Из-за окна виднелся уголок соседней крыши, край неба с облаками, смешанными с угольным дымом, и край гавани с сердитыми волнами. Клоуэнс переполнял страх перед будущим, все прошлогодние надежды исчезли, и ее сковала паутина уныния и подозрений. Вся уверенность проваливалась в зыбучие пески. Впервые в жизни она словно очутилась одна в незнакомом мире.

— Чего мне хочется, — обратился Стивен неизвестно к кому, — так это небольшую каюту для капитана, переборки из клена и тика. А в углу симпатичный мягкий диванчик, обитый малиновым плюшем, понимаешь? Аккуратный камин, может, даже обложенный плиткой, и бронзовая каминная полка. — Тут он вдруг повернулся. — Это тебе подходит, Клоуэнс? Поплывешь со мной в Бретань? Как мы назовем судно? Одно мы назвали «Леди Клоуэнс», а может, новое назовем «Леди Каррингтон»? Флагман семьи Каррингтонов!

— С радостью поплыву, — отозвалась Клоуэнс, — когда корабль построят. Но сначала ты должен встать на ноги.

— Ну, я уже иду на поправку. Где Джейсон?

— Вышел. Я попросила его кое-что принести.

— На «Леди Каррингтон» возьму восемь матросов. А что касается облика... Корпус будет из английского дуба. Палуба, думаю, из желтой квебекской сосны. Ровная и долговечная. Дуб можно перевезти по реке Теймар из Плимута. Мачты из канадской красной сосны, из нее же реи, стеньги и утлегарь. Какой диаметр, спрашиваешь? Не могу сказать, пока не будет подробного плана! Где Джейсон?

— Он скоро вернется.

Когда он посмотрел на нее, в глазах Стивена появились странное выражение. 

— Скажи, чтобы поторопился.

— Скажу, конечно, скажу.

— Строить надо в Фалмуте, — продолжил Стивен. — Верфь Беннета лучше, чем верфь Карна в Лоо, больше. Прости, ведь у твоего отца есть доля в верфи Карна.

— Неважно.

— Возьми меня за руку, — попросил он.

Клоуэнс пододвинула стул ближе к кровати и взяла его за мокрую и бессильную ладонь.

— Этот французишка, — прошелестел он со смешком. — Видела бы ты его рожу, когда ружье не выстрелило. Я проткнул ему грудь. Клинок так глубоко вошел, что я не сумел его выдернуть. Самое знатное убийство в моей жизни, а меня даже похвалили. Поверить не могу. Клоуэнс, ты удивительно прекрасная жена. Где... юный... Джейсон?

Голова его погрузилась в подушки, он задышал тяжело и неровно. Когда Джейсон привел доктора Мейзера, Стивен был без сознания. Молодой и крепкий организм долго и упорно сражался с разрушительной напастью. В этой грандиозной борьбе прошла вся ночь. Страстное стремление выжить медленно ослабевало с неустанной потерей крови. На рассвете Стивен скончался.


Часть четвёртая



Глава первая


I

Письмо от Джереми Полдарка матери, которое ей передала Кьюби Полдарк перед возвращением в Каэрхейс.

Брюссель, 1 июня 1815 года.

Дорогая мама!

Очень надеюсь, что ты никогда не получишь это письмо, даже уверен, что этого не произойдёт, но на всякий случай оставляю его в более надёжных руках, нежели мои.

В январе 1813 года я позволил себе совершить дерзкое ограбление, которое ты каким-то непонятным образом сумела частично прочувствовать. Не буду вдаваться в подробности, потому что мой рассказ вызовет у тебя не понимание, а только тревогу. Потому что я сам не могу себя понять. Три человека серьезно нарушили закон, и я в том числе. Проясню важную вещь, и это одна из целей письма — двое других не оказывали на меня никакого влияния. Наоборот, это я стал движущей силой, разработал и осуществил план. Если ты догадываешься, кто остальные двое, не спеши их обвинять, потому что главный виновник — я.

Не следует винить и неблагоприятные обстоятельства, они несут лишь малую часть ответственности. Разумеется, я был расстроен и несчастен. Но это все равно что рассыпанный на полу порох. Не стоит собирать его в горку и поджигать фитиль! Хотел бы я объяснить попонятнее, но увы, не получится. В моем роду есть предок, который оказался разбойником и окончил дни на виселице?